Питерские хроники

В Питер пришла весна. Вообще-то Кондратий был коренным петербуржцем и прожил в этом городе всю жизнь, но каждый год искренне удивлялся приходу весны. Удивлялся, что запах стылой земли сменялся запахом ветра, а серая тоскливая хмарь рассеивалась, становясь чуть менее серой и куда менее тоскливой. А нынешняя весна давала фору всем предыдущим. Рылеев откидывает голову и смотрит в безумную синь неба, настолько яркую и осязаемую, что, кажется, в неё можно упасть. Он вдыхает воздух, пахнущий морем, вдыхает полной грудью, будто пытаясь пропитаться им изнутри, и голова кружится, и от счастья, что накатывает неудержимо, хочется смеяться. Всё-таки отличная идея была выбраться на крышу, чтобы отметить наступление весны. Весны, которая, кажется, даже железного Пестеля проняла, ведь тот ещё ни слова не произнёс про очередные выверты правительства или произвол декана. Вместо этого очень воодушевлённо вещает Апостолу про какую-то студентку с факультета Сознания, на которую он положил глаз. «Влюблённый Пестель — чудны дела твои, Господи», — думает Кондратий и садится на кровельные листы, нагретые солнцем, щурится, наблюдая, как Бестужевы вытаскивают через чердачное окно два ящика шампанского. — Пауль, да ты рисковый, — тянет со смехом Апостол, ловко выуживая из коробки бокалы. — «Неосознанка». Она ж тебя по косточкам разберёт и сожрёт. Павел фыркает: — Подавится, — говорит, самоуверенно скалясь, но продолжает: — Этим же и интересно, Серж! Кто кого, понимаешь? Выглядит при этом, как азартный игрок, ставящий на зеро, — очень воодушевлённо и слегка безумно. Сергей только качает головой с улыбкой, и Рылеев слышит что-то про «странные представления об отношениях», комментарий Павла уже совсем невнятен, потому что на Кондратия вдруг накатывает. Он лихорадочно достаёт из куртки блокнот в мягкой обложке, обшаривает карманы в поисках карандаша, находит его огрызок в заднем кармане джинсов и на какое-то время выпадает из реальности. Слова высыпаются на мятые страницы, и он не слышит, как с хлопком вылетает пробка из бутылки, как смеются и галдят парни, разливая шампанское по бокалам. Приходит в себя, когда кто-то ерошит его волосы. — Кондра-а-а-ха, — рядом с ним приземляется Мишка Бестужев, — ты что, домашку делаешь? Прекращай! Рылеев не успевает отложить блокнот, как одногруппник впихивает ему в руки бокал, тут же чокается своим и продолжает: — Сегодня мы гуляем, так что никакой учёбы! Убирай-убирай, давай. Пить будем! Кондратий ошарашенно моргает от такого напора, смеется и пытается запихнуть блокнот в карман. — Это не домашка, — говорит и поясняет в ответ на вопросительно вздёрнутые брови: — Так, для себя писал кое-что. Вопрос с лица Миши не исчезает, а Рылеев в какой раз удивляется, что Бестужев учится на его факультете. Этот широкоплечий детина под два метра — вылитый стихийник, ему бы ветром управлять, руками размахивая, а не с пятистопными ямбами воевать, однако он на пару с Рылеевым в библиотеках сутками просиживает и над заклинаниями корпит, пытаясь уложить слова в необходимом порядке. Удаётся ему это, к слову, на отлично. — Дашь почитать? — спрашивает отличник словесной магии, кивая на блокнот, и Кондратий чувствует, как щёки заливает краской. Вообще-то на их факультете не приветствуется стихоплётство для развлечения. Когда твои слова — это сила, которая может изменить мир, не стоит ими разбрасываться. Пусть даже эту силу слова приобретают, только если написаны специальным стилусом, — они должны работать, нести пользу. Стихи для удовольствия не под запретом, но на тех, кто их пишет, смотрят, как на слегка поехавших крышей. Простые стишки пусть пишут простые смертные, маги же должны творить исключительно магию. Вот только Кондратий просто не умеет по-другому. В его голове слишком много слов, которые просятся на свободу, и он не может их игнорировать. Поэтому он пишет идеально выстроенные стихи для учебы и стихи, нарушающие все магические правила, для себя. В его компании знают об этих стихах и часто просят прочитать что-то из нового, вот только то, что он пишет сейчас, слишком личное, поэтому он смущённо улыбается и мотает головой. — Ещё не дописано, — говорит и наконец делает глоток шампанского. Пузырьки щекотно прокатываются по горлу, Кондратий откидывается на кирпичную трубу за спиной и с улыбкой наблюдает, как Пестель пытается выпить шампанское без помощи рук — удерживая бокал потоком воздуха. Вот только он отвлекается на что-то и бокал опасно кренится, чуть не выплескивая драгоценную жидкость, но Муравьёв-Апостол успевает его в последний момент подхватить. — Ну что, за весну! — провозглашает он, протягивая бокал Павлу. — За нашу третью весну в стенах альма-матер! Все радостно вопят и салютуют друг другу бокалами. Они открывают пятую бутылку шампанского, и Мишка порывается сгонять за гитарой, а Пестель наконец-то привычно затягивает песню о произволе декана, когда на крыше появляется Трубецкой. Кондратий его не сразу замечает, потому что снова проваливается в блокнот, лихорадочно дописывая стихотворение. Только когда слышит приветственные восклицания, поднимает голову и зависает. Сергей пожимает руку Апостолу, и за его спиной Рылеев замечает незнакомого парня. Невысокий, русые кудри, тёмные глаза — он разглядывает их компанию с любопытством и улыбается очень светло, когда Трубецкой делает шаг в сторону и представляет его. — Знакомьтесь, Михаил Бестужев-Рюмин, — Сергей чуть подталкивает его в спину, будто скромную девицу, которой устроили смотрины. — Перевёлся к нам из Москвы на первый курс. Мне поручили быть его наставником: рассказать, как у нас всё устроено, показать главное. — И ты сразу привёл ребёнка на пьянку! Молодец, Трубецкой, одобряю! — восклицает Пестель, и, словно аккомпанируя его словам, из очередной бутылки с хлопком вылетает пробка. — Откуда такое богатство? — Сергей чуть пинает полупустой ящик. — Пестель выиграл в споре. Только не говорит нам, в каком и у кого, — наигранным заговорщицким шёпотом поясняет Мишка Бестужев. — Мы думаем, что он просто в очередной раз хорошенько заработал на рефератах для богатеньких детишек и не хочет в этом признаваться, дабы не испортить репутацию борца за справедливость. Пашкино невозмутимое лицо можно размещать в словаре напротив слова «покерфейс». Он никак не реагирует, лишь отправляет Кондратию по воздуху наполненный Апостолом бокал, и после всего выпитого ему удаётся это на удивление хорошо. Трубецкой же продолжает знакомство. — Миш, знакомься, этого борца за справедливость зовут Павел Пестель. Не советую с ним спорить, но понимаю, что избежать этого не получится, потому что споры — это излюбленное времяпрепровождение Павла. Пестель скалится и салютует своим бокалом. — Этот спортсмен, комсомолец и просто красавец на розливе — Сергей Муравьёв-Апостол. Вот уж на кого в нашей компании стоит равняться, поверь мне. Апостол улыбается и протягивает гостю бокал. — Там у нас братья Бестужевы: Михаил и Николай. Все мы подозреваем, что где-то у них завалялся маховик времени, потому что иначе объяснить, как они успевают все то, что успевают, невозможно. Пообщаешься с ними поближе, сам офигеешь, — и трагичным шёпотом: — Ну и если разгадаешь их секрет, сообщи нам. Бестужевы ржут и поднимают бокалы. — Это Петр Каховский, ещё один чемпион по спорам. Ну, а там в стороне с самым вдохновенным видом сидит наш поэт Кондратий Рылеев. Поэт по зову магии и души. Кондратий приподнимает уголки губ в улыбке и тоже поднимает бокал, а сам с Трубецкого глаз не сводит. Тот смотрит в ответ и улыбается так, что Рылеев не дожидается тоста «за знакомство» и опрокидывает в себя шампанское. Выпивает его залпом и чувствует, как табун мурашек пробегает от загривка вниз по спине. Опять смотрит на Трубецкого и гоняет в голове «поэт по зову магии и души». А ещё человек, которого ты вчера целовал в пустой аудитории. И позже в подъезде у дверей квартиры, в которую ты почему-то отказался зайти. Почему ты отказался зайти? Трубецкой не отводит взгляда, и Кондратию кажется, что он тоже вспоминает вчерашнее: как вжимал в стену и зарывался в кудри над ухом, как вылизывал рот, прикусывал губы и шептал о том, как давно об этом мечтал. От воспоминаний этих, от этого пристального взгляда удушливая волна шпарит по щекам. Кондратий, будто обжёгшись, соскакивает взглядом на крыши, непроизвольно хмурится и думает, что совершенно не понимает, что теперь делать. Как смотреть на Трубецкого спокойно, когда вчера вжимался в него так отчаянно и так стонал ему в рот? Трубецкой же подходит и садится рядом. Садится так близко, что Рылеев чувствует бедром его бедро и еле сдерживается, чтобы не отодвинуться. Мысли в голове устраивают дикие пляски и вакханалию, поэтому он молчит. — Пишешь? — спрашивает Сергей с улыбкой. Кондратию жарко, маятно, а в голове по-прежнему бедлам, и он лишь кивает, мнёт блокнот в руках, пялится на соседние крыши. — О чём? «О тебе», — думает Кондратий. Сворачивает блокнот в трубочку, разворачивает, молчит. Сергей молчит тоже, ожидая. — О весне, — говорит Рылеев наконец. И, как-то в миг решившись, отвечает взглядом на взгляд и добавляет: — О поцелуях. Брови Трубецкого удивлённо взлетают. — Любовная лирика Кондратия Рылеева? Не припомню, чтобы ты раньше подобное писал. — Раньше не было повода. Улыбка Трубецкого становится шире. — А сейчас повод есть? — Есть. Сергей придвигается и спрашивает тихо: — И этого повода достаточно для вдохновения или нужно ещё? Кажется, Кондратий перестаёт дышать. В голове звон и абсолютная пустота, а голос как-будто чужой, когда отвечает: — Нужно ещё. И блокнот выпадает из рук, когда Трубецкой его целует. Кондратий зарывается пальцами в кудри на его затылке и забывает обо всём. О своих сомнениях, что мучили его весь день, о том, что он на крыше и рядом его друзья. Кондратий как неопытный школьник совершенно теряется в поцелуе, и не слышит одобрительных воплей всей честной компании, и тем более не слышит, как Муравьёв-Апостол выдыхает с довольной улыбкой: — Ну наконец-то. Бестужев-Рюмин, что стоит рядом, вопросительно на него смотрит, и тот поясняет: — Да мы все поняли о их чувствах гораздо быстрее, чем они сами, и уже отчаялись когда-нибудь увидеть их вместе. Слишком долго кружили вокруг да около. — Ну, отношения — это не просто, — встаёт на защиту Михаил и отчего-то слегка зависает, когда Апостол смотрит на него удивлённо, пожимает плечами. — А как по мне, так всё очень просто, — говорит. — Когда наконец встречаешь человека, который тебе по-настоящему нравится, глупо быть трусом. Михаил, сам себя удивляя, согласно кивает. А ещё думает, что нужно эти слова запомнить. Он почему-то совершенно уверен, что они ему ещё пригодятся.