***
Григория Измайлова разбудил звонок. Не открывая глаз, он нашарил телефон. - Але... - прозвучал в тишине полутемной спальни его хрипловатый голос. - Здравствуй, Гриша, - ответил ему на другом конце линии усталый женский голос. - Извини, что беспокою в такую рань. Молодой человек инстинктивно сел на постели, сбрасывая вместе с одеялом ошметки сна. Кого другого он, может, и послал бы, но эту женщину он уважал. - Здравствуйте, Тамара Михайловна, - поприветствовал он старую подругу своей матери, согласившуюся возглавить детдом, над которым он взял шефство месяц назад. - Чем обязан? - Ох, Гриша, - задрожал голос Томочки, как он называл ее про себя. - У нас тут такое... Я знала, что на этой должности будет трудно, но была уверена, что справлюсь. А теперь... - Да что случилось-то? - начал терять терпение Измайлов. - Чем я могу помочь? - Сегодня ночью одна из наших девочек попыталась покончить с собой. - Блять! Тамара Михайловна, она жива? Что нужно? Врачи, лекарства, психологи? Не молчите! На другом конце линии послышался тяжелый вздох. - Да не в деньгах дело, Гриш. Сейчас у нас всего хватает, спасибо тебе, и на лечение, и на психологов. Приезжай, пожалуйста, разговор не телефонный. Парень пожал плечами, потом осознал, что его никто не видит. - Окей, Тамар Михална. Выезжаю.***
Завезя Нику в школу и забив на универ, Григорий поехал к Томочке. Что-то там нечисто, думал он, барабаня пальцами по рулю в такт музыке, оравшей из колонок. Девчонку жаль, конечно, но что он-то может сделать? Он не господь Бог, не ангел-хранитель и даже не психолог. Он простой студент юрфака с многомиллионным состоянием, оставшимся от родителей. Все, чем он мог помочь - это вовремя отстегнуть бабок. Но это, если верить Тамаре, как раз и не нужно. Что тогда?.. Детдом № 23 встретил его уже привычным разноголосым гомоном. Малышня совершенно бесстрашно висла на "дяде Грише", который приезжал практически каждые выходные с игрушками или сладостями; дети постарше были чуть сдержаннее, но тоже явно радовались его приезду. За то недолгое время, что Измайлов покровительствовал детскому дому, здесь многое изменилось, начиная с директора и заканчивая самой атмосферой. Казалось, исчезло чувство безнадеги, тяжелым облаком окутывающее эти стены. Дети стали чаще улыбаться, по коридорам стал разноситься смех, а не ругань, да и персонал стал намного мягче и приветливее. Зайдя в кабинет Тамары, Гриша присвистнул. Томочка явно не спала всю ночь и выглядела старше своих лет. В небольшом помещении резко пахло валерьянкой. Подняв на него глаза, женщина облегченно улыбнулась. - Наконец-то, Гриша! - Здрасте, Тамар Михална. Я приехал. О чем вы хотели поговорить? Тамара тяжело вздохнула, собираясь с мыслями. Разговор предстоял не из легких. Достав из сейфа початую уже бутылку коньяка, она щедро плюхнула порцию себе в кофе. Оценивающе глянув на Измайлова, вытащила оттуда же пустую чайную чашку и налила до краев. - Ого, - улыбнулся Гриша. – К чему такая подготовка? Я прям заволновался. - Сейчас еще не так заволнуешься, - проигнорировала Томочка его болтовню. - Сядь и выпей. - Ладно, - сдался Измайлов, пригубив выдержанный, явно недешевый напиток. – Хм, а коньячок-то неплохой. Говорите уже, а то я нервничаю. - Гриш... Та девочка, которая пыталась покончить с собой... В общем, ее зовут Алиса Рубцова. Гриша недоуменно пожал плечами. - Не знаю такую, а должен? - Знаешь, Гриш. Она - дочь Рубцова. - Ну это как бы из фамилии... Стоп. Рубцова?.. - Да. Дочь того самого Рубцова, который стрелял в твоих родителей. - Блять. - Гриша вслепую нашарил на столе казавшуюся такой смешной и ненужной несколько минут назад чашку коньяка и залпом ее осушил. - Пиздец какой-то. Почему она вообще здесь? Как? И что это за хрень с самоубийством?! - А как дети попадают сюда, Гриш? У нее никого не было, кроме ее отца-ублюдка. Ты знаешь, я любила твою маму, ближе подруги у меня не было. Но эта сволочь, Рубцов… Я за свою педагогическую карьеру разных детей видела. Я могу сказать, когда у ребенка никого нет, кто его любил бы. Просто, безоговорочно любил. Так вот, Гриша… Эта девочка, Алиса, стала сиротой задолго до того, как ее отца посадили. Этот урод сломал жизни не только вам с Никой. Алиса – тоже его жертва, пойми это, пожалуйста. Помолчав немного, она добавила. - Знаешь, если бы ты не настоял на том, чтобы установить камеры хотя бы в коридорах, мы бы ее не спасли. Измайлов посмотрел на Томочку больными глазами. - Зачем? Зачем вы попросили меня приехать? Зачем вы говорите мне все это? - Потому что если ты не поможешь этой девочке, она сделает это снова. И на этот раз у нее все получится. - Вы серьезно просите, чтобы я ей помог?! - взвился Гриша. - Ее отец... - Вот именно, Гриша. – Строго прервала его Тамара. – Ее отец. Она ничего тебе не сделала. Она ребенок. И этот ребенок чувствует, что недостоин жить. - Да почему я-то? Пригласите ей психолога, самого лучшего, я все оплачу. Но я с ней говорить не буду. Я не смогу. Тамар Михална, ну вы же меня знаете. Ляпну что-нибудь, а она пойдет вены себе резать. И как мне с этим жить потом? - Я догадывалась, что ты так скажешь, - вздохнула Томочка. - Поэтому я сейчас нарушу кучу этических норм и заодно врачебную тайну. - Она включила компьютер и вставила в него флешку. - Это запись ее разговора с психологом. Слушай внимательно. Гриша с неохотой повернулся к монитору. На не слишком хорошего качества видео была видна залитая солнечным светом больничная палата. Одна из двух коек была занята – на ней сидела, обняв колени и пытаясь сжаться в комок, девочка-подросток. Гриша выматерился про себя. Ему навсегда врезались в память лица мертвых родителей, которых, кроме него, опознавать было некому, а еще улыбка Рубцова на суде - наглый, самодовольный оскал ни в чем не раскаивающейся твари. Эти картинки в его голове были неразрывно связаны, такой закольцованный мультик, который ему приходилось смотреть каждый раз, когда кто-то заговаривал о его семье. Он боялся, что, взглянув на эту девочку, увидит в ней убийцу отца и матери и весь этот кошмар начнется снова. Но в ней не было ничего от Рубцова. Худенькое, толком не оформившееся еще тело. Тонкие, изящные черты. Глазищи на пол лица, сейчас, впрочем, пустые и равнодушные. Рядом с ней сидела молодая женщина приятного вида, наверное, психолог. Ее вопросы, казалось, не могли пробить стену молчаливого отчуждения, что выстраивала эта девочка вокруг себя. Так продолжалось до тех пор, пока психологиня не задала вопрос, который заставил Гришу встрепенуться. - Алиса, почему ты решилась на самоубийство именно сейчас? Ведь за последний месяц твоя жизнь изменилась к лучшему. Губы девочки дрогнули, обозначая намек на улыбку. - Я до сих пор боюсь открыть глаза и понять, что все это – просто сон. Она замолчала ненадолго. Психолог тоже ничего не говорила, боясь, видимо, что Алиса передумает и снова замкнется в себе. Но этого не случилось. Подавляемые долгое время эмоции, наконец-то, проломили стену равнодушия, которой окружила себя девушка, и вырвались наружу потоками слез. - Я так долго жила как в аду... После смерти мамы отец начал пить. Связался с какими-то бандитами... Потом детдом... Раньше здесь был вообще ужас… Но я не сдавалась. Мне всего-то надо было перетерпеть три года – и свобода. А теперь нам еще и дали шанс стать кем-то в этой жизни. Образование нормальное получить, в конце концов. И, знаете, я решила - когда вырасту, обязательно найду того человека, что нам помог, и отблагодарю его. Сделаю для него хоть что-то хорошее. У психолога на лице отразилось непонимание. - Алис, но это же замечательно. Это очень достойная цель. Почему же ты решила покончить с собой? Так ты никого не отблагодаришь. Зачем ты это сделала? - Вчера я узнала, кто именно помог нашему детдому, - сказала девочка, окончательно потеряв самообладание. Слезы лились ручьями по бледным щекам, а она даже не пыталась их вытирать. - Григорий Измайлов. Сын тех людей, которых убил мой отец. - Алис... ты ни в чем не виновата, - сказала мозгоправша, но даже для ушей Гриши это прозвучало неубедительно. - Ты не твой отец. Дети не выбирают родителей. У девчонки хватило духу ухмыльнуться сквозь слезы. - Вы и сами в это не верите. Да и что хорошего я могу для него сделать? Какое я вообще имею право жить, в тепле и уюте, на его деньги, зная, что мой отец сотворил с его семьей? Лучше сдохнуть сейчас, чем жить и осознавать, что ты - дочь убийцы. Ненавижу его. Психолог на экране оживилась. - Измайлова? - Уточнила она, застрочив в блокноте. У Гриши непроизвольно сжались кулаки. Почему-то мысль о том, что эта девочка может его ненавидеть, была ему неприятна. Девчонка - он даже мысленно не мог назвать ее по фамилии - посмотрела на нее как на умственно отсталую. - Вы меня совсем не слышите, что ли? Отца своего ненавижу. Надеюсь, он сдохнет в тюрьме. - Алиса, не надо так. Тебя никто ни в чем не винит, - пыталась увещевать ее психолог. - Я себя виню, - твердо прервала ее девочка. - И если единственное, что я могу сделать для него - это умереть и глаза лишний раз не мозолить, я сделаю это с радостью. С этими словами она отвернулась от психологини и закрыла глаза. Та больше так и не смогла ее разговорить, как ни старалась. Выключив компьютер, Томочка повернулась к бледному Измайлову. - Теперь ты понимаешь? Девчонка вбила себе в голову, что она должна умереть в расплату за грехи своего отца. Более того, она почему-то убеждена, что ты именно этого и хотел бы. Гриша шумно выдохнул и с силой потер лицо руками. - Что я могу сделать? Я не знаю, как с ней говорить, я не знаю, не сделаю ли я еще хуже. Смягчившись, Тамара Михайловна положила руку ему на плечо. - Боюсь, Гришенька, что хуже, чем сейчас, ты сделать просто не сможешь.***
Пройдя запутанными коридорами вслед за Томочкой, Измайлов оказался в том самом помещении, которое видел на видеозаписи. В нем ничего не изменилось – солнце все так же заливало светлые стены, через приоткрытое окно легкий ветерок шевелил тюлевые занавески. Единственная обитательница палаты – Алиса, шепнуло подсознание, ее зовут Алиса – лежала лицом к стене, не шевелясь и не реагируя на стук в дверь и приглушенные голоса. - Алиса, - позвала ее Томочка, откашлявшись. – С тобой хочет кое-кто поговорить. Я пойду, а ты, пожалуйста, выслушай этого человека и отнесись к его словам со всей серьезностью. Если нужно, я буду у себя в кабинете. За свою недолгую - ему еще и двадцати не исполнилось - жизнь Измайлов успел побывать во множестве неудобных ситуаций. Но никогда еще он не боялся налажать так, как сейчас, в этой палате и с этой девчонкой, которая уставилась на него своими не по возрасту усталыми глазищами. Гриша буквально увидел, как безразличное равнодушие в них сменилось узнаванием; затем в ее взгляде появился ужас, приправленный, впрочем, щепоткой восхищения и, кажется, стыда. Ладно, подумал он, была не была. - Кто я, ты знаешь, - начал он. Девочка отвела от него взгляд и кивнула, съежившись. - Не думал, что у кого-то из них были семьи, - продолжил он. - Я узнал о тебе только сегодня. Она все также смотрела куда угодно, только не на него, сжавшись в комок и как будто ожидая удара. Который так и не наступил. - Алиса, - впервые произнес ее имя Гриша. - Тамара Михайловна показала мне запись твоего разговора с психологом. Это, наконец, заставило ее поднять глаза. - Значит, ты понимаешь, - пробормотала она. – Ты знаешь, что я права. Единственное, чем я могу тебя отблагодарить – это сдохнуть поскорее. Измайлов не выдержал. Он резко вскочил с жесткой больничной койки напротив, на которую уселся, настраиваясь на долгий разговор, и схватил девушку за плечи. Алиса испуганно дернулась, и Гриша с запозданием увидел панику в ее глазах. Вот идиот, подумал он виновато. С ней надо осторожнее… Он тут же ослабил хватку, но рук не убрал, начав успокаивающе поглаживать ее плечи и спину. - Тише, тише, - забормотал он, - я не хотел тебя напугать, все хорошо, да? Успокоилась? Девочка судорожно кивнула. - Хорошо. А теперь слушай меня внимательно, - Измайлов приблизил к ней свое лицо и взглянул прямо в глаза. – Ты не виновата в смерти моих родителей. Ты сама еще ребенок. Ты не могла их спасти, ты не могла спасти от Рубцова даже саму себя. Нет, я не буду называть его твоим отцом, потому что такие твари, как он, не заслуживают иметь семью. И твоих страданий он тоже не стоит. У тебя вся жизнь впереди. Забудь о нем и иди дальше. И не вздумай больше резать себе вены, а то я сам тебя убью, понятно? Она ехидно улыбнулась сквозь слезы. - Только вены? А если я решу из окна, например, выброситься? Можно? Гриша облегченно улыбнулся. Начала язвить и проявлять характер, даже по такому нерадостному поводу – значит, все обойдется. - Не вздумай, - в тон ей ответил он. – Буду проверять. Обещай мне, слышишь? Девочка серьезно кивнула. - Я обещаю.