Communion

      Не то чтобы он не знал названия этой песни. Мелодия звучала настолько знакомо, что при других обстоятельствах он бы несомненно ее вспомнил. Музыка пыталась заманить его в свои цепи, заставить отдаться этому приставучему и клейкому биту, а голос певца с хрипловатым баритоном перетягивал внимание с более важных вещей на себя. В подобные моменты создавалось ощущение, что сознание застряло где-то между двух реальностей — нормальной и той, где приходится жить. Предоставится ли ему возможность еще хоть раз в своей жизни столкнуться с незатейливыми строчками об одиночестве и расставании вот так, наедине и непринужденно?       Постепенно тягучая мелодия начинала становиться громче, а мысли парня наоборот — все тише и тише. Она не хотела себя отпускать, переплетала трезвое сознание с опьяняющими воспоминаниями, замотав их в клубок запутавшихся разноцветных ниток, чью ловушку расплести досадно недостижимо. Эта песня напоминает ему, такому одинокому и усталому, глубокое детство.       Нехотя опуская прохладный взгляд вниз, будто пытаясь прикрыть свои глаза, сквозь темную пелену невидимого и постоянного натиска, он неторопливо, как бы страшась сделать лишнее движение, раскрывает свои израненные временем ладони, выглядящие слишком уж знакомо и привычно. От того и больно. У него ведь весь мир так изранен. Испещрен шрамами и порезами, будто кто-то настойчиво полосовал его складным ножом. Вырезал там кровавые маршруты побега если не от судьбы, то от самого себя.       Хотелось сгорбиться, осунуться, стянуть с себя это увесистое бремя и вдохнуть полной грудью, но ремень безопасности будто давил на его утомленное постоянными тренировками тело, приказывая держаться и принять неизбежное, не демонстрируя свои недостатки даже рельефной спине сонного водителя, включившего этого чертово радио и не обращающего абсолютно никакого внимания на страдальческое лицо сидящего на заднем сидении такси Лукаса.       Он должен убить человека, но все, о чем теперь можно думать, это очередная баллада, написанная не более чем за пару часов автором-наркоманом, ищущем воображаемую славу ради денег на новую травку. А еще о противном запахе женского парфюма. Он создавал впечатление, что в машине находится еще один человек. Напоминает маму. И шлюху, которая недавно вылетела из кабинета босса почти полностью обнаженной.       Эти женщины так одинаково пахнут.       Лукас не знал, от чего трясся сильнее: от неровной дороги на бедных улицах этого затхлого района, который всем своим естеством пытался показать настороженное недружелюбие, или же от страха перед невыполненным долгом. Сколько раз он уже проходил через одно и то же? Лукас не хотел считать, но цифры сами выжглись у него на руках и сердце; каждый раз, когда палец непоколебимо нажимал на потертый курок, изменялось число, а с ним и сны Лукаса, которые заставляли его вспоминать и повторять пережитое снова. Раз за разом.       Он ненавидел ночь. Никто из его коллег не любил. Это было временем смятения, безысходности, мрака. Нескончаемого одиночества. В минуты сплошной, бесконечно долгой и бездонной темноты жизнь казалась по-настоящему бесполезной и ничего не стоящей, поэтому Лукас обычно без особой скрытности выказывал свою зависть Джонни, Марку и Тэилю, которые работали в ночное время и занимали свою голову хоть чем-то, а днем могли позволить себе немного отдохнуть, если тому позволял собственный график. Иногда убийца просто мечтал заменить свою работу на бесконечное раскапывание стопок бумаг, которые обещали рухнуть на тебя при любом неосторожном движении, но он также понимал, что сидеть на одном месте — не его.       Первое правило, которое выучил Лукас еще в далеком детстве, будучи тогда еще человеком: «Не жаловаться». С тех самых пор это правило идет вместе с ним бок о бок.       Человек ушел, правило осталось.       Пистолет с глушителем так свободно валялся на соседнем сидении, что Лукас даже закатил глаза на такую невнимательность водителя после нескольких минут езды. Наслаждаться поездкой с впивающимся в свою не такую уж и крепкую задницу пистолетом ему хотелось в последнюю очередь. Когда в последний раз Лукас выполнял порученное ему задание, требующее незамедлительную ликвидацию человека, имени которого ему даже не хотят произносить? Ни прозвища, ни фамилии... ни причин. Ничего. Лишь одно беспрекословное выполнение поставленных задач, на детали которых Лукасу, на самом деле, насрать. Это ведь было уже месяц назад? Время в компании алкоголя для наемного убийцы текло невероятно быстро, разливаясь по бокалам и переполняя их до самых краев в мгновения, когда уже уверен, что смерть не за горами, маячит где-то там, на линии горизонта, где заканчивает свой дневной путь суровое светило.       Но сейчас еще слишком рано. У него ведь есть цель.       Единственная информация, которую предоставила ему организация насчет новой мишени, это пол, возраст, интересы (если так можно было выразиться) и его адрес. Мужчина за сорок, глубоко поглощенный... религией? Живет в каком-то захолустье, но в собственном одноэтажном доме. Чем же босса не угодили религиозные фанатики? Люди, верующие в загробную жизнь, в счастье и покой после смерти, отмучившись в грешном теле. Честно, звучало действительно неплохо, достойно того, чтобы искуситься, но как помнится молодому человеку, всякое совращение преступно и неблагонравно. А он иначе не может. У него вся жизнь – сплошное богохульство. Лукас уже давно смирился со своей путевкой в ад, в неизбежность, на которую он смотрел с толикой иронии. Туда ему и место. Заслужил.       Дом, в котором он родился, был в нескольких минутах от бедного буддийского храма, в который родители ни разу не привели непросвещенного сына, а мать-католичка забыла крестить его в детстве — ей было не до этого. Может, именно поэтому он вырос таким человеком? В нем отсутствовала вера в бога и по сей день, но, кажется, он прекрасно понимает эту чистую и непорочную веру во что-то могущественное на духовном уровне, во что-то великое, управляющее судьбами других людей, и искренне ценит это. Лукас даже понимает, почему бог выбрал для него такой путь. Единственное, чего он не может понять, так это... самого себя. Раз за разом.       Музыка, так мучительно терзавшая его с самого начала поездки, внезапно прекратилась. Шум колес тоже. Было ощущение, что Лукас в одно мгновение потерял все свои органы чувств. Остался только нарастающий страх, закравшийся в самые тесные уголки души еще до того, как молодой человек сел в машину. До того, как выстрелил в первый раз. Нескончаемый страх, бьющий по ребрам в такт с сердцем, подступающий комом в горле. Что вдруг произошло? Почему вокруг так темно? Муки сознания быстро превратились в физическую, тягучую боль, сжимающую грудную клетку в когтистой лапе. Она распространялась по всему телу вместе с кровью и адреналином. Музыка закончилась, машина остановилась, глаза предательски закрылись.       Он просто устал.       Простая попытка вдохнуть хоть немного свежего, такого необходимого в этот момент воздуха, привела к незамедлительному разумению.       — Приехали, — хриплый голос донесся с водительского сидения. Лукасу подумалось, что ему везет на такие. Даже его собственный отличался низостью и хрипотой. — Будьте осторожны, Вы не...       По прогнозу погоды обещали сеющий дождь. Лукас не любил смотреть телевизор и читать новостные сводки. Это сильно утомляло, но все же, к великому несчастью, было частью его работы. Люди, работающие в сфере такого рода, всегда должны были учитывать многое, от имен политиков и мнения СМИ до прогноза погоды. Он честно признался себе, что как-то не подумал об этой редкой мороси. Главное, чтобы теперь она не разошлась в настоящий ливень, осложнив тем самым выполнение задания. Смазанный взгляд прошелся по вечереющему небо, плотно укрытому свинцовыми тучами. Алые проблески между темно-серыми облаками напоминали размытые дождем пятна крови на асфальте. На душе стало тревожно.       Оборачиваясь на неловко протискивающееся между другими машинами такси, в котором недавно бешено заходилось его сердце, Лукас с облегчением поблагодарил бога за то, что память не позволила ему, такому неуклюжему и вечно влезающему в неприятности, забыть прихватить свой пистолет. Опыт в таких фантастических проебах уже имелся, хотя работал молодой человек не так уж и долго. Ну, во-первых, его бы ушатал босс. В смысле, это вам не выговор в письменной форме, не вычет из премии или дополнительный день отработки. Такое бывает только в офисах, ютящихся в стеклянных небоскребах. А во-вторых, его бы ушатали в полицейском участке, что послужило бы неким дополнением и приятным бонусом.       Но все обошлось, а потому остаток этого дня обещал быть не таким уж и плохим, несмотря на все терзающие его мысли непосредственно о работе. Чем ближе дело подходило к выполнению поставленной задачи, тем практичнее думал Лукас об этой сложившейся ситуации, словно все его ментальные переживания и козни совести молча покидали чат. Это, к слову, уже профессиональное. Первый раз страшно, второй раз тоже, ничего не меняется и в пятый, но когда число становится двузначным, к этому по-своему начинаешь привыкать. Вся суть заключалась в том, чтобы начать дело без промахов и неровностей. Каждый раз, когда парень умудрялся запороть что-нибудь еще в самом начале, дальше все начинало катиться по наклонной. А ошибаться на такой работе нельзя. Только не здесь.       Этот район казался действительно заброшенным и покинутым. Неживым. Знаете, словно специально построенным для съемок триллеров или фильмов про конец света. Есть в нем какой-то недостаток, который нельзя было просто так выдернуть с корнем, и поэтому все решили оставить его одного, бросить беднягу на произвол судьбы, наедине с чувством одиночества и непонимания. Никто даже и не думал дать ему шанс. И Лукас понимал, что это не его вина, ведь люди в естестве своем скупы и эгоистичны. Им не нравится мириться с недостатками, особенно тогда, когда всегда есть варианты получше. Люди часто переезжают, нет в них особой привязанности. Так что, шагая по узким, практически непроходимым улочкам серого однообразия и бедности, Лукас много думал (что в повседневности было для него не слишком свойственно). Когда-то красивый район, продуманный с оттенком традиционного стиля, был построен явно не для того, чтобы превратиться в криминальную обитель. Вот что бывает, когда ты не умеешь беречь старания других людей. Когда забываешь поливать купленные цветы.       Здесь люди жили за гранью бедности, а жизнь просыпалась ближе к полуночи, когда открывались редкие бары и клубы с противными неоновыми вывесками. В этом месте обслуживали самые дешевые девушки на ночь, но и тех немного — даже проститутки хотят отдаваться за подобающую цену и найти более-менее сносных клиентов.       Тесный коридор из двухэтажных домов казался Лукасу по-родному привычным. Если так вспомнить, он сам вырос в схожем обездоленном местечке, судьбу которого его родители отчаянно пытались проигнорировать. Они на свое-то существование смотрели сквозь пальцы, но почему-то продолжали жить так, словно ничего не происходит, будто бы все в порядке, а небо над головой голубое. У них просто-напросто отсутствовало всякое желание осознавать реальность, болезненно выцветшую на одежде под названием «бедность», поэтому в какой-то момент единственным, кто готов гордо и необдуманно носить титул бедняка на своей спине в открытую и не стесняться этого, был сам Лукас.       Нищий — прозвали в один день парня в классе. Это случилось, когда в драке с одноклассником он порвал свой изношенный, залатанный матерью десятки раз пиджак, а на следующий день пришел и вовсе без него. Если долго зашивать постоянно рвущиеся вещи, то рано или поздно на них не останется и живого места, а сам предмет одежды превратится в половую тряпку, непригодную для использования. У Лукаса не осталось теплых вещей, кроме этого самого школьного пиджака, поэтому подростку пришлось остаться мерзнуть в одной рубашке, подаренную дружелюбными соседями. Классы той захудалой школы запомнились стылыми, неотапливаемыми. Грела школьника тогда обида на самого себя, на родителей, на свою жизнь.       Но вечно так продолжаться не может, верно? Оставалось лишь достойно принять свое новое имя и выслушивать ругань от старших, которые в скором времени узнали и про пиджак, и про драку.       Отец был в ярости.       Воспоминания о детстве сами направляли разум Лукаса, который даже не успел заметить, как пытающиеся зажать тебя с обоих сторон домишки уважительно расступились перед ним и дали увидеть то, что, было подозрение, старательно пытались спрятать от нового гостя. Перед парнем расстелилась широкая дорога с двумя проезжими частями, за которой сразу же виднелся низкий поломанный забор, на последнем дыхании пытающийся разделить эти старые коробки, решившие последовать за дорогой, с остальным миром, таким чужим и незнакомым, приносящим одни проблемы. Но что было примечательно, так это то, что по сравнению с другими домами в этом районе, находящиеся впритык с остальными, жилище, в котором предположительно сейчас находился мужчина, чем-то не угодивший боссу, выглядело уж как-то поприличнее всего, что он успел заметить на нелегком пути. Все дома, стоящие в строжайшей линии перед еле держащимся забором, находились на приличном расстоянии друг от друга и выглядели так, будто там и правда кто-то живет. Они хоть и были одноэтажными, но пространства, судя по всему, там хватало. На грязных и пыльных окнах, заглядывающих прямо в душу Лукаса, не висело занавесок или штор, поэтому, если перейти дорогу, можно было без труда заглянуть в комнату и застать повседневную рутину владельца, либо же жалкие намеки на нее — в этом мерзком райончике все хотелось назвать убогим. Такая оплошность в интерьере обнажала правду о своих обывателях, даже не пытавшихся скрыть личную жизнь. «Смотрите и наслаждайтесь!» — такая откровенная честность была особым видом извращения. Если бы Лукас не блистал особым умом, который ему достался от родителей, то подумал бы, что теперь уж точно не возникнет никаких трудностей, но в подобной ситуации как всегда присутствовало небольшое «но», препятствующее герою всеми возможными способами.       Открытое пространство, а вместе с ним и широкая дорога, являлись единственной проблемой слежки с этой стороны дома. Машины здесь проезжали, к удивлению, довольно-таки часто, и, такое чувство, быстрее, чем дозволено дорожными знаками. Будто, превышая скорость, водители пытались поскорее убраться из этого безобразного места, не связывать себя с ним. Словно кишело проклятьями. Воняло. Канализацией, отходами, людьми и их пороками. Это место могло затянуть тебя, если ты не поторопился и не скрылся с глаз, которые наблюдают за тобой из темных окон одиноких и бездушных домов. Глаза, которые никогда не закрывались.       Лукас вздрогнул. Возможно, пути назад уже не было.       Осторожно переходя дорогу, как бы пытавшуюся схватить парня за щиколотки и остановить, тело словно наливалось свинцом. В такие моменты Лукас всегда ощущал это раздражающее чувство тревожности, пропитывающее его с ног до головы. Бесконечные иномарки, водительские сидения которых казались пустовавшими, все пытались посоревноваться в своей новизне и навороченности; резкий порыв ветра, лохмативший и так непричесанные сегодня утром волосы, кончики которых слегка щекотали бледную кожу; горький и такой ненавистный запах бензина... В детстве Лукас просто боялся этих вещей, подобающе всем нормальным детишкам. Время шло, а он так и не может вырасти из этого маленького страха, заставляющего его доброе сердце биться быстрее положенного. В последнее время наемный убийца часто начал вспоминать юность, словно в ней было что-то, за что стоило цепляться и по сей день. Эти мысли не покидали больную голову, упорно вращаясь и извиваясь змеями, хаотично рассыпаясь на тысячу маленьких кусочков и вновь соединяясь воедино, позволяя забыть о раздражающей миссии на неопределенное время. Убивать людей — дело нелегкое, а способов, подходящих под ситуацию, ему было известно не так уж и много.       Через забор, на который Лукас сразу же обратил внимание, перелезть не составляло особых проблем. Единственная сложность, стоявшая на пути к исполнению задуманного, бесконечной чередой мчалась по раздолбанной дороге с рытвинами. Они раздражающе маячили из стороны в сторону, так и норовя застать маленькое преступление в качестве проникновения на чужую территорию. А зачем раздувать из мухи слона?       Раньше Лукасу всегда приходилось знатно потеть над своей маскировкой и скрытностью, ведь совершать взломы и прочие штуки, требующие особой ловкости рук и некой изящности, с его габаритами откровенно не представляло возможности. Впрочем, опыт в подобных делах и талант приспосабливаться к неприспосабливаемому брали свое. Уже привычно вытащив из кармана своей новенькой кожаной куртки черные перчатки, парень спокойно и, главное, максимально не подозрительно подошел к заржавевшей калитке. Лукас уже готовился было пытаться взломать замок, но к счастью, фортуна сегодня повернулась к парню не задницей, как делала это обычно в самый ответственный момент, и калитка оказалась открытой. Одному только богу известно, находился ли сейчас «заказ» дома. Может, там еще и входная дверь распахнута?       Петли проржавевшей дверцы противно заскрипели, как только парень попытался проникнуть на участок. От внезапного звука Лукас едва не подпрыгнул на месте, но быстро среагировал и прижался к холодной стене дома, словно пытаясь слиться с серостью и нищетой.       У шатена был большой шанс оказаться замеченным, а потому, внимательно вслушиваясь в каждый шорох, он пытался максимально осторожно пробираться вдоль стены. Убедившись в полном отсутствии шагов и голосов, его голова медленно вынырнула из-за угла, утыкаясь взглядом в маленький дворик, выглядящий довольно пусто и даже немного заброшено; на подсыхающей, желтеющей траве лежали упавшие с дерева качели, а чуть ближе к дому стояли перекладины для сушки белья. Примерно так Лукас все это и представлял. Раз уж самые сложные препятствия оказались позади, а во дворе не оказалось ни единой души, парень, облегченно вздохнув, продолжил свой путь к доступным окнам, с помощью которых он легко сможет рассмотреть комнаты, плотно прислонившись к стене. Пришлось, к сожалению, согнуться в три погибели, чтобы его голова не успела выдать владельца с потрохами, но он не мог позволить плану провалиться так легко из-за дурацкого телосложения, что подходило скорее вышибале в клубе, нежели наемному убийце. Только не на его смене.       Хотя вся его работа напоминала сплошной цирк уродов.       Комната выглядела... довольно мрачно. По ней точно нельзя было сказать, что она принадлежала религиозному человеку. Здесь не горел свет, но изрисованные и облезлые обои отлично демонстрировали старость и бедность, ровно как и отсутствие полноценной кровати, вместо которой в дальнем левом уголке комнаты, прямо рядом с узким проходом, валялся покоцанный матрас. В помещении никого не было, и появилось чувство, что не было уже очень давно. Стены так привлекли внимание Лукаса, что тот далеко не сразу заметил иконы и кресты, развешенные по всем стенам, почему-то так беспокоящие душу. На иконах были изображены лики, судя по всему, святых людей, но он не мог вспомнить их имен, будучи незнакомым с христианством. Он находился так далеко от мира этого мужчины, жившего в подобной среде, кажется, уже довольно долгое время, что в голове сразу пролетали терзающие его мысли: и каким же образом этот человек умудрился переступить дорогу преступной организации, занимающейся продажей наркотиков и человеческих тел, а также денежными махинациями и контрабандой оружия? Словно огонь и вода, эти два мира были несовместимы друг с другом. Бесконечная война интересов, где не бывает ничьи.       Вода гасит огонь. Огонь испаряет воду.       У противоположной от матраса стены, как оказалось, стояла удивительно красивая и еще не запылившаяся тумбочка с изящными рисунками, старательно высеченными на деревянной поверхности. На ней и лежал какой-то неизвестный предмет, а рядом с ним — большой крест. Ужасно странно было наблюдать такую ценную вещицу в столь неподходящем месте, вроде подобной спальни. Лукас правда хотел узнать, как же были обустроены другие комнаты, но эта возможность сразу же растворялась в разочаровывающем осознании того, что доступ к другим окнам был закрыт из-за шанса оказаться замеченным и посторонними людьми, и владельцем этого дома. Сюда вообще когда-нибудь зайдут? Все здесь казалось таким заброшенным и покинутым...       Как в его собственном доме, которого у него больше не было.       Именно в тот момент, когда Лукаса начали настигать подобные мысли, скрипнула дверь. Он не слышал, как она заскрежетала, но было чувство, что человеку, зашедшему сюда, понадобилось использовать немного сил, чтобы ее открыть.       Кто этот... мальчик? Он совершенно не похож на человека с фотографии, а свет, прячущийся за спиной парня и внезапно озаривший пространство тусклым сиянием, помог разглядеть лицо человека, которое сейчас не выражало ничего другого, кроме вселенских мук. Эта волна нескрываемой боли отобразилась не только на лице, но и прошлась по болезненно тощему телу, что медленно и неуверенно мельтешило в проходе, не решающееся зайти. Лукасу пришлось немного пригнуться и посмотреть по сторонам, прежде чем вернуться к дальнейшей слежке за ходячей проблемой, о которой убийцу точно не предупреждали. Кто это, черт возьми, такой?       И тогда Лукас понял.       Взгляд. Он так напоминал того мужчину. Свойственные корейцам черного цвета глаза выглядели темнее тех, которые убийца неоднократно встречал на своем пути безразличия и ненависти. Будто сама ночь уже давно накрыла душу мальчика, выглядящего не многим моложе Лукаса. На парне не было верхней одежды, так что он без труда мог разглядеть множественные порезы и ссадины, покрытые по всему телу, будто татуировки. Некоторым ранам было от силы неделя. Другие же, оставшиеся на теле в качестве противных шрамов, обещали стать частью самого мальчика на всю жизнь. Длинную ли, короткую? Лукас не хотел задаваться этим вопросом.       Этот парень, дрожащий как после ледяного дождя, медленно опустился на израненные колени возле той самой тумбочки и поднял предмет, о предназначении которого убийца мог лишь догадываться. Он довольно долго смотрел на эту вещь в своих руках, и с каждой секундой хватка, как и дрожь, постепенно усиливалась. Паника, подстегивающая его время от времени нервно посматривать на дверь, которую он так и не закрыл, крепко обвила тонкую шею своими длинными когтистыми пальцами.       Крик, разнесшийся из комнаты, в которой горел свет, услышал даже Лукас. Это был строгий и резкий рев, заставивший бедного парня вздрогнуть и сжаться так, будто единственное, чего он хотел в этой жизни, это исчезнуть из этого паршивого места навсегда, не оставляя воспоминаний. Паника смешалась с истерикой, и китаец наконец смог понять, что предмет, который вымученный бедняга держал в руках, оказался плеткой с тремя хвостами. Кажется, эту плетку давно никто не мыл, судя по засохшей крови, оставшейся едким напоминанием о страданиях, которые мальчик неоднократно наносил себе по приказу отца.       Дверь закрылась.       Первый удар. Потом второй. И третий. Лукас не слышал ударов, но мог напрямую чувствовать всю ту боль, которую причинял своему телу собственными руками этот парень. Он начал бить себя по спине, второй рукой зажимая рот тонкими пальцами. Слезы начали катиться по его бледным щекам почти мгновенно, и китаец ощутил все то отчаяние, которое испытывал человек перед ним в этот момент. Этот «ритуал»... Лукас его знал. Кажется, это было чем-то вроде искупления грехов у верующих? Сколько же раз этому парню приходилось вот так сидеть в этой мрачной комнате, где будто собралась вся темная энергия этого дома, и саморучно избивать себя плеткой? Насильно принуждать себя страдать?       Это мужчина заставлял его делать подобное? Своего собственного... сына? Лукас был уверен, что этот религиозный маньяк приходится отцом для парня, но с каждым новым ударом, который он наносил сам себе, в это верить хотелось все меньше и меньше.       Напоминало... детство. Раз за разом.       И потом их глаза встретились.