Это будет новая сказка для моей дочери

      

Глава 21

      

      Полночи проведя с документами я все-таки уснул, перед этим проверив девочек. Мелек спала, укутавшись в одеяло с головой, похожая на маленькую гусеницу. Улыбка сама украсила мое лицо, когда я смотрел на неё. Тихонько прикрыв дверь, я прошёл в соседнюю комнату, где спала её мама. Здесь темноту рассекал свет со стороны окна от гирлянд на террасе, и я про себя отметил, что нужно будет их выключить.       Наре спала на спине, руками обхватив подушку, прижимая её к груди. Распущенные волосы тёмными ручейками растекались на светлой кровати. Сон ее был спокойным и глубоким. С лица спали все тревоги и переживания, оно сейчас очень было похоже на детское. Пухлые губы, сложенные бантиком, немного румяные щеки. Непривычно видеть ее такой. Но она по-прежнему красива.       Тихонько, боясь потревожить сон, поправляю одеяло, что сбилось набок и оказалось ближе к полу. Наре сильнее обхватывает подушку и облегченно выдыхает, снова погрузившись в сновидения. Выхожу, прикрыв дверь, но не закрываю её.       Прохожу в зал, подбрасываю в камин ещё несколько полений, они приятно трещат в огне, и выхожу на террасу, прихватив холодный кофе. Прохлада вызывает мурашки по всему телу, сонливость делает его мягким. Глоток, и я захожу внутрь. Нахожу выключатель и все погружается во мрак.       Медленно плетусь в свою комнату, боясь налететь на косяк или стену. Мягкая холодная кровать окончательно забирает с собой всю усталость, и я выключаюсь, как по щелчку.       Я купил этот дом, когда увидел Наре и Санджара на балконе в порту. Они смотрели друг на друга так, что всё было бы видно даже слепому. Любовь витала между ними, вызывая улыбки на лицах. В то время как мне перекрывала кислород. Я чувствовал себя в тот момент брошенным, ненужным, лишним. И самым правильным решением было уехать, оставив этих двух наслаждаться друг другом.       Я знал, что не смогу сразу уехать от матери и сестры, слишком большой и внезапный удар по ним. Но и в Мугле оставаться не мог. По расположению этот дом подходил идеально на первое время. Потом я бы переехал ещё дальше, наконец, переболев этой любовью.       Но события все повернули иначе. Сейчас мы спим под одной крышей. Она сама тянет ко мне руки, нуждается в моём тепле. И я с лихвой его отдаю, забыв про все старые раны и боль. Червяк-сомнение шепчет мне, что это может быть временным, но мне так все равно! Я слишком хотел ее рядом, слишком сильно влюблён. А если влюблён, разве важны такие мелочи, как разбитое сердце?       Будильник, но я чувствую себя отдохнувшим. Впервые за несколько недель я спал и не волновался за Наре.       Выхожу через кухню на террасу, погода и правда летняя. На мне хлопковые спортивные штаны, футболка с длинным рукавом. Потягиваюсь, подставляя своё лицо солнцу. Прохладный морской ветер бодрит, сбивает все остатки сна. Разминка, пробежка рядом с берегом. Перед домом дышу глубоко, насыщаюсь этой легкостью, свободой. Горячий душ, зубная паста, расческа. Нет, расческу на место — тормошу волосы рукой. Так будет лучше. Время 9 утра, пора будить Мелек.       На цыпочках, стараясь не шуметь, прохожу в её комнату. Сажусь на край кровати. Впечатление, что Мелек совсем не двигалась, осталась в той же позе, что и вчера вечером.       — Госпожа Фисташка, доброе утро, — шепчу я, и она ворочается из стороны в сторону.       — Ещё рано, Гедиз, ложись и спи, — я приглушенно смеюсь на её ворчание.       — Нет, так не пойдёт. Нам нужно успеть приготовить завтрак твоей маме.       — Завтрак? Какой? — кудрявая головка девочки появляется из под одеяла и смотрит на меня с недоверием.       — Я думал о кофе, каше и тостах с джемом. Ей понравится? — этого я не продумал. Я завтракал с Наре всего пару раз и не уверен, что правильно понял её предпочтения в еде.       — Вместо каши лучше пудинг, это мое желание, — по-хозяйски требует девочка.       — Умываться, чистить зубы и спускаться вниз — моё, — Мелек кивает и выныривает с кровати в меховые тапочки. Смешно шлепает в ванну, напоследок показывает мне язык и скрывается за дверью. Слышу шум воды и покидаю комнату.       С Мелек мне было по-особенному весело, приятно. Маленькая копия Наре внешне, совершенно другой была внутри. Мне льстило, что она легко обсуждала со мной свои переживания и радости, делилась мыслями и мечтами. В свою очередь я старался отвечать тем же. Любопытство в глазах, когда она наблюдает за мной. Смех, когда я шучу или кривляюсь. Мне все нравилось в ней, до трепета, до желания стиснуть в своих объятиях, чтобы она смешно запищала и начала ползать по мне, как обезьянка.       Когда уже почти все было готово, и запах кофе пропитал, кажется, весь домик, мы услышали тихое шарканье из дальних комнат.       — Мы разбудили её или запах еды? — шепотом спрашивает Мелек с видом пойманого на месте преступления вора.       Пожимая плечом, подмигиваю ей. Все мое веселье улетучилось, как только я увидел её.       Домашняя Наре — мечта, от которой сжималось сердце, а ноги становились ватными. С сонными глазами, растрёпанными в разные стороны волосами, немного помятым от подушки лицом, она все равно была прекрасна. Такой хрупкой, родной и уютной выглядела эта девушка, что я еле сдерживал порыв прильнуть к ней и утонуть в ее волосах, прижимая к себе.       — Ого, у вас тут кулинарное шоу? — потирая глаза говорит Наре.       Голос ото сна хриплый, будоражит каждую клетку в моём теле. Сам не замечаю, как, засмотревшись на неё, закусил губу. Она ловит взгляд, проходится глазами снизу вверх по своей одежде и заливается румянцем. Откашливаюсь, пытаясь привести мысли в порядок. «Не о том думаешь, Гедиз!» — мысленно ругаю себя. Мелек видя наше замешательство хитро хихикает.       — Доброе утро, — голос дрогнул, как у школьника. Краснею.       — Доброе утро, мамуля. Гедиз решил сделать тебе завтрак. Правда вкусно пахнет? — подбегает к ней малышка и обхватывает своими тонкими ладошками её руку. Наре переключает всё внимание на дочь, заправляет за ухо непослушную прядь, открывая моему обзору аккуратное ушко, тонкую шею, нежные скулы. — А я помогала! Гедиз научил меня варить кофе. Теперь я тоже могу делать тебе завтрак! — щебечет малышка и Наре улыбается.       — Правда? Вы большие молодцы, — целует дочь в щечки и снова смотрит на меня. Смущена? — Накроем на стол вместе?       Киваю с глупой улыбкой. Я о большем и не мечтал. Наре тянется к подносу с кружечками, но отдергивает руки, стыдливо закусив губу. Замечаю, как ее руки подрагивают, и мне щемит между рёбер. «Это пройдёт» — мысленно успокаиваю я себя и, натянув улыбку, перехватываю поднос.       — Тосты и прочее на вас, дамы, — подмигиваю и ухожу в сторону стола.       Наре торопливо перебирает ногами, неся тарелку с тостами. Отодвигаю ей стул, затем Мелек. Обе смущённо улыбаются. Но ведь нужно привыкать к хорошему?       — Вы меня разбалуете, — открывая баночку с пудингом, с искрами в глазах проговаривает девушка.       — Ничего, пусть разбалуем. Тебе это подойдёт, — старательно намазываю хлеб маслом, под указания Мелек, что не должно быть ни одного пустого места. Наре уже тянет ложку с пудингом в рот:       — Ты ничего не забыла? — стараюсь говорить добродушно, но она испуганно хлопает ресницами.       — Забыла? — ложка ложится в пудинг. Киваю ей, передав Мелек бутерброд.       — Лекарства, — неопределенно качая головой, проговариваю вполголоса. Она легонько бьет себя по лбу и выскальзывает из стола.       — Спасибо.       Настараживаюсь, наблюдая за ней. Наре, которая твердила мне о лечении, забывает о таблетках? Может это случайность, но все же мне стоит время от времени напоминать ей. В голове мелькают её полуприкрытые глаза, чёрные круги под ними, изгрызенные в кровь губы и меня начинает тошнить.       «Ты пришёл, Гедиз, ты здесь…».       Нет, больше не позволю этому повториться, больше не дам ей упасть. Наре возвращается, неловко задевая стул и стол, но я улыбаюсь ей.       — Мне сдержать шутки о твоей координации или ты доставишь мне удовольствие? — она хищно сверкает глазами и шикает на меня. Облизывает нижнюю губу, берет в руки ложку полную пудинга и, прикрыв глаза, съедает.       — Это утро нравится мне всё больше и больше.       После завтрака я вижу, как Наре снова клонит в сон, скорее всего от препаратов. Мелек замечает мольберт на террасе и просит порисовать. Я заношу все принадлежности внутрь, снова растапливаю камин. Наре лежит напротив него, в её глазах отражается огонь. Мелек поглощена рисованием. Тишина нарушается только бульканьем кисти в воде и треском огня.       — Ты задумалась, о чём? — Наре возвращается ко мне с глупой улыбкой.       — Ты что-то спросил, извини, я не слышала, задумалась.       — О хорошем? — беру плед с кресла и укрываю ее ноги.       Она заглядывает мне в лицо своими бездонными глазами и улыбается. Присаживаюсь в кресло рядом, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу.       — И да, и нет. Ты хорошо спал?       — Паршиво переводишь тему, Наре, — наклоняю голову чуть в сторону и изгибаю бровь. Она фыркает, отводя глаза на огонь. Вздыхаю и поддаюсь ее правилам. — Хорошо, даже на пробежку сил хватило.       — Ты любишь бегать? — удивлённо вздернутые брови и искренний интерес в глазах. Она не ответит мне на вопрос, можно не пытаться.       — Приятное занятие, — неопределенно отвечаю я, не сумев сдержать горечь.       — И я любила… — задумчиво с улыбкой роняет она и снова теряется в своих мыслях на пару минут. — Можно взять тебя за руку, Гедиз?       Её шёпот почти неслышен в треске огня, но мурашки табуном проходят по моей спине, и я лишь киваю, протянув руку ладонью вверх.       Она с опаской смотрит на меня, разворачивается в пол оборота. Тянет свои тонкие пальцы и еле касается моей ладони подушечками. Холодные и мягкие. Ее прикосновения мне прожигают дорожку к затылку и сердце пускается в пляс. Смотрю за каждым её движением. Она вычерчивает на моей ладони причудливые узоры, а потом, будто не выдержав, переплетает крепко-накрепко наши пальцы и грустно улыбается.       — Руки у тебя всегда тёплые, не то что у меня, словно я труп. А ты похож на солнышко, — роняет, глядя на огонь, губы изогнуты в легкой улыбке. Прерывается на долгое молчание. — Так ведь бывает, Гедиз, — продолжает Наре. — Человек вроде ходит, ест, даже смеётся иногда. Но он мертвый, хотя выглядит, как живой. Бывает?       Брови её чуть хмурятся, глаза сосредоточенно наблюдают за танцем пламени, он гипнотизирует её.       — Это ты чувствуешь? — осторожно, боясь спугнуть, спрашиваю я и внутри весь замираю.       — Нет, но… — опускает глаза в пол. Моя тревога нарастает. — Ибо говорит, что это пройдёт, что я разберусь в себе, приведу в порядок. Но… что, если не получится? Что, если мое падение, мои страхи, мои раны, что, если они никогда не затянуться, а я так и останусь моральной калекой?       Лучше бы она не смотрела на меня так. С надеждой, с этой улыбкой полной нежности. Потому что комок в горле и без того не даёт дышать.       — Тогда я затяну их сам, — беру ее ладошку в обе руки и поглаживаю, согревая кожу. — Шаг за шагом, шов за швом, затяну все твои переломы и порезы. Чтобы ты могла дышать.       Вижу, как часто она моргает, глубоко вздыхает и улыбается. Теперь уже с облегчением.       — Если ты поймёшь, что не справляешься сама — знай, что всегда есть я.       — Я не смогу отплатить равноценно, — опускает глаза на наши руки.       — Я не прошу платы, мы ведь не на рынке. Я прошу тебя бороться и идти вперёд.       Она часто кивает, свободной рукой смазывает выступившие слезы и старается улыбнуться дрожащими губами.       — Поспи, через час нужно звонить Ибо, — она торопливо натягивает плед до подбородка и вытягивает ноги.       — Не уходи, — шепчет, не смотря мне в глаза.       — Хорошо.       И она проваливается в сон, не выпуская мою руку. Потираю переносицу и глаза свободной рукой, откинувшись на спинку. Не много ли я взвалил на себя? Не то чтобы я боюсь не справится, но страх есть. Все таки жизнь человека это большая ответственность. Я не боялся разбиться сам, когда она, окрепнув и расправив крылья, улетит в свои далекие края, забрав Мелек и всю мою душу с собой. Это не так страшно, как ее сумасшествие или смерть. Это бы я смог пережить, просто зная, что где-то там она дышит и улыбается своей дочери.       Сам того не замечая, проваливаюсь в сон. И нас снова будит будильник (спасибо, что мне хватило мозгов его поставить). Наре вздрагивает всем телом, сжимается словно пружина и тяжело дышит. Ругаю себя за чересчур громкий рингтон.       — У тебя есть десять минут, чтобы проснуться и позвонить Ибо. Иначе больше нас не отпустят загород, — легонько сжимаю ладонь Наре, она удивленно распахивает глаза. В них испуг сменяется облегчением. — Плохой сон? — она кивает, все ещё хватая воздух ртом. Встаю ей за водой, попутно глазами ищу Мелек. Она сидит на террасе, читая книгу. Золотой ребёнок, не правда ли?       Наре мелкими глотками пьёт воду, держа кружку обеими руками. Глаза прикрыты, я вижу венки на ее веках, чёткие брови, длинные ресницы, почти касающиеся щёк. Слишком красивая.       — Тебе часто снятся кошмары? — она протягивает мне стакан, отставляю его на журнальный столик.       — Это был не кошмар, но тоже тяжело. То есть… — боится напугать меня? Замирает, пытаясь сформулировать.       — Я не из пугливых, — ухмыляюсь ей, на что она с улыбкой закатывает глаза.       — Знаю. Знаю, что не из таких, иначе… Мне снится мама. Никогда не снилась, а сейчас так часто и так по-настоящему, что мне совсем не хочется просыпаться, — пожимает плечами и встаёт. — Пойду приведу себя в порядок.       Киваю, пропуская вперёд, и иду к Мелек. Она так же как и мама хмурит свои бровки, внимательно читая. Поднимает на меня взгляд, когда я оказываюсь рядом.       — Вы — сони. Скучные сонные взрослые. Я так не играю, — хмурится больше и возвращает взгляд к книге. Присаживаюсь на корточки рядом с её креслом, заглядываю в книгу. Сказки. Умудрилась ведь найти!       — А если я позову тебя гулять к морю, ты простишь меня? — она закрывает книгу и смотрит перед собой, взвешивая все за и против.       — Мало предлагаешь.       Хитрость — это то, что не отнять ни у одной из двух Челеби.       — Твоя цена? — играем по-крупному.       Вечная дрожь в руках, кошмары один за другим, все мои страхи наружу. Кто-то мне говорил, что девочкам-подросткам нельзя читать Марину Цветаеву, будто она вся-то из боли. Будто стоит на морозе голая, вывернутая наизнанку, и слова у неё тоже все вывернуты, как карманы. Смотреть — стыд, а жить так — больно…       А потом подросла и узнала, что это цитата из книги. И стало так интересно, так маняще, что я взяла и прочитала ее взахлёб. А взахлёб, потому что утонула в ней. Такой уж я человек, все к себе примеряю, становлюсь героем любимой (последней прочитанной) книги и страдаю от этого.       Вытащила потом из этой книги ещё одну цитату. Долго думала о ней, когда ехали в Сан-Диего. Когда я прощалась со своей «любовью». Когда первый раз читала эту книгу, цитата мне совсем не запала в душу. Знаете, не было желания попробовать ее на языке, проговорив вслух. А тут, спустя столько лет, она сама пришла ко мне. И я задумалась. Потом Ибо сказал мне похожие слова и я снова гоняла ее в голове, переставляя местами слова, разбирая каждое по отдельности.       А цитата была совсем простая:       «…там, где не больно, нам неинтересно…»       Сейчас из зеркала на меня смотрела девушка, которая не хотела быть там. Она хотела быть здесь, где по-особенному тепло и спокойно, где меня спрашивают, можно ли взять за руку, укрывают пледом, готовят завтрак. Девушка, которая хотела быть там, уснула в кровати рядом с дочерью и умерла, оставив свою оболочку парализованной. И заместо неё пришла другая: она красиво и легко улыбалась, от неё пахло полевыми цветами и немного морем. Её кудрявые волосы загорались огнём на солнце, а зелёные глаза становились почти карими, глядя на пламя в камине.       Мазохистка во мне жила до, представляя встречу с Санджаром, прокручивая в голове заготовленный диалог, позу, взгляд на него впервые за долгие годы. Она в тайне надеялась на воссоединение со своим мучителем. И получила его. Сполна. И боль, и встречу. Подлетела к огню, словно мотылёк, но хрупкие крылья сгорели, превратившись в пепел вместе с мотыльком. И теперь из этого пепла восстала птица, которая хотела для себя и своего птенца счастья, а не вечной погони за болью.       Умываю глаза тёплой водой, смывая соль со щёк, чищу зубы, расчесываю непослушные волосы. Переодеваюсь и чувствую себя отдохнувшей.       Выхожу к Гедизу, они с Мелек на террасе громко смеются.       — А можно и мне? Я тоже хочу смеяться, — прохожу я, сложив руки в замок на груди.       — Нет, это только между нами, — протягивает Мелек и подмигивает Гедизу. Они снова смеются.       — Мы на прогулку, а ты на свидание. Ноутбук в библиотеке, — встаёт Гедиз и Мелек за ним. Она целует меня в щеку, неуклюже потянувшись к моему лицу и упорхает.       На груди немного давит, переживаю будущий разговор, но бежать нельзя. Нахожу библиотеку: огромный кабинет с массивным столом посередине и множеством полок на стенах. Некоторые из них немного прогнулись под тяжестью книг, и у меня чешутся руки прочитать хоть одну. Но это позже, сейчас — терапия.       Включённый ноутбук уже ждёт меня, и ровно в назначенное время приходит видео-звонок. Принимаю его и на экран большим окном выскакивает лицо моего врача. Он в своём кабинете, от чего холодок проходит по моей спине.       — Здравствуй, — осторожно начинаю я, потирая плечи, словно пытаясь их согреть и прогнать противные мурашки.       — Здравствуй, Наре. Расскажешь, как твои дела? — добродушный. И мне сразу хочется все выложить.       — С чего бы начать… Я пью таблетки, правда, сегодня Гедиз напомнил мне о них. Поставлю будильник, чтобы не забывать. Мы уехали загород, тут очень красиво, легко дышится. Сон… я сплю хорошо, но сны такие яркие и настоящие, о маме, мне иногда не хочется возвращаться в реальность, — заканчиваю я, запутавшись пальцами в волосах.       — Но?.. — как прекрасно, когда человек понимает тебя даже через экран. Улыбаюсь.       — Но сегодня я отчетливо поняла, что не хочу возвращаться к боли, что мне хочется оставаться здесь. Даже если эта боль приятная, как в случае со встречами с мамой. Больше не хочу иллюзий. Вот, — неловко заканчиваю я.       — Расскажешь мне об отце, Наре? — напрягаюсь. Упоминание о нем спирает дыхание. Да и какая-то резкая смена темы…       — Он был нормальным отцом, когда мама была жива. Видимо, она искусно скрывала все его недостатки от меня. А может их и не было и он стал таким из-за того, что потерял свой единственный ориентир… Когда мамы не стало, он захлопнулся за семью замками, пил, будто хотел отправится вслед за ней. Он часто разговаривал с ней в пьяном бреду, — в голове проносятся его ночные крики с просьбами не бросать его, остаться хотя бы до утра. — Он так утонул в своём горе, что не обращал внимания на меня. И я была предоставлена сама себе и названному брату, — последнее слово выдавливаю из себя. Уж больно оно лживое. — Потом настала пора вернутся к работе, но к ней добавились азартные игры. Он заметно постарел, седина уже не терялась в его шевелюре, а преобладала. Я с трудом узнавала в нем своего отца. Какой-то звериный оскал вечно красовался на его лице. Но другие принимали это за улыбку. Он не стал опорой, когда я потеряла маму, не стал опорой, когда близкий человек надругался надо мной. И не стал опорой, когда я стала матерью. Он стал никем.       — И ты не видишь схожести с другим человеком?       Замираю на минуту, прокручивая в голове образы людей, сравниваю их с отцом. Но ничего не приходит.       — Разве может что-то сравниться? — растерянно спрашиваю я.       — Семья — то, что дано нам с рождения. Любовь матери и отца мы воспринимаем, как само собой разумеющееся. И наша любовь к ним так же естественна. Мы знаем их наизусть, каждую трещенку и морщинку. Но вдруг, — он разводит руками, показывая взрыв. — В нашей жизни возникает совершенно незнакомый, но очень нужный человек. Он становится нашей частью, мы создаём с ним свою семью. И он становится на равне с родителями, а любовь к нему кажется неотъемлемой частью нас самих.       — К чему ты ведёшь? — хмурю брови, пальцы нервно перебирают друг друга.       — Разве Санджар — это не прямое отражение твоего отца, Наре?       Оглушительный щелчок в моей голове, и я теряюсь на несколько секунд в своих воспоминаниях.       Каждый из них выбирал то, что нужно ему, и неважно, как высока была за это цена. Богатство отца стоило всего лишь моего сломаного достоинства и гордости. Облегчение Санджара, что у него есть дочь, что он может себя как-то оправдать (как именно, я так и не смогла понять) страхом поверить, оно стоило всего лишь моего раскромсанного тела и сумасшествия. Это ведь не такая высокая цена для них, но как они выигрывали! И если раньше я не верила в сказки о том, что девочка выбирает себе мужа по отцу, то сейчас меня это просто оглушило.       — Цена их счастья, их удовольствия — это… моя переломанная жизнь? — шепчу я, а слезы смачивают пересохшие губы. Смотрю в экран и вижу там сочувстющий взгляд.       — Когда отношения построены на тирании, издевательствах, абьюзе — так всегда. Этот фундамент очень хрупкий и зачастую под его обломками находятся те, кто слабее, истощёнее. В этом случае это была девочка 18-ти лет, с разбитым сердцем, изнасилованная названным братом, преданная отцом.       Долгий вздох, Ибо или мой, я не поняла. Он даёт мне время обдумать его слова. От них мне сводит скулы.       — Наре, плакать нужно не в себя, так только хуже.       Это я кричу? Хрип, не крик. Болит горло. Я просто использованная вещь. Игрушка в руках гнилых насквозь людей, испускающих лишь яд, отравляющий других. Новый всхлип, легким больно, так глубоко я пытаюсь вздохнуть и затушить пожар внутри.       — Вода в стакане за ноутбуком, попей, — приказывает мягко и заботливо Ибо. А я боюсь утонуть в этой желчи. Почему такие простые истины не видны нам, когда мы находимся в самой их гуще?       Глоток, вода смачивает ворот футболки, капли попадают на штаны. Прохлада застилает горло. Было бы проще, понимай какой ущерб нам наносят люди, подкрадываясь все ближе, отнимая свободу за свободой.       — Поговоришь со мной? — Ибо выглядит спокойным, а моя истерика затихает с каждым глубоким вздохом, с каждым мелким глотком.       — Я думаю лишь о том, почему не разбилась о скалы, почему не умерла, когда Акын насиловал меня, — сиплый, ломающийся голос. — Я ведь так хотела этого.       — Хорошо, что не разбилась и не умерла. Дала жизнь цветочку Мелек, обрела друзей, помогла и им проснуться ото сна.       Он имел ввиду Эльван, которая сама пошла к Яхъе и предложила развод. Как горько она плакала потом, и как высоко подняла голову после. В ее улыбке больше не было фальши. Она и правда была счастлива освободиться от этого недоразумения по имени Яхья. При воспоминании о подруге мои губы дрогнули в улыбке.       — Есть такие люди, Наре, которые через боль и страдания учат нас чему-то очень важному. Показывают как не надо, что-то вроде доказательства от противного в математике, помнишь такое? — смутно, но я припоминала. Все-таки больше я была гуманитарием. Кивок. — Вот, а есть люди, которые своим примером ведут нас вперёд, дают нам руку помощи, когда мы находимся на самом дне. Мы вроде должны запачкать их своей грязью, а с них как с гуся вода — ничего не пристает. Эти личности очень крепкие и стойкие. Они точно знают себя и чего хотят, не изменяют себе, не ломают через колено, лишь бы угодить кому-то. В итоге, они оказываются самыми счастливыми, — нет ничего странного, что передо мной появился образ улыбающегося и немного дерзкого Гедиза. В своих темных очках, ладных костюмах и белых кроссовках.       — Я не такая, — мотаю головой с грустной улыбкой и шмыгая носом.       — Нет, ты третий тип людей — те, у которых все впереди. Они стоят на развилке дорог и могут выбрать куда им идти. Каждый из путей по-своему сложен и тернист. И не всегда он ведёт к звёздам.       Шрам на моей ладони застонал, когда ногти впивались в кожу рядом с ним.       — Мой шрам, — поднимаю ладонь, чтобы отметину было видно на камеру, — я сделала его, когда выбрала.       — И этот выбор был настолько болезненным, что ты вылила свою боль физически, — кивает Ибо. — Знаешь, что я хочу, чтобы ты сделал сейчас? Иди погуляй в лесу, поле или у моря. Одна. Выплесни все это наружу, не рань больше кожу. Кричи, ломай ветки, бросай камни или просто полежи на земле и отдай всю свою боль. Чем больше на тебе груза, тем тяжелее идти вперёд.       Улыбка доктора заражает и меня. Попрощавшись с Ибо, воодушевленная покидаю библиотеку. Первым делом иду в комнату и ставлю будильники на приемы лекарств — я больше не должна о них забывать. Умываюсь, вода уносит с собой всё плохое, что было высказанно и осознанно. Становится правда легче. Расчесываю спутанные волосы и с помощью резинки делаю аккуратную, но пышную луковку на голову. Теперь волосы не будут мешаться.       Гедиз был прав — погода и правда стояла тёплая, этакое бабье лето. Небо было ясным, день солнечным и даже ветер тёплым. Все загорелось какой-то яркостью, живостью. Пусть лиственные деревья и распрощались со своими прическами. Переодеваюсь в джинсы, легкое худи серого цвета и из сумки достаю кроссовки. Жаль, что я не леди, но на песок мне и не хотелось идти в лодочках или босоножках. Смотрю на себя в зеркало и все ещё вижу ту улыбающуюся девушку. Теперь она здесь и никуда не уходит. Да, глаза немного красные, мешки под глазами опухли больше, чем обычно. Но впервые за долгое время я могу сказать, что отражение в зеркале мне нравится. Я красивая. Проношусь мимо дома, террасы, и в голову мне приходит то, что кажется самым правильным.       Момент настал — я впервые с момента начала нашего сотрудничества ослушаюсь Ибо. Потому что мне так хочется.       Я бегу по траве, она уже успела утратить свою летнюю сочность, но все ещё растилалась зелёным пестрым ковром. Спускаюсь по покатому спуску, аккуратно обхожу камни. Первый песок и запах моря просто сбивает с ног. В городе такого нет и быть не может, когда взор упирается настолько вдаль и ширь, что голова начинает кружится.       Я бегу по песку, в сторону двух фигур и соленый порыв ветра наполняет меня такой свободой, которую я не чувствовала, кажется, никогда. Пряди лениво вылезают из луковки, но я быстрыми движениями прячу их за уши. Солнце согревает лицо, внутри меня все ликует, хотя ещё 20 минут назад я была разбита осознанием страшной, но такой нужной правды.       Я подбегаю настолько близко, что могу рассмотреть эмоции на лице близких мне людей. В них читается удивление и замешательство. Но, видя, как я буквально свечусь от счастья и радости, все их волнения уходят. И они так же улыбаются мне.       Хватаю их за руки. Все без слов, разве они нужны? Мои ладони так идеально подходят под их, так быстро согреваются. Я больше не чувствую себя живым трупом. Я — живая. И мои руки теперь всегда будут тёплыми, чтобы в нужный момент согреть их в ответ.       Мы бежим, играя с ветром на перегонки. Кричим, перекрикивая чаек. Кидаем песок и камни в воду, заставляя поверхность показывать нам причудливые узоры и издавать неповторимый звук. Смеёмся, валяемся, обнимаемся, ходим босиком.       Мы живем. Здесь и сейчас.