Лето, казалось, только начавшееся, завершилось стремительно, потонуло в школьных буднях, одинаковой форме и участившихся опросах о выборе старшей школы. Цуко даже казалось, что все учителя надеются, что она пойдет учиться куда угодно, кроме школы Мидори, и из-за подобного их отношения ей все больше хотелось уехать на Хоккайдо и затеряться в снегу. Теплолюбивый Кея наверняка остался бы в Намимори, так что им бы пришлось разделиться, и никто бы больше не пугался, только взглянув мельком Цуко в лицо. Летние каникулы прошли скучно, погода стояла не слишком жаркая, а еще Цуко отказалась от всех предложений Хару куда-нибудь сходить, предпочтя бессмысленное блуждание по улочкам города и наблюдение за прохожими. Встречаться ни с кем не хотелось, накатила густым туманом апатия, вот только жизнь продолжалась, время текло, а над головой было все такое же небо, полное облаков, за которыми скрывались, перемигиваясь, серебристые звезды.
Учеба началась с очередной перемены мест, но в этот раз учитель, коварно ухмыляясь, сам протянул Цуко бумажку с номером тринадцать, чем вызвал молчаливое и не очень негодование остальных девочек. После предыдущей его выходки с подменой номеров внимание к нему поостыло, теперь половина школы сплетничала об их с Цуко романе, и только меньшая часть девочек все еще влюбленно вздыхала. Цуко было плевать, тем более что не делал ничего ни директор, засыпанный жалобами и кляузами, ни другие учителя, ни сам объект сплетен, продолжающий всем любезно улыбаться и как ни в чем не бывало проводить уроки. Время текло само по себе, будто отдельно от застрявшей в одном мгновении Цуко, солнце вставало и садилось и проглядывали в городском белесом тумане редкие звезды. Лето окончилось проливным дождем, смывшим осевшую на асфальте пыль, и Цуко, попавшая под самый его грандиозный финал, промокшая насквозь, застыла, задрав к небу голову и позволяя теплой воде литься за шиворот.
Она стояла так, пока совсем не продрогла, а перед глазами не встала плотная сизая пелена, накрывшая мир подобно траурной вуали. Непрекращающийся дождь бил по щекам и капал с кончиков пальцев, а затянутое облаками небо было таким низким, что, казалось, вот-вот рухнет на голову. За последние несколько месяцев не случалось совершенно ничего особенного, и такая размеренная скучная жизнь теперь отчего-то казалась Цуко докучливой и однообразной. У нее на самом деле никогда не было друзей, только шептались за спиной одноклассницы и другие девочки из школы, а еще Кея говорил не гулять слишком далеко от дома и учил приемам самообороны. Миура Хару время от времени пыталась поймать ее в коридорах и караулила у школьных ворот, но Цуко с самого детства прекрасно умела избегать нежелательных встреч. Тем более что Хару привлекала много внимания, и разговоры об очередной ее выходке часто приходили вперед нее самой.
Цуко не могла бы с уверенностью заявить, что за последние полгода ее жизнь кардинально переменилась, однако знакомство с таким количеством людей и все эти мафиозные дела, неожиданно коснувшиеся ее самой, утомляли до искусанных губ и синяков под глазами. Цуко нравилось знать все и обо всех, но сама она никогда не стремилась быть в центре внимания, удовлетворяясь наблюдением со стороны. Тсунаеши-кун и его шайка казались забавными ровно до того момента, пока на нее не падала фиолетовая базука, и Цуко не сталкивалась с ним же взрослым, потому что, кажется, становилось разом слишком много понятно. В будущем они определенно были близки, к тому же Цуко, очевидно, тоже связалась с мафией, и от осознания этого свербело между бровей и чесались пальцы. Она, говоря откровенно, предпочла бы забыть последние полгода как страшный сон и вернуться к своей однообразной жизни, полной блуждания между типовых домиков и разглядывания соседей.
– Цуко-семпай! – Хару снова поджидала ее у ворот школы, а зависшая в собственных мыслях Цуко вовсе пропустила ее заметную фигуру с торчащим вверх хвостиком.
Поговаривали, что недавно в районе заброшенного парка развлечений в пригороде появились призраки. Кто-то говорил, будто слышал доносящиеся из развалин истошные крики, кто-то – будто видел подсвеченные силуэты в окнах, а другие заявляли, что все это выдумки и в заброшенных домах просто поселились дикие звери. Цуко, в последнее время подозревающая все и вся, считала, что в любом случае ничем хорошим новое соседство не закончится. Именно этой новостью Хару пыталась привлечь ее внимание, раз за разом развешивая плакаты и выкрикивая дурацкие кричалки, словно рекламировала новый фантастический фильм, а не пересказывала сплетни.
– Цуко-семпай пойдет с Хару! – воскликнула девчонка, крепко вцепившись Цуко в локоть.
Когда волновалась, она всегда начинала говорить о себе в третьем лице, а Цуко в такие моменты казалось, будто она разговаривает с куклой-повторюшкой, а не с живым человеком. Ухватившая ее за руку Хару рванула куда-то в сторону, огибая школу и ныряя в узкий переулок, и Цуко невольно последовала за ней, резво перебирая ногами и перепрыгивая не успевшие высохнуть лужи. Они направлялись в сторону средней Намимори, Цуко прекрасно знала эту дорогу, вот только на полпути Хару резко свернула, потащила ее в парк и вдруг остановилась, пытаясь отдышаться. Она все еще крепко держала Цуко за руку, другую упирала в колено, стояла, согнувшись, и жадно глотала воздух. Цуко, тоже несколько запыхавшаяся от стремительного бега, сделала глубокий вдох и едва не закашлялась, потому что на нее налетело нечто черно-белое и пятнистое, едва не сбило с ног и принялось карабкаться вверх, цепляясь за юбку. Пискнувшая Хару наконец отпустила ее руку, и Цуко ухватила сопливого Ламбо за шкирку, пытаясь отодрать его от испорченных напрочь колготок.
– Цуко-чан, накажи придурка-Реборна, который смеет издеваться над Ламбо-саном! – причитал, не желая отцепляться, Ламбо. – Цуко-чан бросила Ламбо-сана одного так надолго, но Ламбо-сан все равно любит Цуко-чан, потому что Цуко-чан дает Ламбо-сану конфеты и защищает от проклятого Реборна! Цуко-чан должна остаться с Ламбо-саном навсегда-навсегда!
Мальчишка в костюме коровы крепко обхватывал колени Цуко, терся носом о колготки, оставляя на темно-фиолетовой ткани уродливые липкие кляксы. Со стороны лавочек к ним бросилась Савада Нана, а находящаяся рядом Хару только умиленно вздохнула. Цуко же, неспособная даже переступить с ноги на ногу, чувствовала, будто ее прямо сейчас стошнит, ровно до того момента, пока из жесткой черной шевелюры не показался блестящий фиолетовый бок. Интересно, подумала Цуко, если она выстрелит в цепляющегося за нее Ламбо, поменяется только он, или она тоже отправится в будущее?
Застивший взор розовый дым ответил на ее вопрос вместе с рванувшейся из-под ног землей, и Цуко зачем-то крепко зажмурилась, изо всех сил отдирая от себя то ли завизжавшего, то ли захохотавшего Ламбо. Мгновение спустя она оказалась сидящей за длинным столом, и взгляды всех присутствующих разом скрестились на ней. Во главе стола, рядом с ней, сидел улыбающийся Тсунаеши-кун, а еще здесь были Гокудера Хаято, взрослую версию которого Цуко уже доводилось видеть, Ямамото Такеши, как две капли воды похожий на себя-подростка, старший брат Кеко Сасагава Рехей, несколько людей, которых Цуко не знала, и хмурый Кея, со скрипом отодвигаемого стула поднявшийся из-за стола. Очутившийся на одном из стульев Ламбо замолчал и захлопал глазами, и кто-то дал ему конфету и потрепал по волосам.
– Думаю, пора сделать небольшой перерыв, – улыбнулся Тсунаеши-кун, и комната стремительно опустела.
Забрали даже шмыгнувшего носом и потребовавшего «еще много-много конфет» Ламбо, так что Цуко осталась сидеть в компании опустившего локти на стол Тсунаеши-куна и вставшего ровно напротив ее места Кеи. Ее все еще немного тошнило, голова как будто кружилась, так что Цуко изо всех сил вцепилась пальцами в стол и вжала голову в плечи. Она не хотела знать будущее, не желала знать, что творится в ее собственной жизни, впервые пропускала мимо ушей и глаз все вокруг и только считала секунды до возвращения. Путешествие всегда занимало пять минут, и отсчет уже начался.
– Ацуко, – они заговорили одновременно, замолчали и глянули друг на друга, а потом Кея усмехнулся и отступил на шаг.
То есть, сделала вывод, сама того не желая, Цуко, в этой компании главным был Тсунаеши-кун. Он же продолжил мгновение молчания спустя, не сводя с нее тяжелого странного взгляда:
– Мне жаль, что я втянул тебя во все это, и тем не менее я рад, что ты здесь. Прошу тебя, Ацуко, помоги прошлому мне…
Слова его оборвались, повиснув в воздухе, и Кея снова усмехнулся и сощурился, опуская ладони на спинку пустого стула.
– Я не хочу, – мотнула головой Цуко, глядя взрослому брату в глаза.
– Я знаю, – кивнул Кея, пронизывая ее взглядом.
Откуда-то из-за двери послышался оглушительный хохот Ламбо, приглушенный, словно сокрытый прозрачной водной гладью, и Цуко вздрогнула, переводя взгляд с брата на Тсунаеши-куна. Лица их обоих, сосредоточенные и хмурые, ей совершенно не нравились, и оттого свернулось в животе густое липкое ощущение надвигающегося шторма. Цуко думала, что ее дурацкая мирная жизнь закончилась со знакомством с Тсунаеши-куном, но теперь, кажется, должно было стать только хуже. От острого взгляда взрослого Кеи тошнило, а секунды тянулись так медленно, словно пять минут собирались обратиться в настоящую вечность.
– Так, – Цуко сделала глубокий вдох, прожевала на языке слова, – чем ты хочешь, чтобы я помогла?
Лицо Тсунаеши-куна на мгновение стало торжествующим и одновременно печальным, а Кея выругался себе под нос, словно бы оба они надеялись, что Цуко откажется, пошлет их обоих к черту и сделает вид, что забыла о собственном скребущем в груди любопытстве. Вот только, кажется, Цуко нравился взрослый Тсунаеши-кун, а еще до встречи с его маленькой версией у нее никогда не было друзей.
– Ты ведь уже встречала человека по имени Бьякуран? – тон Тсунаеши-куна посерьезнел, и Цуко медленно кивнула. – Что бы ни случилось, не верь ему. Что касается остального… я прошу у тебя прощения за свое поведение десять лет назад.
Он замолчал, словно бы сказал все, что хотел, но так и не ответил на вопрос, и Цуко вопросительно вздернула брови. Для просьбы помочь объяснений было слишком мало, а для простого извинения – слишком много, и отчего-то казалось, будто самое главное Тсунаеши-кун предпочел опустить. Кея, все это время молча буравивший ее взглядом, вдруг улыбнулся, перегнулся через стол и потрепал ее по волосам, так что Цуко показалось, что сейчас ее сердце просто-напросто остановится.
– Ты моя младшая сестра, Ацуко, – сказал он, и Цуко почувствовала, как звенит в ушах и кружится голова, – я всегда буду тебя защищать.
Взрыв розового дыма заволок ее взор как всегда в самый неподходящий момент, и Цуко, зачем-то по-детски взвизгнув, потянулась, пытаясь ухватить его за руку, но поймала лишь гулкую клубящуюся пустоту. Щеки ее отчетливо горели румянцем, сердце колотилось у самого горла, а рука, стоило дыму рассеяться, схватила чью-то руку и потянула на себя, так что Цуко подбородком стукнулась о чей-то лоб. Ладонь, которую она бесцеремонно схватила, оказалась теплой и мягкой, вот только приятное ощущение оборвали взорвавшийся болью подбородок и резанувший по ушам почти ультразвуковой писк, эхом разнесшийся по округе.
Взвывший Тсунаеши-кун хлопнул огромными карамельными глазами, распрямился и вдруг залился краской, такой же яркой, как расцвеченное закатом небо. Цуко, вдруг осознав собственную оплошность, вырвала руку и отскочила, едва не запутавшись в своих же ногах. Они оказались в другой части маленького парка, а еще рядом теперь не было никого, кто мог бы разрядить неловкую ситуацию.
– Я, эм, – Цуко хотела было уже попрощаться и сбежать, но Тсунаеши-кун вдруг сам схватил ее за руку и покраснел еще сильнее:
– Прости меня, пожалуйста, Ацуко-сан! Я неудачник, никчемный Тсуна, и никогда не хотел иметь ничего общего с опасностью, но раз уж так все сложилось, я… я обещаю тебя защищать, потому что Ацуко-сан мой дорогой друг!
Смешок вырвался из горла неожиданно, и Цуко застыла, распахнув глаза и ощущая, как клокочет в груди будто сбившийся в клубок ветер. Тсунаеши-кун, голос которого то испуганно падал, то взвивался до самых небес, на мгновение побледнел и испуганно сглотнул, а потом вдруг широко улыбнулся, и от взгляда его, полного оранжевых искорок, становилось тепло. Они стояли, окруженные колючими кустами, совсем рядом по тротуару проходили люди, а откуда-то издалека слышался вой тоже вернувшегося обратно Ламбо. Нечто в груди у Цуко яростно билось об острые ребра, свистело и кричало, а сама она не могла вымолвить ни слова, кроме рвущегося из груди искристого смеха, похожего на клубящиеся на голубом небе белые облака.
– Взрослая я тебе что-то сказала? – она склонила голову набок, и Тсунаеши-кун, только-только, кажется, пришедший в себя, снова залился краской.
Подбородок его упал на грудь, кулаки крепко сжались, а губы превратились в тонкую белую линию, но в ответ на вопрос он лишь медленно напряженно кивнул и тряхнул пушистыми волосами. Выражение его лица менялось так быстро, делалось то решительным, то испуганным, то вовсе смущенным, и Цуко отчего-то казалось, будто небо сейчас разверзнется, обрушив им обоим на головы холодный осенний ливень. Она вдруг обиженно подумала, что Тсунаеши-кун мог предлагать ей дружбу лишь из-за слов ее взрослой, а потом решила, что этот забавный зверек ей слишком нравится, чтобы принимать подобное во внимание.
– Давай будем друзьями, – в конце концов пожала плечами Цуко, невольно потянувшись, чтобы потрепать Тсунаеши-куна по торчащим по все стороны пушистым волосам, – если мне нужна будет помощь, я скажу тебе. Взамен ты будешь рассказывать мне все, что знаешь о мафии.
По ее словам, походило, пожалуй, скорее на односторонневыгодное сотрудничество, вот только Цуко, никогда прежде не имевшая друзей, едва ли умела правильно выражать собственные чувства. В груди у нее полыхало пламя, улыбка так и просилась на лицо, растягивая упрямо губы, вот только Тсунаеши-кун не видел выражения ее лица, все еще глядел себе под ноги, и оттого хотелось вцепиться ему в волосы и заставить поднять голову. Он будто все еще не осознавал сказанных Цуко слов, завис где-то между пространством и временем в клубящемся розовом дыму, а потом, словно кто-то щелкнул переключателем, вскинулся и радостно заулыбался. Ошеломленная запоздалой реакцией Цуко невольно отступила на шаг, и клубящийся в горле смех сорвался с языка искорками облаков на чистом прозрачном небе.
***
– Ацуко, – визгливо высокий голос Реборна выдернул его из раздумий, и Тсуна дернулся, сбиваясь с шага.
Она стояла в парке, окруженная Хару, мамой и сидящим у ее ног взрослым Ламбо, в рядом прыгала и радостно хохотала И-пин, и выглядели они все вместе так правильно, словно всегда так было и должно было быть. Будто услышав голос Реборна, она обернулась, черные волосы ее рассыпались по плечам, а на губах вспыхнула гулкая улыбка, от которой у Тсуны на мгновение быстрее заколотилось сердце. Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, ойкнул, потому что Реборн больно потянул его за волосы, и тоже улыбнулся, неловко и наверняка глупо, зачем-то поднимая в приветствии руку. Настоящую Ацуко-сан он не видел почти все лето, и от этого почему-то неприятно кололо в груди.
История Реборна со сделкой поставила его в тупик, потому что Тсуна не собирался на самом деле связываться ни с опасностью, ни тем более с мафией, вот только выбора у него, кажется, не оставалось. Никто не рассказал ему деталей, вот только теперь Тсуна, будто и в самом деле был кем-то важным, чувствовал ответственность из-за чужих обязательств, клеймом выжженных у него на руках. Хибари-сан вполне мог защитить себя самостоятельно и скорее побил бы Тсуну за одну только попытку, а Ацуко-сан была похожа на него так, что от страха сводило горло и невозможно было сделать и вдох. На самом деле, думал Тсуна, его самого следовало бы защищать, потому что взрослый мир, в который он еще даже не вступил, казался ему удушающе страшным, а взрослая Ацуко-сан смотрела так, что делалось еще страшнее.
– О, молодой босс, – взрослый Ламбо махнул рукой, будто копируя его жест, и Тсуна хотел было возразить, что никакой он не босс, но вместо слов вырвался лишь потерянный вздох. – Идем, прогуляемся.
От сменившегося тона голоса Тсуна снова вздрогнул, а взрослый Ламбо ухватил за руки маму и поднявшую И-пин Хару и потащил их куда-то в сторону горки и качелей. Тсуна пропустил вздох, получил тычок от Реборна в висок и закашлялся, вдруг вспомнив, что нужно дышать. Ацуко-сан долго смотрела ему в лицо, а потом вдруг в два шага приблизилась и потрепала его по волосам.
– Не настраивай себя на плохое раньше времени, – голос ее показался Тсуне насмешкой, густой и колючей, и он насупился, пряча руки в карманах.
Вот только не спешил ни уходить, ни отворачиваться, смотрел на нее в упор снизу вверх, слегка задрав голову, пока ее теплая ладонь как будто ласково касалась его головы.
– Раньше времени? – вопрос Реборна ввинтился в уши, и теплая ладонь исчезла.
Стоило зажмуриться, подумал Тсуна, хотя бы мгновение назад, потому что взгляд Ацуко-сан, горький и безжалостный, ударил, будто кто-то звонко хлопнул в ладоши, и рассеялся вокруг мерцающим в тишине эхом. Тсуна никогда не был особенно догадливым, вот только теперь даже он понял, что десять лет спустя случится что-то…
– Думаю, это последняя наша встреча в прошлом, – Ацуко-сан качнула головой, оборвав его мысли, и несколько тонких колец на ее пальцах сверкнули в ярком солнечном свете.
Перед глазами у Тсуны отчетливо встала их первая встреча, когда он до ужаса испугался, приняв ее за Хибари-сана. С тех пор прошло полгода, и взгляд ее, тогда искрящийся и насмешливый, теперь отчего-то превратился в печальную усмешку, застывшую в приподнятых уголках губ и черных, как пустота, глазах. Но даже так Тсуна все еще думал, что Ацуко-сан очень красивая, едва ли разделяя ее на маленькую и взрослую версии.
– Тсунаеши, – она вдруг рассмеялась, спрятала руки за спиной и склонилась так, что Тсуна почувствовал на лице ее дыхание, – ты ведь будешь меня защищать?
Внутренние часы, отсчитывающие пять минут, заголосили, буквально взвыли, и до того, как Тсуна успел наотрез отказаться, взрослая Ацуко-сан исчезла, а маленькая, которую он еще даже не успел разглядеть, схватила его за руку и дернула на себя. Тсуна, не удержавший равновесие, стукнулся лбом о ее подбородок, пискнул и поспешно отпрянул, хлопая глазами. Он собирался решительно отказаться, послать к чертям всякие чужие обещания, касающиеся его жизни, вот только во взгляде маленькой Ацуко-сан, ее настоящей, тоже плескалась горечь. Лихорадочный румянец блуждал на ее щеках, глаза блестели, черные и затягивающие, и все слова, которые он отчаянно перекатывал на языке, исчезли, сменившись гулким пустым звоном в голове. Так что Тсуна не смог сделать ничего другого, кроме как крепко ухватить ее за руку и признаться в собственных чувствах.
И вместе с тем в глубине души Тсуна страшно разозлился. Ведь как мог взрослый он позволить Ацуко-сан так ужасающе печально смотреть?!
***
Десять лет назад Ацуко не могла бы и подумать, что когда-нибудь будет скучать по ощущению рухнувшей под ногами земли и густому розовому дыму, застилающему взор и превращающему реальность в тоскливое, покалывающее на кончиках пальцев воспоминание. Десять лет назад Ацуко ненавидела свои путешествия в будущее, зарождающиеся в груди смущающие чувства и свалившиеся на ее голову знакомства, перемешавшиеся с неловкостью отпрянувшего одиночества. Десять лет назад Ацуко знала все обо всех в своем маленьком городке и вовсе не представляла, что когда-нибудь небо будет падать ей на голову.
Тогда, целую вечность назад, когда она впервые оказалась в будущем, что-то внутри перевернулось, так и не пожелав больше никогда встать в правильном направлении. Ацуко затянуло водоворотом событий, отражающихся в теплых карамельных глазах Тсунаеши, и было уже неважно, что реальность оказалась куда более жестокой, чем всякие возможные представления о жизни пятнадцатилетней девочки. Ацуко, признаться, завидовала себе маленькой, потому что для нее все это только начиналось, и ненавидела, потому что в ее жизни уже ничего не могло измениться. Она знала, что чувства эти были по-детски глупыми, но ведь и направлены они были на нее же саму. Потому что данные ей обещания защитить пока еще не провалились.
Неловкий подросток, Тсунаеши времен их первой встречи, теперь отчего-то казался Ацуко последней ступенькой, которую во что бы то ни стало нужно было переступить, чтобы спастись. Ее мир, который она защищала так усердно, уже рухнул, а этот все еще ни о чем не подозревающий мальчик мог все исправить. Не потому что хотел, а потому что Ацуко не собиралась оставлять ему выбор.
– Я просто ужасна, – смешок вырвался из горла, и она откинулась на спинку диванчика, запрокидывая к потолку голову.
– Не знаю, о чем ты, но не согласен, – меланхолично ответил Ламбо, не отрывая голову от книги.
Страшно захотелось съязвить; Ацуко подхватила подушку и принялась яростно мять ее, закусывая дрожащую губу. Было немного страшно, обидно и одиноко, а этот засранец даже не смотрел на нее, когда разговаривал!
– Ты ведь в курсе, что десять лет назад я тебя ненавидела?
Ацуко сказала и тут же пожалела, захлопнула рот и отшвырнула подушку в сторону. Ламбо же всего лишь оторвался от книги, глянул на нее лениво и пожал плечами, перелистывая страницу.
– Зато я люблю тебя, – он покачал головой, подумал, пробегая взглядом по строчкам, и добавил: – и даже если бы встретил первой другую, все равно бы любил.
Еще одна подушка метко прилетела ему в голову, отчего та покачнулась, будто привязанный за веревочку воздушный шарик. Густая кудрявая челка упала на его лицо, скрывая черные посреди белого полотна глаза-кляксы, и Ацуко фыркнула. Злость не испарилась, свернулась клубком в животе и гулко зевнула, выжидая теперь наиболее подходящий момент.
Повисла тишина, разбиваемая лишь тиканьем настенных часов, а темнота за окном казалась густой и колючей, совсем как та, что клубилась у Ацуко внутри. Прошлое и будущее не могли, не должны были пересекаться, если бы только мама не придумала эту дурацкую игрушку, так и не сработавшую ни разу, как полагается. Ацуко до сих пор не понимала, зачем это было нужно, и тем более почему она отдала такую опасную вещь маленькому Ламбо. В голове ее вертелись сотни догадок, но даже спустя десять лет Ацуко так и не смогла принять, кто такая и какова ее мать на самом деле.
– Ты ведь думаешь, что молодой босс мог бы победить, потому что у него есть кольцо, – Ламбо не спрашивал, будто озвучивал собственные мысли, – хотя пока нет, но все равно…
Он замолчал, прервавшись на полуслове, и погрузился в чтение, словно и правда все это время разговаривал сам с собой, а Ацуко усмехнулась, опустила на пол ноги и сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями. У маленького Тсунаеши пока не было кольца Неба Вонголы, того, что могло бы спасти или разрушить, а у взрослого его не было уже. Пальцы невольно скользнули по собственным кольцам, тонким и гладким, остановились на одном из них, и взгляд Ацуко устремился на задумавшегося над чем-то Ламбо. За окном давно уже стемнело, стоило бы выдернуть Тсунаеши из кипы дел и отправить спать, а потом можно было бы долго смотреть на мерцающее звездами небо, сливающееся с черной в ночи листвой.
Скрипнувшая дверь оставила задумавшегося над чем-то Ламбо наедине с мерцающими за окном ненастоящими звездами, а ее – в компании длинного коридора и тишины. Ацуко проглотила вздох, перекатилась с пятки на носок и сцепила за спиной ладони, глядя сначала в одну, а потом и в другую сторону. Густая тоска, смешавшаяся с липким страхом, билась в виске, улыбка ее исчезла, как легко исчезает отражение в зеркале, а от накатившей удушающей волной тишины зазвенело в ушах. Ацуко зажмурилась, отерла вспотевшие ладони о штаны, вздернула подбородок и, вздохнув еще раз, направилась в сторону кабинета Тсунаеши. Он наверняка был все еще там, прятал собственный страх в кипе всевозможных дел, каждое из которых легко мог бы поручить кому-нибудь другому, и сейчас Ацуко хотела видеть его больше всего на свете.
Коснуться рукой плеча, склониться, зарываясь носом в пушистые волосы, оставить на виске мимолетный поцелуй, чтобы кожа под ним стала горячей, и опуститься ниже, прижимаясь к скрытым обычно одеждой участкам. Ацуко всегда была жадной, и теперь, когда все могло пойти прахом в любой момент, чувства эти обратились глубокой алчностью, яростью и ревностью, пеленой застилающими взор.
– У меня ведь получилось удивить тебя?
Вместо того, чтобы сидеть в кабинете, Тсунаеши стоял посреди коридора, сложив на груди руки, и улыбался так, что нечто внутри Ацуко билось и рассыпалось, прежде чем заново собраться. Сегодня, возможно, был их последний день, а этот дурак и в самом деле ее удивил.
И тем не менее Ацуко вздернула подбородок, ухмыльнулась и сунула руки в карманы, больно прикусывая губу, только чтобы заставить себя не заплакать. Тсунаеши рассмеялся, тихо и как будто печально, и Ацуко ощутила, как предательски запекло глаза. Лицо ее наверняка некрасиво скривилось, а после весь мир исчез в тепле объятий и завораживающем запахе его тела.
– Ты ведь помнишь, что тебе нельзя нервничать? – поцелуй ласково коснулся виска, теплое дыхание запуталось в волосах.
Ацуко хотела было вырваться, закричать или расхохотаться, однако получилось у нее только протяжно всхлипнуть и ухватиться пальцами за рубашку.
– Вот и не заставляй меня…
Она осеклась, уткнулась носом в его плечо и сцепила руки за спиной, обнимая так, словно бы Тсунаеши разом стал единым с ней целым. Смешок, протяжный и будто бы обреченный запутался в волосах, дыхание Тсунаеши коснулось виска, и следом прижались теплые губы, успокаивающие и тревожащие одновременно. Ацуко хотела бы спросить, почему нельзя просто пропустить эту встречу, осуществить план по-другому, завалила бы Тсунаеши тысячей вариантов и вопросов, вот только она прекрасно знала каждый его ответ. Тишина вилась в воздухе обреченным молчанием, сердце ее то затихало, то пускалось в заполошный пляс, а время, предательски неумолимое, беспечно тикало в настенных часах. Пять минут, разделяющие прошлое и будущее, остановились, как замерла длинная секундная стрелка, в нетерпении ожидающая следующего своего шага. Ацуко слушала мерное дыхание Тсунаеши, считала удары собственного сердца и не могла поверить, что механизм завертится уже завтра.
– Ты так хорошо делаешь вид, будто тебе совсем не страшно, – это был вздох то ли сожаления, то ли зависти, и Ацуко, испугавшись собственных слов, еще крепче обхватила Тсунаеши за пояс.
Эта война предназначалась теперь не для них, они ставили все на детей, еще не научившихся защищать друг друга, и оттого все то, что еще не началось, казалось глупым рассказом, написанным на полях школьной тетради нетвердой подростковой рукой. Вздохнув, Ацуко расцепила пальцы, ухватила Тсунаеши за руку и потянула в сторону, прячась за дверью комнаты, как испуганный ребенок прячется под одеялом. Мама когда-то сказала, что если чему-то суждено случиться – это обязательно случится, вот только до этого момента Ацуко предпочитала сама контролировать собственную судьбу.
– Мне казалось, встретив тебя, я влипла по уши, – Ацуко вскинула голову, закусила губу, – а потом выяснилось, что сидела в яме с самого рождения. Я обещаю, что захлопну твою ловушку.
На мгновение повисла звенящая пауза, а потом Тсунаеши звонко рассмеялся, потрепал Ацуко по волосам и выдохнул так, будто с его плеч пропал огромный груз. Ладонь его упала ей на плечо, скатилась ниже, цепляясь за бедро, и ухватила ее ладонь, переплетая пальцы. Ацуко вздохнула, хмыкнула и покачала головой, легко утягивая его в сторону кровати.
– Больше всего я обожаю эту твою решительность, – дыхание Тсунаеши мазнуло по щекам и обдало губы.
– Больше всего? – наигранно обиженно переспросила Ацуко, дуя губы и пытаясь увернуться от заставшего ее врасплох поцелуя.
Мягкое прикосновение коснулось уголка губ, скользнуло выше, и Тсунаеши жарко зашептал ей на ухо, вызывая волну мурашек и рвущийся из груди хохот. Ацуко откинулась на спину, и он навис над ней, прижимая и обволакивая своим теплом. В конце концов, у них была еще целая ночь, а потом, что бы ни случилось, заведенный механизм не остановится, а звезды на ночном небе продолжат ярко светить, перемигиваясь между собой.
