***
…Просматривая доклад отделения «Торн Черити Фаундейшн» в Сомали, он вдруг обратил внимание, что уже некоторое время из динамиков доносится что-то непривычное. Хор a capella, без всяких инструментов: мужские и женские голоса ведут в унисон протяжную мелодию, монотонную, торжественно-печальную. Слова почти неразличимы; кажется, какой-то из славянских языков. Дэмьен понимал все человеческие языки и еще несколько иных — один из даров Отца; но вслушиваться не стал, и так догадываясь, что услышит. Явно какое-то религиозное песнопение. Музыка любопытная, а вот текстом лучше не интересоваться. Но снова с головой уйти в работу не получалось. Странный хор привлекал внимание: слишком непохож он был на все, к чему Дэмьен привык. В приглушенных, словно издали доносящихся голосах не было мощи и блеска, не слышалось раскатов грома или рыданий. Они, казалось, вовсе не стремились произвести впечатление, поразить, внушить какие-то чувства. Просто, не думая о слушателях — быть может, и не подозревая, что слушатели у них есть — где-то вдалеке выводили свою простую мелодию. Не замечая ничего, кроме своей молитвы и того, к кому она обращена. Совсем не старались зацепить — этим и цепляли. Голоса взметнулись вверх, тихая торжественная печаль сменилась волнением, как будто хор о чем-то спрашивал и напряженно ждал ответа — и Дэмьен щелкнул «мышью» по вкладке, чтобы узнать, что это и откуда, а потом выключить это странное песнопение и о нем забыть. На видео, в сопровождении экзотического хора, разыгрывался спектакль — пантомима, содержание которой, впрочем, было ясно и без слов. Ну разумеется! Какую еще постановку выкладывать в сеть за неделю до Пасхи? Отдел пропаганды «Торн Корпорейшн» за пятнадцать лет добился больших успехов; но полностью оторвать христианские праздники от их первопричины пока не удалось. По-прежнему на Рождество из всех щелей лезут пухлые младенцы, а на Пасху толпа идиотов, пошив себе хламиды из занавесок, принимается разыгрывать Страсти Христовы. Хотя, быть может, это не так уж плохо: стоит представить, как икается Назаретянину, когда его так бездарно изображают! «Мистерия об Иуде-предателе»… что ж, хотя бы тему выбрали интересную. «Студенческое братство…» — ясно, молодежный драмкружок. «Восточно-православной церкви в Великобритании…» — час от часу не легче! Трое с половиной калек, которым мало быть просто христианами (можно подумать, это недостаточно тяжкий грех против Отца!), выбрали себе экзотическую полузабытую церковь, которую никто толком не знает, да и знать не хочет, и гордятся, что они не такие, как все. Что ж, тем сильнее достанется им после победы Ада! Прокрутив аннотацию до «музыкального сопровождения», Дэмьен обнаружил несколько непроизносимых фамилий русских композиторов. Полюбовался тем, как стражники в шлемах, обклеенных серебристой фольгой, хватают Иисуса, крутят ему руки назад и волочат за собой, усмехнулся пухлой негритянке, неубедительно рыдающей в роли Магдалины, и хотел уже нажать на «крестик» в правом углу, но почему-то остановился. Быть может, ему стало любопытно, почему эти студентики сосредоточились на Иуде и как расскажут его историю. В конце концов, судьба Иуды — единственное пятно благой тьмы в мерзостном сиянии Пасхи. А может, дело было в этой странной музыке. Дэмьен знал назойливых проповедников: едва за руки не хватают, уговаривая «принять Иисуса», сыплют слащавыми словесами о любви и прощении, но, встретившись с ним взглядом, всегда умолкают — и бочком-бочком в сторону. Знал мучительную слабость и тошноту, что охватывали его поблизости от католических храмов и освященных кладбищ — словно невидимая ограда, защищающая святыню, гнала прочь исчадье Сатаны. Но этот незримый хор не тащил к себе и не отталкивал. Не зазывал и не отгонял. Просто пел себе и пел, словно знать не зная, что есть на свете Дэмьен Торн, сын своего Отца. И это было как-то… обидно, что ли. При всей беспомощности «мистерии» Иуда, симпатичный чернявый парень, играл на удивление хорошо. Когда в раскаянии швырнул оземь кошель с тридцатью сребрениками — это был такой понятный, выразительный жест досады и бессильного гнева, что Дэмьен ему даже почти посочувствовал. Почти. А когда хор умолк, и Иуда в страшной тишине, в луче одинокого прожектора метался по темной сцене, когда пытался скрыться во тьме, но свет нагонял его снова и снова, когда он корчился на земле и беззвучно выл от невыносимой боли, а потом торопливо, с отчаянной решимостью вязал веревочную петлю и накидывал себе на шею — Дэмьен едва не забыл, что перед ним всего лишь спектакль. Он не сводил глаз с экрана, и на лице его — «ангельски прекрасном», как уверяли его поклонники, лице — застыла бледная торжествующая усмешка. Пусть Назаретянин победил — Отец все же сумел нанести Ему неисцелимую рану. Лучший ученик, ближайший и доверенный друг из-за какой-то ерунды предал Его, обрек на страшную смерть — а потом, в ужасе от содеянного, стремглав бросился в Ад и захлопнул за собою дверь. И три дня спустя, когда небо и земля слились в мерзком ликовании — радость их все же была отравлена: ведь Иуда остался в Аду. Там, куда однажды последует за ним все человечество. Его гибель — залог будущей победы. На долгий миг все стихло… а затем хор взорвался ликующими криками. Случилось неизбежное: и на этот раз Иисус воскрес. Он шествовал по сцене, купаясь в лучах света, в сияющих ризах, с тошнотворной благостной улыбочкой на постной физиономии, и за ним радостно бежали последователи (аж пять человек — должно быть, весь состав «студенческого братства»), и стражники в шлемах из фольги отшатывались и комично прикрывали глаза рукой, а потом трусили следом — но все это торжество, черт его побери, не стоило и ломаного гроша! Ибо в дальнем углу, в непроглядном мраке, скорчилась неподвижная фигура, уже почти утратившая сходство с человеком — для нее не было праздника. И не будет. Иуда во тьме; он сам стал тьмой; не может даже взглянуть на своего былого учителя, не может протянуть к нему руки и молить о прощении. Чем ярче свет, тем страшнее его мука — и это навеки. Вот оно, пятно гнили на белоснежном одеянии Воскресшего! Вот истинная цена его обетованиям. Все ложь — все утешительные разговоры о всемогуществе, любви, о бесконечном милосердии Врага! Есть камень, который Он не в силах поднять! Есть гибель, от которой и Он не в силах спасти! Есть царство… …словно окаменев, Дэмьен смотрел, как Назаретянин на экране поворачивается, сам решительно шагает к Иуде, взяв его за руку, поднимает и выводит из тьмы. А в следующий миг монитор взорвался, брызнув ему в лицо обломками пластмассы и осколками стекла.***
Дэмьен не вздрогнул, даже не моргнул. Застыл, невидящим взором глядя на развороченный монитор и искрящие провода. По белому, как гипсовая маска, лицу пробегала судорога. Все ложь, думал он. Жалкая, бесстыдная ложь! До чего испакостились эти людишки — хотят гарантий, что любой, даже такой грех им скостят! Что любую боль можно исцелить, любую пропасть преодолеть! Зря надеются… Он глубоко вздохнул, успокаиваясь. Встряхнул головой, запустил пальцы в волосы, вытряхивая мелкую пластиковую и стеклянную крошку. Раскаленные острые осколки, попавшие в лицо, не нанесли ему никакого вреда — ничто или почти ничто на земле не могло навредить Дэмьену Торну. Ну вот. Вышел из себя, испортил ни в чем не повинный компьютер. И что за глупость — из-за какой-то школьной самодеятельности! Вообще-то это нехорошо. Очень давно он так не терял контроль над собой. Много лет. Пожалуй, с тех пор, как… нет, не стоит вспоминать о Марке. Особенно сейчас. Совсем не стоит. Дэмьен нажал кнопку настольного электрического звонка и, не дожидаясь прислуги, быстрым шагом вышел из кабинета.