В Мире Лукавых Обличий

Её Величество Мария Фёдоровна в Петербурге жила в Аничковом дворце. Светлый, в меру просторный, но невычурный, временами казавшийся даже домашним (не чета вечно чужому Зимнему), растреллиевский дворец был таким же устойчивым и надёжным, как и его хозяйка. Став вдовствующей императрицей, Мария Федоровна, однако, не утратила, а лишь обрела влияние: Николай часто просил её совета и всегда высоко ценил её мнение. При дворе Марии Фёдоровны было радостно и спокойно. Алина любила своих компаньонок, с которыми проводила дежурства во дворце, и их маленький мир был прочен, нерушим и радостен. Мария Федоровна фрейлин жаловала, а её особая способность к каждому человеку подобрать ключик, найти нужные слава, обласкать и осчастливить своим высочайшим вниманием — они расцветали в присутствии императрицы и не искали повода драться за место под солнцем — светило в лице Марии Федоровны всех любило одинаково. Никто ей не перечил, прекрасно зная её желание делать по-своему, и при дворе жизнь текла своим чередом, управляемая умелыми властными руками вдовствующей императрицы. Как сон пролетело лето. Осень сморгнула дождевые капли, и те замёрзли. Зима 1896 была обычной, в меру морозной, с пышным, обильным снегом. Отдежурив положенные дни при дворе, Алина вернулась домой. Матушка готовилась к традиционному званому обеду, составляла список гостей, и Алина ей помогала. Николай, в июне сдавший экзамены, квартировал пока дома, но по нуждам флота всё больше пропадал на службе. Вечерами вся их семья: дядя, его дочери, матушка и брат с сестрой (Лиза окончила Смольный летом, а Даше оставался последний год) собиралась за ужином, и в радостном довольстве разговоров протекало время. Обедать Алина ездила к Софье Андреевне Вербицкой, которая в эту пору обитала в Петербурге. — Я тут решила перезимовать, — смеялась она. — Крылышки почищу, согреюсь при дворе, а с первыми тронувшимися льдами — обратно в Москву. В Москве её ждал преданный и к удивлению ставший верным поклонник — поручик Зуров. Он, несмотря на скепсис Эраста Петровича, влюбился в Софью Андреевну совершенно и навсегда и часто совершал набеги в Петербург, к даме сердца. Алина, зачастившая к Вербицкой, невольно познакомилась с ним ближе. На их первом совместном обеде Зуров сказал: — Ба, да вы та самая барышня, с которой Эразм в театре был! Помню-помню. Разубеждать, что Алина в театре была вовсе не с «Эразмом», а сама по себе, его не стали — занятие бесполезное и неблагодарное. Однако вскоре поручик Алине понравился: он был бесхитростен и прямолинеен, неожидан на выражения и идеи, простоват, но сердечен. Алина ломала голову, пытаясь понять, как такие разные люди — Зуров и Фандорин — могли быть близкими друзьями. Загадка не имела ответа, Софья отвечала уклончиво, поручик вопроса не понимал и всё пытался уговорить Алину сыграть с ним в карты. Та упорно отказывалась: не умела, не любила и не хотела. Лишь изредка она составляла Софье компанию в пасьянс, и то — из солидарности. Этой зимой они с Софьей особенно сблизились. Виной ли тому был недолгий отъезд Марии Фёдоровны к великому князю Георгию, во время которого Алина осталась в столице без службы и в который Софья то и дело звала Алину на чай, или всё дело было в каком-то особом чувстве женского понимания, промелькнувшего между дамами в силу частых встреч — они не искали источник связи, но остро чувствовали её саму. Алина подолгу задерживалась у Софьи, та стала часто приезжать к Ададуровым и сделалась любимицей всей семьи. Наконец, Алина и Софья стали подругами. Они выбирались на прогулки вместе, чирикали на званых обедах и вечерах, что в итоге их стали даже сажать недалеко друг от друга. Зуров видел Алину почти столь же часто, как Софью, и она быстро стала для него своей — что в его представлении означало особые почести в виде отдельной запечатанной колоды игральных карт, подписанных её инициалами, легкости разговора и честности, если она требовалась. Так, однажды он честно сказал, что ей совершенно ни к лицу новое платье персикового цвета — в его устах это звучало так: — Мадемуазель, да вы бледнее поганки! — и Алина, благодарная случаю за то, что надела его на чаепитие в узком кругу, а не званый обед, рассмеялась. Поручик Ипполит Александрович занял особое место в сердце юной фрейлины, Алина относилась к нему очень нежно. Она прекрасно понимала, что дело у Софьи и Зурова шло к свадьбе, и вопрос был только во времени. И вот, на исходе десятых чисел декабря Софья как бы невзначай сказала Алине: — Ах да, дружочек, послезавтра будет званый вечер, приходите с братом. Буду вас очень ждать — не смейте пропустить, собираю две столицы. Софья Андреевна была известной учредительницей внезапных увеселительных вечеров, и ничего удивительного в её словах не было, однако Алина расслышала особые взволнованным нотки. — Неужели по особому случаю собираете всех? — спросила она. Они пили чай, Софья поставила чашку, сложила руки на коленях и пожала плечами. — Всё может быть. — Я слышу кокетство в вашем тоне. Неужели поручик дозрел до предложения? Софья ничего не ответила, но улыбнулась, и всё сразу стало ясно. Алина бросилась к подруге и заключила её в объятия. — Ах, поздравляю, поздравляю, душа моя! Господь да благословит ваш брак. — Кстати, — тут же добавила Вербицкая, — Ипполит привезёт Эраста Петровича. Алина смутилась. Она ясно, как будто вчера было, вспомнила их прощание на перроне, его отстраненность и медным грузом упавшую весть о том, что он собирается уезжать. Значит, не уехал… — Да? Как, право, славно, что его друг не пропустит такое важное событие. — Алина, если вам угодно лукавить, — улыбнулась Софья, — то не могу вам сего запретить. Однако, надеюсь, вы с ним не поссорились — будет неловко, если моя подруга окажется в ссоре с шафером. Но я вас непременно жду! В обозначенный день Алина, прихватив брата, приехала в особняк Софьи Андреевны. Вечер мало чем отличался от других, устраиваемых Вербицкой, разве что хозяйка светилась сегодня ярче обычного. Алина, будучи одной из немногих, знавших причину этого света, всё время улыбалась. — Ты чего так сияешь? — спросил Николай. — Жениха нашла? — Ой, Коля, не говори глупости, — отмахнулась она и стала лавировать между гостей, здороваясь и поддерживая разные беседы. Все гости петербургского общества были ей знакомы. В особом радостном настроении Алине казалось, что они все красивы и милы. Она любовалась лицами и находила, что все улыбаются. Голубая гостиная, просторная, уютная, заполнилась шелестом бесед, и Алину втянули в свой кружок фрейлины, получившие отлучку от двора. Они всегда находили темы для разговоров, и в этот раз обсуждали грядущие празднества по случаю Нового года, выбирали, на чьи званые обеды поедут, какие платья закажут, с какими рукавами. На обсуждении рукавов — в моде всё ещё были пышные рукава фонарями, которые так нежно любила Мария Фёдоровна и презирала Александра Фёдоровна — в гостиной появился Эраст Петрович. Хозяйка вечера немедленно поспешила к нему. Алина краем глаза смотрела на него: статен, красив, неотразим даже, в костюме и с гвоздикой в петлице. Она грустно улыбнулась: Коля ведь про женихов говорил. Да, женихов хоть отбавляй, да только всё не те. Алина поняла, что уже несколько месяцев не слышала, как живёт Пашенька Сирентьев — переписку и дружбу с его семейством поддерживала только мама и пичкала Алину ненужными подробностями, которые, однако, успокаивали. Разрыв помолвки больно ударил по его достоинству, лишь слегка задев репутацию Алины — через несколько месяцев не стало отца, и семейство отбыло в столицу, оставив Москве слухи и фальшивое чувство несъеденного свадебного пирога. — Вот уж правда завидный жених, — вздохнула Анечка Смолина, взглянув на Фандорина, приветствующего Софью Андреевну. — Как повезёт его жене! — Только он не собирается женится, — скептически возразила Александра Гагарина, фрейлина Марии Фёдоровны, что была старше Алины на пять лет. — Ах, жаль, — вздохнула Анечка, и Алина приложила к губам веер, чтобы не прыснуть от умильно-скорбного выражения на молоденьком лице. Поймав взгляд Александры, пожала плечами. Та сказала: — Нет, сударыни, этот человек повенчан на службе, а как известно, брак, заключенный на небесах… Девушки рассмеялись. — Алекс, — укоризненно, но с улыбкой протянула её сестра Мария. — Господь с вами, такие шутки. Алина не принимала участия в обсуждении Фандорина. Она привыкла, что любое его появление приводило дам в ажиотацию, а общество — в разговоры. Молча она слушала: герой войны, имеет особую власть при московском дворе, любимец предыдущего генерал-губернатора и нелюбимец нынешнего… Потеряв из виду брата, Алина оглянулась. Николай о чём-то живо говорил с Фандориным, и юная фрейлина вдруг с ужасом поняла, что брата действительному статскому советнику она не представляла. Боже, если он сам решил заговорить… Николка, выращенный в вышколенных правилах приличия и флотского воспитания в Кадетском корпусе, выработал особую неприязнь к первому и уважение ко второму, чем не раз ставил в неловкое положение дядю, мать и её, Алину. Проплывая мимо, Софья Андреевна шепнула: — Представила вашего брата Эрасту Петровичу, — и Алина одними губами сказала: — Спасибо. Сей занятный пассаж не обошёл стороной внимание фрейлин. Анечка спросила: — Алина Дмитриевна, а вы, стало быть, Фандорина знаете? — Да, мой покойный батюшка высоко ценил Эраста Петровича. Они некоторое время служили вместе у генерал-губернатора. Неподалёку от их кружка разговаривали мужчины. Судьбы России они переплели с данными вчерашних скачек, а политику смешали с табачными лавками. Граф Зуров что-то пылко доказывал барону, и Алина поняла, что речь шла о правилах игры в штосс. Алина не могла и не хотела быть многословной, говоря об Эрасте Петровиче — не видела смысла. Их знакомство не выносило чужого внимания и уж тем более подробных рассказов о нём. И Алина увильнула, сперва сделав как бы невзначай комплимент кружеву Гагариной, а потом сказала, что хотела бы такое же пришить к платью на вечер у Долгоруковых. Завертелся клубок лёгкого разговора. Когда все гости собрались, Софья Андреевна попросила внимания. — Собирать две столицы в моём салоне вошло в привычку, — с улыбкой сказала она. Зуров встал за её спиною, и по тихим ахам среди гостей стало всё понятно. — Вы много раз приезжали ко мне без повода, только если скуку нельзя считать поводом. Все засмеялись. Протиснувшийся к Алине Николай сжал ей руку: — Неужели правда? Софья Андреевна продолжала: — Но сегодня всё совсем иначе. Я счастлива сообщить, что Ипполит Александрович и я помолвлены. Все гости кинулись к ним с поздравлениями. Алина, смущенная и счастливая за чужое счастье, отошла, потому что уже успела поздравить лично и тет-а-тет. Скользя рассеянным взглядом по пробирающимся по комнате гостям, она зацепилась за одиноко стоящую фигуру, которая тоже не рванулась вместе со всеми. Улыбнувшись, Алина подошла к Эрасту Петровичу. — Софья говорила, что вы приедете. Я рада вас видеть. Фандорин поцеловал ей руку. — Я бы не осмелился пропустить помолвку д-друга. Алина оглянулась на безоблачно счастливых Софьи и Ипполита. Зуров держал невесту за руку и светился. — Ипполит Александрович нашёл своё счастье. Дай им Бог благополучия. Фандорин кивнул. Алина пригляделась к нему, радостная от того, что снова его видит. Она так и не забыла их разговор — полу-прощание, полу-плач. Иногда он ей снился. Теперь Алина успокоилась, глядя в глаза Эрасту Петровичу. — Вы всё-таки не уехали. — Возникли непредвиденные обстоятельства. Она понимающе кивнула. — Дядя недавно вас вспоминал. Говорил, что давно вас не видел. — Я был занят д-делами в довольно отдалённых от столицы местах. Его немногословность, долгом служения вынужденная скрытность казались Алине чудесными. Она никак не могла согнать с лица улыбку. — И как вам эти места? Понравились? — Места к-красивые, а люди везде одинаковые. Есть хорошие, а есть… Ну, впрочем, неважно. — Фандорин посмотрел на неё, и Алине захотелось перевести дыхание. Поздравления всё сыпались и сыпались. Гостям разнесли шампанское. Алину позвали знакомые, и она, извинившись, всё-таки ушла. Ипполит Александрович, довольный, как сытый кот, ходил между гостей и радостно, умаслено говорил с каждым. Мужчин хлопал по плечу, в на женщин — вот надо же! — смотрел так, будто никакого интереса для него они более не представляли. Записной гуляка сделался мирным и преданным влюблённым. Алина, стоя вполоборота, видела, как он подошёл к Фандорину. — Ничего, Эразм, не грусти, и тебя женим, никуда не денешься! — добродушно рассмеялся Зуров, хлопнув друга по плечу. Фандорин поморщился. — Да вон хоть на Алине Дмитриевне. Алина Дмитриевна? — позвал он, и ей пришлось обернуться. — Пошли бы замуж за Эразма? Он жених достойный, только больно всем дамам нравится. Но это ничего, главное, что человек хороший. Алина не нашлась, что ответить, Фандорин откашлялся: — Ип-полит… — Тебя никто не спрашивал, и вообще не возмущайся, вон какую невесту тебе нашли — загляденье. Ну прямо дама треф! У Алины горели щеки, и она заметила, что легкий румянец показался на лице Фандорина. Ситуацию спасла Софья. Она мягко взяла жениха под руку: — Душа моя, не забывайте, что главная сваха двух столиц — я. А мне и в голову не приходила мысль, что эти двое могут быть вместе. Пойдёмте. И она увела его, бросив Алине взгляд глубокого извинения. Алина тронула щёки — пылали. Софья, конечно, лукавила: она сама говорила, какой красивой парой они бы стали. — П-простите ему это дерзость, — Эраст Петрович, подойдя к Алине, склонил голову. — Он не думает, что г-говорит. Она посмотрела на него и улыбнулась. — Это пустяки, правда. Ипполит Александрович человек большой души. Фандорин кивнул. Она подумала было, что всё наладилось и можно разговорить Эраста Петровича, но тут встрял Николай: — Алина, пойдём, Софья Андреевна просит тебя спеть. Она не могла отказать хозяйке вечера. Покорно заняла место у рояля, а Николка сел за клавиши. Пошептавшись, они выбрали песню — и запели вместе. Его юный, звонкий голос, и её, серебристый, наполненный.

Что-то сердце, что-то сердце растревожено,

Словно ветром тронуло струну.

О любви немало песен сложено,

Я спою тебе, спою ещё одну.

Алина пела, чувствуя, как расходится по ней радость за добрых, славных людей, нашедших своё счастье, и она хотела сделать им приятно, хотела отблагодарить их за их собственное счастье, от которого сама вдруг стала счастливой. И все взгляды были обращены на неё, и среди всего разнообразия взглядов и чувств, она знала, что прозрачные, как лёд, глаза тоже на неё смотрят.

Посажу я на земле сады весенние,

Зашумят они по всей стране,

А когда придёт поры цветения,

Пусть они тебе напомнят обо мне.

Песня сама просилась из неё, и в легком, звонком переливе голоса была особая прелесть, очарованная мечта о такой же красивой устойчивой любви, и отчего-то невыразимо острее чувствовался один прозрачный, восхищённым взгляд голубых глаз.

Через годы я пройду дорогой смелою,

Поднимусь на крыльях в синеву,

И отныне всё, что я ни сделаю,

Светлым именем твоим я назову.

Закончив петь, Алина опустила глаза. Ощущение восхищенного взгляда смущало и радовало. Софья, тронутая до слёз, взяла Алину за руку: — Благодарю вас, — она попыталась ещё что-то добавить, но у неё перехватило дыхание, и Софья просто порывисто обняла подругу. Весь оставшийся вечер Алине казалось, что из другого угла комнаты на неё смотрит Эраст Петрович. Но каждый раз, когда она оглядывалась, прозрачный взгляд так и не находила. Ужинать они с Николкой вернулись домой. Дядя из-за каких-то проволочек на службе был немного мрачен, но всячески пытался скрыть дурное расположение духа. Алина, матушка и Лиза, выпустившаяся в мае из Смольного и скрасившая дом своим присутствием, поддерживали легкость, как могли. От насыщенного дня и попыток вернуть разговор в мирное русло у Алины заболела голова. В конце концов все замолчали, и было слышно лишь перешёптыванием фарфоровой посуды и серебряных вилок. И тут, прервав тягостное молчание, Николка вдруг стал говорить о Фандорине. — Странный и при том подозрительный человек, — говорил брат. Алина молча отодвинула тарелку. — На мои замечания об генерал-губернаторе ничего не ответил, но по виду понятно было, что не согласен — значит, и сам он на стороне этого Симеона. Да и выглядит он странно: франт, какой-то демонический, взгляд такой, знаете, хитрый и цепкий, ещё и виски, должно быть, подкрашивает. Все дамы на него весь вечер смотрели! Алина смотрела в тарелку с нетронутым куском курицы и не могла унять резкой головной боли. Алексей Петрович невозмутимо сказал: — Ты, друг мой, совершенно его не знаешь. Эраст Петрович не на всех производит хорошее первое впечатление, это правда, однако он, пожалуй, самый ценный чиновник не только в Москве, но, возможно, во всей России. — Чиновник, — скривил губы Николка. — Ну-ну, — грозно нахмурился дядя. — Я тебя в морской корпус отдал не для того, чтобы тебя идея касты мешала видеть за званиями людей! Подобных гаффов не потерплю. — Простите. Опять замолчали, и был слышен тихий лязг ножей по тарелкам. — И все же, — вновь сунулся Николка, — не внушает он мне доверия! Ещё эти виски… Тут, к удивлению всех, осадила Николая мать: — Эраст Петрович в двадцать один год лишился жены, ужасная трагедия... Заикание и седина — последствия горя, а не способ понравится дамам. А помощь Фандорина очень высоко ценил ваш отец, Царствие ему Небесное. Не говори так о Фандорине в моем присутствии, Николай. Так Алина узнала новое об Эрасте Петровиче, и ей вдруг стало страшно. А Николка разошёлся не на шутку: — У многих солдат после войны ни одного седого волоса… — Ты не понимаешь, Николка, — глухо оборвала Алина, — это ведь страшно, когда в двадцать один год виски седые! Опять повисла тишина, а Алина поймала через стол взгляд матери: та как-то особенно посмотрела на неё, словно увидела то, чего прежде не замечала. — У меня очень сильно болит голова, простите. Коля, проводи меня, пожалуйста. Поднимаясь по лестнице, поддерживаемая рукой брата, Алина продолжала думать о статском советнике. Двадцать один год, милостивый Боже! — Николка, пообещай, слышишь, что больше не будешь говорить об Эрасте Петровиче. — Ну хорошо, хорошо, понял я: он хороший, я — плохой. Алина остановилась. — Никто ведь не говорит, что плохой ты! Плохо только то, что ты говорил о нем. Да и пристало ли будущему мичману говорить в таких выражениях о действительном статском советнике? Николка смутился. — Не пристало, — согласился он. — Только, ты, Аля, пойми: я теперь боюсь, что он тебя заберёт у меня и у нас всех. — Как так, заберёт? — вдруг рассмеялась Алина. — Ну женится на тебе да и заберёт. — Николка, не собираюсь я за него замуж выходить, что ты! Эраст Петрович — мой друг, мы знакомы очень много лет. — Обещаешь, что не выйдешь? — насупился брат, и она вдруг почувствовала, что действительно была старшей сестрою. — Ну, обещаю, — насмешливо фыркнула она и ушла в свою комнату. Голова, стоило остаться одной, заболела ещё сильнее. Алина потёрла лоб, прислонилась к стене и спросила себя вслух: — Замуж? За Фандорина? Боже, он ведь гораздо старше! Какая глупость… Она легла на постель, устремила взгляд, исполненный смущения, в потолок и вздохнула. Разница в возрасте, в общем-то, помехой и не была, и не смущала, и Эраст Петрович ей нравился — как друг, разумеется. Алина нахмурилась. Как друг? Она села, мучительно размышляя. Считал ли он её своим другом? Алина знала, что друзей у него либо не было, либо совсем немного — Зуров и всё? Кем же она была ему? Дочкой старого товарища? Боже, как ужасно звучит… Скорее всего, неутешительно заключила Алина, всего лишь девочкой, которая изредка мешалась под ногами — тогда, в белом мае после смерти Василинки, как носился он с нею! — Нет! — тут же вслух опровергла саму себя. — Он ведь перед коронацией вспоминал об обещании танца! Ах, совсем я запуталась… Голова разболелась сильнее. Алина позвонила, пришла Вера. — Принеси от головы что-то. Хотелось добавить: и от сердца. Совсем запутавшись в себе и — тем более — в Фандорине, Алина, мрачная и злая, попыталась уснуть. Через время в дверь поскреблась Лиза. — Спишь, Алечка? Алина перевернулась на спину и тихо сказала: — Не могу никак уснуть. Посиди со мной, душенька. Лиза села, взяла сестру за руку, погладила по лбу. Потом сказала: — Матушка решила, что ты влюбилась. Алина привстала на локтях. — В кого?! — В Фандорина. Ты так его защищала перед Колей. Он правда такой славный, как ты считаешь? Вздохнув, Алина повернулась, положив голову сестре на колени. Та погладила её по волосам. — Славный… Это самый благородный человек, который мне известен, Лизок. И нет, я не влюблена, но говорю от сердца. Эраст Петрович мой хороший друг. Вы с Николкой его не помните, маленькие были. А когда убили Василинку, убийцу он нашёл. — Она замолчала, пытаясь объяснить свои чувства, но не нашла слов. Благодарность звучала слишком странно, «он мне дорог» — слишком романтично. — Коле-то чем он не понравился? — Ах, бог его знает, — раздраженно вздохнула Алина. — Завидует. — Боится. — Ты о чём? — Алина посмотрела в ясные, как свои собственные, глаза сестры. — Просто пойми меня правильно, Аля. Ты ни о ком ещё так не говорила, как о Фандорине. Коля боится, что ты выйдешь замуж и уедешь от нас. — Так, — Алина заворочалась и села, погладила сестру по щеке, — Лиза, запомни: даже если я выйду замуж, вы меня не потеряете. Я буду приезжать так часто, что вы не почувствуете разницы. — А ты выйдешь?.. — За Эраста Петровича я не собираюсь, он друг. — Петенька тоже был — друг, — тише добавила Лиза. — Вот поэтому я за него и не пошла. — Ох, Аля, сложная ты, — вздохнув, Лиза погладила сестру по голове. — Тебя не поймёшь: с другом под венец не пойдёшь, благородного кавалера отвергнешь, третьему и шанса не дашь. — Кому это я шанса не дала? — Да всем! Ты очень, очень красива, но тебя просто боятся. — Как это — боятся? — Сложно любить темпераментных. Алина фыркнула: — Как будто я заставляю себя любить! — В том-то всё и дело, — неопределённо вздохнула Лиза, но так и не объяснила, что имела в виду. Пришла Вера с таблеткой и стаканом воды, и Алина, выпив горькое лекарство, быстро уснула. Ей снилось, что кто-то гладит её по голове, а отдаленный голос Эраста Петровича что-то говорил, и она слушала и плакала, но когда она проснулась, уже не смогла вспомнить его слов.

***

Свадьбу Софья Андреевна и Зуров играли в апреле — он в 1897 году выдался тёплым, светлым и благостным. Бракосочетание было непышным: и жених, и невеста хотели сберечь своё собственное счастье и не были готовы им делиться. Через несколько дней после свадьбы молодожёны отправлялась с путешествие, и Алину с Фандориным пригласили на прощальный ужин — и только их. Если сперва это и смущало, то после слов Софьи: — Ах, поверьте, не так много людей, мне истинно дорогих, найдётся сейчас в Петербурге и Москве, — всё успокоилось. Она была всегда на людях, эта блистательная, умная женщина, но друзьями (не знакомыми, а именно друзьями) похвастаться почти не могла. И вот теперь она обрела не просто друга в лице графа Зурова, а супруга. Супруги Зуровы были бесконечно счастливы, и к середине обеда у Алины болели щёки — так много она улыбалась. Фандорин в беседе почти не участвовал, хоть и не выглядел мрачным, но Алина помнила, какая тень на мгновение мелькнула по его лицу, когда в день свадьбы они покидали церковь вслед за Софьей и Ипполитом. Она понимала, урвав из матушкиных слов лоскуты его прошлого, что чужая свадьба и обязанность на этой свадьбе присутствовать тяготили его, и вместе с тем он был несказанно рад за друга. Кажется, она наконец-то стала хоть немного его понимать. — Алина Дмитриевна, — вдруг вспомнил Зуров, — а ведь вы когда-то дали слово, что однажды я вас всё-таки научу играть в карты! Алина опешила. — Сегодня? Вам ведь уезжать… — Тем лучше! Идёмте в кабинет, у меня там есть свежие колоды. Софья не стала их останавливать, только со смехом глядела в растерянное лицо Алины. Пришлось обратиться с молящими о помощи взглядами к Фандорину. — С-сомневаюсь, что это мудрая идея, — сказал он, и поскольку граф уже уводил фрейлину из столовой, пошёл за ними. Зуров только отмахнулся, хохотнув: — А я разве похож на мудрого человека, Эразм? — Уж д-действительно, — тихо пробормотал статский советник. Алина оглянулась. Фандорин с мученическим видом шёл за ними, и плечи всем щекотал заливистый смех Софьи. Слишком покладистой она стала после замужества! — Ты собираешься учить карточной игре ф-фрейлину… — Конечно! И при дворе играют, там такие же люди, как и мы! Сударыня, всё очень просто, главное — не садитесь играть с Эразмом! Этого предостережения Алина решительно не поняла, а выражение лица Эраста Петровича было таким грустным, что она решила повременить с вопросами. Они вошли в кабинет, и в глаза сразу бросился столик для карточных игр, стоящих в центре. Зуров достал из секретера «свеженькую колоду», распечатал её и пригласил Алину сесть. Вошла Софья, а за ней — служанка внесла поднос с чаем. — Делайте, что хотите, но без чая я вас не оставлю, — сказала она с улыбкой и, подойдя к мужу, положила руки ему на плечи. — Душа моя, все ли дела улажены перед нашим отъездом? — Все мои дела — это вы, — спокойно отвечал Зуров, и Алина опустила глаза. Она призналась себе, что мечтала о другой любви, в другой обёртке, цветастом фантике романтических французских романов и тихих шепотливых разговоров по ночам в институте. Чтобы благородный человек, непременно красивый и душой, и лицом, чтобы маленькое приключение, из которого он бы её спас, чтобы пылкие признания, потом обязательно поцелуй. Конечно, Алина бы и не влюбилась в человека, подобного Зурову, но глядя на их с Софьей безграничное счастье, она задумалась: о том ли мечтала? Может, искала фантик, а саму любовь уже упустила много раз? — Пора приступать, — лукаво напомнил Алине Зуров. Стараясь отделить себя от мыслей, которые стоило думать не здесь и не сейчас, Алина улыбнулась. — Знаете, а я, пожалуй, больше не буду возражать! Учите меня. — Начнём со штосса, — глаза графа сверкнули. — Эразм его ненавидит, да, Эразм? А я обожаю: этот штосс нас и сдружил, да-с! Фандорин и Софья устроились в креслах у камина, и новоиспечённая графиня Зурова прыснула в чашку. Алине жутко хотелось разузнать, при каких таких обстоятельствах Фандорин сел за карты и почему Ипполит Александрович советовал с ним не играть. Она решила, что как-нибудь непременно вытянет эту тайну — если не из Фандорина, то из его друга. — Что-с, сударыня, такое этот штосс? Это самая простая карточная игра, оттого и самая опасна. — Опасная? — Да, — закивал Зуров, — иные из-за неё в одночасье проигрывали всё состояние. Или пулю в висок выпускали, не так ли, Эразм? — с усмешкой обернулся он к другу, и тот разве что не застонал. — Итак, к картам. Игроков двое: банкомёт и понтёр. Банкомёт держит банк и мечет. Понтёр делает ставку: выбирает карту. Банкомёт начинает раскладывать колоду справа налево. Если карта легла справа, выигрывает банкомёт, если слева — понтёр. — Но это же исключительно воля случая! — возмутилась Алина. — И в это играют на деньги? На жизнь?! Что за глупость… Эраст Петрович как будто подавился чаем. — Именно в этом и суть, — доверительно пояснил Зуров. — Щекочет нервы. Ну-с, давай! Для начала будете понтёром. Алина выбрала даму треф, припомнив, что именно так граф однажды её назвал. Выбранная карта легла слева, и Алина выиграла. — Новичкам везёт или вы намерены всегда побеждать? — спросила Софья, поздравляя её с победой. Алина рассмеялась: — Если бы Фортуна меня любила! Эта фраза отчего-то очень не понравилась Эрасту Петровичу, и Алина поджала губы. За ужином он был вполне учтив, хоть и молчалив, но не мрачен, как сейчас. Как будто все эти игры касались его прошлого, но Алина никогда бы не поверила, что статский советник — пусть и по молодости — имел пристрастие к азарту. Зуров предложил поменяться ролями, и Алина вновь выиграла. После третьей победы к ряду Ипполит Александрович объявил её способной ученицей (правда, почему-то слишком весело взглянул на Фандорина) и объявил, что пора играть на что-то кроме похвалы. Софья и Эраст Петрович к ним так и не присоединились. Уезжала от Зуровых Алина с новенькой пачкой карт — подарок Ипполита Александровича — и лишней сотней рублей. Балагур-поручик решил сразу обучить способную ученицу искусству шулерства, но не учёл, что по-прежнему тает от женской улыбки. — Это ничего, — потом смеялся он. — Вот Эразм, вот он! Вы с ним не садитесь играть, ему чёрт ворожит. Но, всё-таки, Алина Дмитриевна, вы истинная драма треф! Именно эту даму треф Зуров презентовал ей отдельно, из другой, какой-то коллекционной колоды с позолоченными рубашками и изящными рисунками. Перед сном, лёжа в постели, Алина смотрела на эту карту и не могла понять, кто же этой даме треф нужен: трефовый валет, король или туз?