Питерские хроники

Антон целует её в шею, сжимает грудь, и Соня с довольным стоном ему навстречу выгибается. Обхватывает голову, к себе прижимая, и колется о ёжик волос. Арбузов бритый ходит уже больше месяца, а она всё никак не может привыкнуть, что пальцы не путаются в кудрях, а царапают затылок, и что Антона ведёт от этого со страшной силой. Она ладонями против роста волос проходится, а он выдыхает с хриплым стоном «блять» и льнёт к её рукам, как кот. Дурной и ненормальный, сумасшедший. Именно этого она чуть больше месяца назад и испугалась. Того, как легко и быстро он упал в чувства и её утащил за собой, будто прикованную наручниками. Для него это было нормой — вот так, в омут с головой и без оглядки, любить так любить, ненавидеть так ненавидеть, а у Сони эмоции всегда на втором месте, за разумом, она влюбилась-то впервые и сама перед собой эту влюблённость пыталась отрицать. Упиралась, не могла от Антона отказаться, но и поражение полностью признать не могла. Сопротивлялась, говорила: «Мы не пара, это просто секс», рассуждала о свободных отношениях. Арбузов смотрел на неё, как на ненормальную, а в один день сказал просто: «Я из Академии отчислился. В армию пойду». Соня рассмеялась — что за дурацкая шутка, — но напряглась, когда Антон по-деловому достал из шкафа коробку, а из неё — машинку для стрижки волос. Он говорил, что у него и вариантов особо нет: видеть Соню каждый день в Академии, в одной компании и знать, что она не с ним, — слишком больно. А армия отличный из этого выход. Пойдет во флот, например, ведь он так любит море. И пока он собирал машинку, пока вставлял батарейки, Соня пыталась его отговорить. Паника накатывала волнами — она не могла вот так глупо его отпустить, — и доводы сыпались один прекраснее другого. Антон слушал, кивал, а потом сказал, себя в зеркале разглядывая и примеряясь, откуда лучше начать: «Я останусь, если мы будем вместе». Страх снова мерзко скрутил внутренности, и Соня ничего не могла с ним поделать. Поэтому, когда Арбузов посмотрел ей в глаза и спросил: «Так мы вместе?», она отрицательно покачала головой. Антон оскалился шало и решительно провёл машинкой ото лба к затылку. Кудри посыпались в раковину, Соня, кажется, взвизгнула и вцепилась в его руку. «Вместе! Антон, мы вместе», — затараторила панически, впиваясь пальцами в плечо, а он стоял с ровнёхонькой проплешиной ровно по центру головы и ржал счастливо, как дурак. Она ему тогда так и сказала: «Ты дурак», а он притянул её к себе, выдохнул: «Твой дурак» и поцеловал. И все последующие поцелуи, и касания ладоней, и движение пальцев внутри неё сопровождались его довольным шепотом: «Твой дурак, твой, а ты моя, скажи, что ты моя, ну же, скажи». Потом, конечно, выяснилось, что ни из какой Академии он не отчислялся, но Соне пришлось побрить его полностью. И с того дня Антон периодически доставал машинку и подравнивал ёжик с особой тщательностью, объясняя это тем, что вы, Софья Ивановна, девушка ветреная, передумаете, бросите, а я уже и к армии готов. Соня смеялась и бросала в него чем-нибудь; «Шантажист», — кричала. «Трусишка», — парировал он, и Соня была до одури счастлива.  И вот сейчас она совершенно ни о чем не жалеет. Сходит с ума, но не жалеет. Лишь дышит тяжело, когда Антон ладонями по рёбрам ведёт, а следом губами проходится, когда целует в живот и ноги её разводит в стороны. Соня стонет в предвкушении, но тут тишину квартиры прорезает звонок. Антон останавливается, приподнимается на локтях, хмурится, а Соня нетерпеливо ёрзает, шепчет: «К черту» и «Антооон». Его пальцы на её бедрах кожу обжигают, а дыхание щекочет живот и сводит с ума, и какая, к чёрту, разница, кто это? Как пришёл, так и уйдёт. Вот только звонок, замолкнув на секунду, раздаётся снова, а потом ещё раз и ещё, потом он просто не прекращается, будто кто-то вдавил палец в кнопку и не отпускает, и по этой оборзевшей настырности Софья понимает, кто сейчас там за дверью. И она прекрасно знает, что этот кто-то не уйдёт. Девушка с раздражённым стоном встаёт с кровати и начинает искать одежду, которую они тут в порыве страсти нежной раскидали по всей комнате полчаса назад, и теперь ей приходится выуживать трусы из-под стола, а футболку она вовсе найти не может. Чёрт, куда она могла деться?  Звонок всё это время надрывается, Арбузов матерится и, просто натянув штаны, вылетает в коридор. Соня тоже выдаёт пару крепких словечек — только встречи этих двоих ей сейчас не хватало — и хватает футболку Арбузова, на ходу её надевая, успевает его перехватить у самой двери. «Тош, давай я», — и смотрит умоляюще. Антон хмурится, но от двери отходит. Соня её наконец открывает и улыбается до чёрта язвительно, потому что видит на пороге своего братца. Конечно же! Только он мог так нахально притащиться к ним посреди ночи. Павлик же, пальца с кнопки не убирая, хлопает удивлённо ресницами несколько секунд, будто совсем забыл, где он и зачем вообще здесь. И по этому сонному движению ресниц, по выражению лица идиотскому, Соня понимает, что он не совсем трезв. Да что там, он в дымину и, кажется, если перестанет опираться на руку, то просто повалится вперёд. К слову о руке. — Звонить перестань, — говорит Соня. Павлик непонимающе хмурится, а она повторяет: — Звонить перестань, я же открыла эту чёртову дверь. До Паши доходит, Паша расплывается в пьяной улыбке, Паша тянет радостно: «Мееелочь» и руки раскидывает, чтобы Соню обнять, но та не даётся. — Что, родного брата на порог не пустишь? — восклицает этот нахал драматично и бутылку виски к груди нежно прижимает. — Софья! Не так нас родители воспитывали! — Нажираться и ломиться в ночи в квартиру они нас тоже не учили. Паша зависает на секунду, но затем кивает. — Справедливо, — говорит. — Но у меня уважительная причина. — Катя выгнала? Пестель возмущённо фыркает. — Я сам ушел! Проветриться. Воздухом подышать. — И алкогольными парами? — Мееелочь, ну не будь такой злюкой, пусти переночевать. Соня вздыхает и делает шаг назад, Паша вваливается в прихожую с грацией новорождённого лося и замечает Антона, что стоит в дверях комнаты. Стоит, сложив руки на груди и привалившись к косяку, и Соне совершенно не нравится довольное выражение его лица и саркастично вздёрнутые брови. Паша взмахивает бутылкой. — О, привет, шкет! — лыбится, а Катя вздыхает. Когда-нибудь она заставит брата забыть об этом прозвище. Когда-нибудь, но не сегодня, потому что в таком случае это всё закончится тем, что она выставит его за дверь. Антон же усмехается и в долгу не остаётся: — Привет, алкоголик, — отвечает. И Соне теперь хочется выставить за дверь и его. Она уже почти полгода с Антоном и месяц, как переехала к нему, а эти двое всё друг к другу привыкнуть не могут. Скалятся друг на друга каждый раз при встрече, так и норовят подколоть, хоть бы раз нормально поговорили. «Просто твой братец всё смириться не может, что с его младшей сестрёнкой кто-то сексом занимается», — лыбится на её просьбы о нормальном общении Арбузов, выглядит при этом таким довольным, что Соня только фыркает. Паша же на аналогичные просьбы просто округляет глаза и говорит, что он к шкету со всей душой, какие подколки, ты о чём, Софья? И оба совершенно одинаково бесятся, когда она заявляет, что они многим похожи и между ними больше общего, чем они думают. «Общее только то, что мы тебя любим», — заявляет Пашка и добавляет: «Хотя насчёт шкета я не очень уверен», и за это ему, конечно же, прилетает подзатыльник. И, наверное, стоит насторожиться из-за того, что её парень так похож на её брата, но Соне это кажется вполне логичным и правильным, ведь Паша — лучший. Он заботливый, смешной и смелый. А ещё самый умный человек, которого она знает. Вот только беда в том, что ум этот почему-то отключается, когда речь заходит о личной жизни. Соня вздыхает и забирает у брата бутылку из рук, пока он не разбил её к чертям. Наблюдает, как он пытается стянуть кроссовки, и интересуется: — Ну и из-за чего в этот раз драма? — Не сошлись во мнениях о том, какое кино смотреть, — бурчит Паша и радостно вскрикивает, когда побеждает собственные кроссовки. — И ты каждый раз из-за такой фигни планируешь из дома уходить?  — Софья, не отчитывай старших. Это я тебя должен отчитывать! — За что?! Это не я врываюсь посреди ночи к людям и бужу их. Паша ухмыляется мерзенько. — Можно подумать, вы спали, — говорит и смотрит на антоновскую футболку на Соне, переводит взгляд на красные полосы от ее ногтей на груди Антона, а затем трясет головой, бубнит: «Не-не-не, ничего не хочу знать об этом, ничегошеньки» и, нахально забирая у Сони бутылку, шлёпает на кухню. Соня в сотый раз раздражённо стонет и матерится шёпотом. «Софья! Я все слышу», — раздаётся с кухни, и девушка радуется, что они не снимают квартиру студию, как хотели, что кухня отдельно и её можно закрыть и не слышать Пашкино бурчание. С другой стороны, если бы не отдельное койко-место, может, он к ним бы и не ходил? Проверять это Соне не хочется, и она достаёт из шкафа подушку, плед, комплект постельного белья и тащит всё на кухню. В конце концов, ей что, дивана для брата жалко? Переспит у них на кухне наедине со своими мыслями и завтра к Кате адекватный вернётся. А главное — трезвый. Вот только у Паши по поводу трезвости, похоже, свои планы. Как и по поводу сна. Ничего из этого ему в ближайшее время не светит, как и им, судя по трём стаканам, которые Паша по-хозяйски достал из шкафчика и уже наполнил жидкостью, притащенной с собой. Соня офигевше на эти стаканы смотрит, а Павлик берёт один и радостно объявляет:   — Ну что, выпьем за взаимопонимание? Шкееет! — зовёт громко, за что Соня тут же бьёт его в плечо и шипит: «Ещё раз так его назовешь, будешь спать в подъезде». Паша лыбится и совершенно не раскаивается, но исправляется, зовёт: «Арбузов! Ан-то-шааааа». Антон появляется на кухне и усмехается, отмечая Пашину боевую готовность и офигевший Сонин вид.  — Спать, я так понимаю, ты не настроен, — говорит, но стакан, протянутый берет, мастерски игнорируя Сонин грозный взгляд.  — По одной за взаимопонимание и для улучшения сна и на боковую, — говорит Паша, и Соня, сдавшись, тоже берет стакан. Вот только братец врёт и не краснеет. Потому что за одной идёт ещё одна и ещё, причём Соня осознает, что план-то был не такой, только когда они перестают с Пашей друг другу детские нелепые случаи припоминать, и Пашка начинает спорить с Антоном о чём-то политическом и дико скучном. Соня на часы настенные смотрит и в реальность вываливается. Время уже за два часа ночи перевалило, а первых пар завтра, точнее уже сегодня, никто не отменял. — Паш, нам с утра в Академию, мы не можем тут сидеть с тобой до утра, — тянет она и звучит жалостливо. Глаза слипаются нещадно, и это, конечно, свинство со стороны брата — лишить её не только секса, но и сна. — Давай уже ложиться.  Вот только Пашка на её жалостливый вид не ведётся и ещё виски в стакан подливает. Антон же говорит: — Иди ложись, я с ним посижу, — берёт мужественно удар на себя, и Соня его расцеловать готова, но пытается проявить благоразумие. — Тебе тоже через пять часов вставать. Антон пожимает плечами, мол, не в первый раз идти в Академию после бессонной ночи, но вслух говорит: — Мы ещё по одной и на боковую.  Соня фыркает — от кого-то она уже это слышала — и задумывается, стоит ли этих двоих наедине оставлять. Не проснётся ли она утром, а вся кухня в руинах, и они друг друга поубивали. Но спать хочется так зверски, что её даже такое развитие событий не пугает, поэтому Соня встаёт, целует Арбузова в висок и уходит в комнату. Вытягивается сладко в постели, пишет Кате: «Он у нас, бодр, пьян, по-прежнему третирует Антона» и, только устроившись на подушке, сразу засыпает. Утро начинается с мерзко пищащего будильника, который Соня вырубает и проваливается в сон обратно. Со вторым будильником она делает то же самое и только от третьего просыпается. И будит её даже не будильник, а тот факт, что рядом в постели не обнаруживается Антона. Соня какое-то время непонимающе пялится на даже не примятую подушку, а затем поднимается и идёт на кухню. Толкает дверь и замирает удивлённо прямо на пороге, потому что её брат обнимает за шею её парня и вещает назидательно: — Ты, главное, не ведись на её жалостливые глаза, Тох. Она этот приёмчик с детства использует. Сколько домашки в школе я за неё сделал и сколько конфет отдал, прежде чем раскусил, что она нарочно. Антон головой мотает и делает глоток из стакана, а Соня замечает, что пьёт он уже не виски. На столе громоздится пустая тара в количестве трех бутылок, и девушка даже понимать не хочет, какую часть их бара Антон этой ночью опустошил. — Паш, я так не могу, — возражает жалостливо и бодает лбом Пашино плечо. — Ты же видел её глаза. Она как на меня посмотрит, так душу всю вынимает. Нихуя не могу с собой поделать. Паша тяжело вздыхает, шепчет: «Держись, Тох», а Соня кашляет и говорит преувеличенно бодро: — Доброе утро, тунеядцы и алкоголики. Антон с Пашей оба на неё офигевше смотрят, синхронно приоткрыв рты, и Соне впервые от их похожести становится не по себе. Затем Арбузов расплывается в дурацкой улыбке и тянет: — О, бельчооонок! А что, уже утро? — Утро. И меньше чем через час нам нужно быть в Академии. Антон с Пашей удивлённо переглядываются, будто не понимают, о чём вообще речь. Какая к чертям Академия, когда в баре ещё есть бухло, а у Паши сто и один совет, как справляться с Софьей Пестель. Соне эти вот их переглядывания совсем не нравятся, и она убеждается в том, что не зря, когда Пашка вдруг фыркает от смеха. — Соньк, а это правда, что Антоха нынче лысый из-за того, что ты свободных отношений требовала? — спрашивает и лыбится хитрюще. — Молодец, сеструх! Одобряю! — Ээээ, — тянет притворно возмущённо Арбузов, но Пашка ржёт, и через секунду Антон к нему присоединяется. Соня же смотрит на них, таких невыносимо пьяных и возмутительно ржущих, и думает, мол, хотела же их дружбы, так вот, получи и распишись, только, похоже, вытерпеть эту дружбу ей на трезвую голову нереально. Поэтому она решает, что сегодня на учёбу можно и забить, садится за стол и решительно придвигает к себе стакан.