Шрамы

Тик ... Тик ... Тик ... Звук все глубже проникал в мою голову. Тиканье проклятых часов вызывало волну раздражения в спине, и я чувствовала, как все мое тело дрожит от недовольства. Я отчаянно пыталась заглушить звук, очистить свой разум и сосредоточиться на чем-то другом, на чем угодно, но вместо этого шум, казалось, становился все громче. Когда десять минут назад я легла в кровать, он был едва заметен, но теперь отчетливо слышался каждый стук. У меня было такое чувство, будто с каждым движением стрелки кто-то бьет по моему черепу крошечным молотком, посылая эхо глубоко в мозг. По мере того как шум продолжался, мое терпение медленно исчерпывалось. Тик… Брови нахмурились, и лоб прорезали глубокие морщины. Тик… Челюсти крепко сжались. Тик… Руки, лежащие по обе стороны моего тела, сжались в кулаки. Тик… Ногти глубже впились в ладони. Но шум все продолжался, настойчиво сводя меня с ума. Я чувствовала, как звук проникает все глубже в мое тело, и чем упорней пыталась его заглушить, тем громче он становился. Казалось, он усиливается с каждой секундой. Я затаила дыхание и стала ждать, надеясь, что это поможет мне не слышать его снова. Но, конечно же, не помогло. Под пронзительное тиканье часов я почувствовала, как мое дыхание стало неровным и дрожащим. Я глубже впилась ногтями в руку, причиняя себе еще большую боль, сосредоточив все свое внимание и раздражение на этом действии. Но тиканье продолжалось, а боль в руке становилась невыносимой. На глазах выступили слезы, и я сдалась. Достигла своей точки кипения. Больше я так не могу. Будто со стороны я услышала свой сердитый, расстроенный вскрик и увидела, как моя рука взлетела и схватила маленький холодный предмет. Недолго думая, я изо всех сил бросила его через всю комнату; с громким глухим стуком предмет ударился о стену, а затем покатился по полу. Я почувствовала, как мое тело мгновенно расслабилось. Закрыла глаза и прислушалась. Ничего. Ни единого звука. Мои губы растянулись в блаженной улыбке, и я наконец выдохнула с облегчением, наслаждаясь тишиной. Долгожданный покой. Я медленно открыла глаза и хотела приподняться, но поморщилась, когда резкая боль пронзила мои руки. Я быстро перевернула ладони, чтобы осмотреть их, и нахмурилась, заметив глубокие лунообразные вмятины, которые глубоко врезались в кожу, оставляя фиолетовые следы на руке. Мои глаза опять наполнились слезами. Не из-за невыносимой боли в руке, а из-за чувства вины и стыда за то, что причиняю вред своему телу. Какая же я глупая, что позволила чертовым часам так довести меня. Ради всего святого, мне уже почти девятнадцать, а я себя веду как ребенок. Я потерла свои уже ярко-красные ладони и попыталась стереть признаки недавней вспышки гнева, но, как и следовало ожидать, это не сработало. Я виновато посмотрела на искалеченные часы, которые теперь лежали разбитые на полу моей спальни. Я почувствовала смятение и вину за уничтожение часов, которые гордо стояли на моем прикроватном столике последние двенадцать лет моей жизни. Бабушка подарила мне их на день рождения, когда я была ребенком. Мне было шесть или семь, кажется. Я только научилась правильно определять время, что было, конечно же, рано для детей моего возраста, и в награду она купила мне их. Я так гордилась этими часами. Научившись определять время раньше всех моих друзей, я демонстрировала это всем и каждому, радуясь тому факту, что знаю то, чего не знают они. Даже повзрослев, я все равно любила смотреть на них. Спереди был изображен большой плюшевый мишка, державший воздушные шары; конечно, теперь эти часы выглядели слишком по-детски для меня, но выбросить их я так и не решилась. Много раз я клала их в мешок для пожертвований на благотворительность, но через несколько часов неизменно доставала обратно. А теперь под воздействием дурацкого приступа гнева я их уничтожила. Это легко можно было исправить. Одного взмаха моей палочки хватило бы, чтобы часы снова стали прежними, но почему-то это казалось мне неправильным. Некоторые вещи нельзя починить так просто. Смотря на них каждый раз, я бы видела их разбитыми и сломанными. Я наклонилась, чтобы собрать все кусочки стекла на полу, а затем аккуратно сложила их в мусорную корзину в углу комнаты, когда заметила старую газету на дне. Я достала ее и еще раз посмотрела на свою фотографию на первой странице. Она была сделана всего пару месяцев назад, и на ней я выглядела счастливой и спокойной. Худшее осталось позади. Какой же глупой я тогда была. Я сердито бросила газету обратно в мусорное ведро. Самая умная ведьма столетия, как они меня называли, мозг Золотого Трио, сдержанная, спокойная и собранная волшебница, которая своим интеллектом помогла победить самого темного волшебника из всех когда-либо существовавших. «Видели бы они меня сейчас», — горько подумала я. Что бы они сейчас сказали об этой невероятно сдержанной, спокойной и о, ну конечно, такой умной Гермионе Грейнджер? Что бы они сказали, если бы увидели, как так называемый мозг Золотого Трио сидит на полу, окруженный кусочками сломанных часов с плюшевым медведем, и рыдает? Что бы они сказали, если бы знали, что принцесса Гриффиндора провела все лето в одиночестве в своей комнате? Что бы они сказали, если бы знали, что каждый день я засыпала в слезах и просыпалась посреди ночи, крича от кошмаров и воспоминаний, которые не могла забыть? Я подошла к окну и прижалась лбом к стеклу, наслаждаясь приятным ощущением прохлады. Когда слезы прекратились, я открыла глаза и стала наблюдать за тем, как соседи наслаждаются последними летними деньками. Погода была непривычно жаркой, и люди пользовались этим по максимуму. Женщины загорали, в то время как мужчины мыли машины и стригли газоны; барбекю был в самом разгаре, дети бегали вокруг, смеясь и играя в водные бои. Жизнь продолжалась. Все были такие счастливые, беззаботные, и это раздражало меня. Неужели они не поняли, что произошло пару месяцев назад? Как близко мы были к тому, чтобы все потерять? Неужели они не поняли, как сильно страдали люди? Я опять вздохнула. Еще один разочарованный вздох. Конечно, не поняли. Они не имели ни малейшего понятия. Для них мир не поменялся. Они не догадывались о той опасности, в которой находились. Да, последний год даже в мире магглов был тяжелым. Странная и мрачная погода, необъяснимые исчезновения, жестокие убийства и необычайное количество стихийных бедствий. Даже магглы заметили надвигающуюся черную тучу, которая, казалось, нависла над Британией. Вся страна была на взводе, даже если люди не знали этому причин. Однако пришел июнь: солнце наконец вышло и продолжало ярко светить на протяжении всего лета, улучшая настроение всех и каждого. Жизнь вернулась в прежнее русло. Но те из нас, кто находился в волшебном мире, знали опасность в лицо. Мы знали, как близки были к поражению. Всего лишь три месяца назад я стояла рядом с моими самыми дорогими людьми, сражаясь за наши жизни. Мы сражались против самого темного волшебника из всех, когда-либо существовавших, и были на волосок от гибели. Бесчисленное количество раз на протяжении прошлого года я думала, что мое время пришло, что я умру, но каким-то образом я переживала это. Я выжила. Я оказалась одной из везучих, поэтому не могла ничего с собой поделать и каждый день думала о тех, кому повезло меньше. Каждый раз, позволяя разуму блуждать слишком далеко, я видела их лица. Они мелькали в моей голове, как слайд-шоу. Тонкс, Фред, Римус, Грозный глаз. Это лишь часть тех, чьи имена я могла бы назвать. Еще были десятки людей, чьи знакомые лица я видела каждую ночь, но назвать не могла. Это были мертвые, устремленные на меня глаза, молящие о помощи. Люди, которых я не смогла спасти. Эти образы преследовали меня, когда я закрывала глаза. Я все еще скорбела и пыталась смириться со всем произошедшим. Иногда казалось, что это всего лишь сон, что это произошло с кем-то другим. Я пыталась двигаться дальше. Я была дома, пытаясь вести нормальную жизнь, в которой могла просыпаться в кровати, не боясь того, что на этот раз принесет новый день, но все еще привыкала к этому. Я потеряла счет, сколько раз просыпалась среди ночи, слыша чей-то крик, и тянулась за палочкой, чтобы защитить себя от чего бы то ни было. И каждый раз осознавала, что нахожусь в безопасности в своей кровати, что крик, который я слышала, — мой собственный и что опасность была далеко позади, возрождаясь только в моей памяти. Я подняла палочку со стола, где оставила ее ранее, и начала вращать между пальцев. Знакомое чувство безопасности и контроля растеклось по моим венам, и я успокоилась. Правда была в том, что я завидовала тем людям, которые могли жить как прежде. В моей же жизни в последнее время было столько скачков и падений, что я не знала, как снова стать нормальной. Как можно переключиться от ежедневного, ежеминутного страха за свою жизнь, когда ты знаешь, что в случае твоего проигрыша сотни людей погибнут, на то, чтобы переживать из-за того, что сегодня приготовить на ужин, какую погоду обещают на завтра или выиграет ли Англия чемпионат по футболу? Я отстранилась от окна и от мирной картины за ним. Начала ходить взад-вперед по комнате, отчаянно пытаясь придумать, чем себя занять; чем-нибудь, что бы вытащило меня из состояния полной и безоговорочной депрессии. Чем-нибудь, что бы отвлекло меня и заставило перестать думать о тех вещах, думать о которых не хотелось. Нарезая круги по комнате, я наткнулась на большой коричневый сундук, стоящий в углу. Со вздохом опустившись перед ним на колени, я открыла тяжелую массивную крышку и прислонила ее к стене. Проверила все вещи, которые мне понадобятся в следующем году. Вообще-то к этому моменту я прекрасно знала, что уже сложила все необходимое. Знала это потому, что упаковывала и переупаковывала свой сундук восемь раз. Не знаю почему, но каждый раз, когда я собирала свои вещи, мне не нравилось их положение. Все выглядело неправильным. Я пыталась менять расположение много раз, но никогда не получалось так, как надо. Часть меня начинала подозревать развитие обсессивно-компульсивного расстройства, но логическая часть ясно понимала действительную причину, по которой я не могла этого сделать. Я отказывалась чувствовать себя готовой вернуться, потому что глубоко внутри знала, что не готова. Мне было страшно. Страшно возвращаться туда. Я попыталась выкинуть эти мысли из головы. Это же Хогвартс. Хогвартс, который был моим домом на протяжении шести лет. Место, где я была счастлива. Где я могла забыть все те ужасы, которые произошли в прошлом году. Если я смогу вернуться в Хогвартс, все остальное тоже придет в норму. Возвращение в школу означало побег из тюрьмы, которую я сама же создала в собственном доме. Хогвартс заберет меня обратно к безопасности, спокойствию и привычной рутине. Но смогу ли я теперь чувствовать себя там защищенной? Быть счастливой? Может ли место, которое преследовало меня в каждом уголке моих кошмаров, быть безопасным? Я очень надеялась, что да. Весь прошлый год я убеждала себя, что как только Волдеморт будет побежден, а война закончится, все снова станет нормальным и жизнь будет продолжаться как прежде. Но, видимо, иногда все происходит не так, как ты себе представляешь. В первую неделю после финальной битвы Гарри, Рону и мне некогда было даже вздохнуть между интервью и встречами с работниками различных отделов Министерства Магии, которые хотели знать каждую деталь нашей миссии. Нам будто заново пришлось пережить все. А после были похороны, наполненные бесконечными муками отчаяния. Одни за другими. Хуже всего было на похоронах Фреда. Душераздирающие крики миссис Уизли до сих пор преследуют меня даже чаще, чем молчание Джорджа, которое выражало его боль лучше всяких слов. После похорон мы все слились с друг другом в один непрерывный поток плача, траурных речей и печали. Я тихо сидела рядом с близкими, позволяя словам истязать мою душу безмерной виной и болью о случившемся. Я мучила себя мыслями о всех тех вещах, которые мы могли бы сделать по-другому. Как мы могли бы завершить все раньше. Если бы мы лучше постарались, все эти люди были бы живы, все скорбящие семьи были бы избавлены от страданий. Когда с похоронами было покончено, я сосредоточилась на единственном лучике надежды, который помогал мне жить дальше. Рон. Рон и я поцеловались. После всех лет надежд и мечтаний это наконец случилось. Среди разрушений и хаоса произошел наш идеальный момент. Пришлось оказаться на волосок от смерти, чтобы в конце концов поцеловаться. Это был волшебный миг. Я ждала его годами и в итоге не разочаровалась. Даже не знаю, кто кого поцеловал первым. Помню только, как в один момент мы пытаемся спасти наши жизни, а в следующий его губы накрывают мои и руки обвиваются вокруг моей талии, прижимая ближе к себе. Я не могла дышать и подумала, что теперь, когда Рон рядом со мной, когда он стал моим, я смогу пережить все, что мне предстоит. Мы переживем все вместе. Но конечно, все произошло не совсем так, как представлялось. После поцелуя мы продолжили сражаться, а потом Фред погиб. Когда война закончилась, у нас не было шанса обсудить произошедшее или то, что это значило для нас. Поэтому мы просто разошлись двумя разными путями, оставляя между нами так много неопределенностей. Я знала, что Рону нужно побыть со своей семьей, и очень ему сочувствовала. Ведь я всего лишь хотела быть рядом с ним, утешить его, но он оттолкнул меня. Я много раз писала ему, спрашивая, как дела и как его семья справляется с горем, но не получила ни одного ответа. Я знала, что Рон вообще редко когда отвечает, но после всего, через что мы прошли, думала, он уделит пару минут своего времени, чтобы написать мне в ответ. Но он не написал. Я получала письма от Гарри практически каждую неделю, а иногда даже по два или три, и письма от Джинни, но никогда от Рона. Сначала это очень меня расстраивало. Я даже плакала, когда за две недели не получила ни единого слова. А по прошествии еще одной недели начала злиться. Я хочу сказать, что если он не хотел быть со мной, то мы, по крайне мере, были друзьями. После всего, что мы испытали, он мог бы выделить пять минут из своей безумно занятой жизни, чтобы написать коротенькую записку. К четвертой неделе я была в бешенстве, проклиная его всеми возможными проклятиями. Даже написала письмо длиной в три фута, выражая все свое недовольство, но, к счастью, моя ярость вовремя утихла, и я поняла, что, отправляя ему письмо такого характера всего через месяц после смерти брата, буду выглядеть самой эгоистичной дрянью на свете. Головой я понимала, что все кончено. Этого никогда не произойдет. Если бы Рон хотел что-либо сказать мне, он бы это уже сделал. Я уверена, что он знал о моих чувствах, и все же не предпринял ровным счетом ничего. Но маленькая часть моего сердца все еще просила подождать. Дать ему шанс. Дождаться того момента, когда я смогу увидеть его. Мне нужно было всего лишь увидеть его, и тогда я узнаю ответ. Я все еще была глубоко в своих размышлениях, когда тихий стук вернул меня обратно в реальность и дверь за моей спиной начала медленно открываться. Я обернулась и увидела маму, заглядывающую внутрь комнаты. Она переминалась с ноги на ногу, не решаясь переступить порог. Я наблюдала, как ее глаза скользили по комнате и слегка прищурились, когда она заметила разбитые часы в мусорной корзине. Затем ее взгляд переместился на мою палочку, которая лежала в нескольких сантиметрах от моей ноги. Ее глаза наполнились страхом; она переводила взгляд с часов на мою палочку и обратно. Мне не нужно было объяснять ее поведение. Я уже привыкла. Мама не сомневалась, что это я прокляла часы в их нынешнее состояние. Судя по ее реакции, сейчас она, без сомнения, размышляла, прокляну ли я и ее тоже, если меня разозлить. После нескольких секунд молчания, которые становились все более неловкими, так как я ждала, когда мама заговорит, я осознала, что она была слишком занята, бросая опасливые взгляды на мою палочку, поэтому решила заговорить первой. Я прочистила горло и попыталась, чтобы мой голос звучал как можно бодрее. — Ты что-то хотела, мам? Моя попытка с треском провалилась, так как мой голос прозвучал намного выше, чем обычно, будто я была в чем-то виновата, о чем мама, вероятно, и подумала. На мгновение она засомневалась, ее рот сжался, будто она думала над тем, что мне ответить. Она все еще не смотрела на меня. Бросая поочередно взгляды на часы и палочку, видимо, раздумывала, что же вывело меня из себя, и пыталась понять, до сих пор ли я пребываю в дурном настроении. — Эмм... я хотела проверить, сложила ли ты чемодан. Я посмотрела на сундук, который стоял сложенный уже три недели с того момента, как я посетила Косой переулок, и коротко кивнула, все еще не встречаясь с мамиными глазами. Она знала, что я уже сложила свои вещи, и меня раздражал тот факт, что она об этом спрашивает. Мама коротко и даже немного неловко посмотрела в мою сторону и сказала: — Ужин будет готов через пять минут. Не задерживайся. Даже не дождавшись моего ответа, она повернулась и закрыла за собой дверь. Я медленно выдохнула, осознавая, что все это время не дышала. Я испытала знакомый укол разочарования и печали, который часто ощущала за последние три месяца, но постаралась не думать об этом и закопать свои чувства глубоко внутри. Я не буду плакать. Не сегодня. После смерти Дамблдора я знала, что пути назад нет, что дальше станет только хуже, поэтому решила защитить родителей. Будучи объявленной врагом общества номер два (после Гарри), я понимала, что это рано или поздно подвергнет опасности моих родителей. Мне пришлось изменить их воспоминания. Стереть себя из их жизни и отправить в Австралию, с новыми воспоминаниями и жизнью, в которой у них не было дочери. Это был самый тяжелый момент в моей жизни. Наблюдать, как вся моя история стирается, и иметь возможность только уйти и помогать Гарри, зная, что теперь мои родители в безопасности. Глубоко внутри я была уверена, что это было единственное правильное решение, и оно было ради их же блага. После окончания войны и проведения похорон я поспешила в Австралию, чтобы забрать родителей. Я не могла дождаться этого момента. После всей боли и смертей, которые мне пришлось пережить, хотелось только одного — обнять маму и папу. Они жили счастливо и беззаботно, и я была счастлива за них. Тогда я уже знала, что уберегла их от страшного года переживаний, а возможно, даже хуже. Они выглядели загорелыми и довольными своей жизнью, но я не могла дождаться того момента, когда смогу вернуть их домой. Вернуть все на круги своя. Пришлось оглушить их и перенести домой прежде, чем убрать заклинание изменения памяти. Я помню, как сидела на диване напротив родителей, ощущая бабочек в животе и чувство счастья и волнения. Такое, какое ты ощущаешь утром на Рождество. Я наблюдала, как их воспоминания возвращаются, и ждала, когда они откроют глаза, улыбнутся мне, обнимут и скажут, как рады меня видеть. Но семейное воссоединение прошло не совсем так, как я себе представляла. Когда родители наконец открыли глаза, то посмотрели на меня взглядом, полным ужаса и растерянности. Они медленно осматривали комнату и пытались осмыслить, где находятся. Я старалась, как могла, объяснить им, что случилось и почему в их головах теперь воспоминания о двух разных жизнях одновременно. Объясняла, кто они и кто я. Я так отчаянно пыталась донести до них причины моего поступка, но переживания и отчаяние только возросли, когда вместо того, чтобы улыбаться мне, они смотрели пустыми глазами, как будто не узнавая. Я потянулась, чтобы взять маму за руку, но она отдернула ее так резко, будто мое прикосновение ее обожгло. Я была шокирована и обижена, но твердила себе, что они просто запутались, что им нужно время, чтобы снова привыкнуть к своей нормальной жизни. Это было три месяца назад, а вещи все еще были далеки от нормы. Я пыталась дать родителям время и свободное пространство; опять пыталась объяснить, но они не хотели слушать. Они так злились на меня, как будто я их предала. Я просто не могла понять этого. Я ведь хотела их защитить, но стоило мне только заикнуться об этом, как они поворачивались ко мне спиной и уходили. Каждый раз, когда они закрывались от меня, был будто удар в лицо. Как будто кто-то отрезал кусочек моей души. Я думала, что время все вернет на свои места, но этого не произошло. Теперь я начинала думать, что я не только стерла саму себя из их разумов — стерла все их воспоминания, мысли и признание — но и любовь тоже. Они вернули свои воспоминания, но любовь так и не вернулась. Это убивало каждый раз, когда они смотрели на меня своими холодными безразличными глазами. Я подняла палочку и начала вращать ее между пальцев. Я всегда так делала, когда думала о чем-то или когда нужно было отвлечься. Это действовало на меня успокаивающе. Мамина реакция на палочку была не единичным случаем. Каждый раз, когда я держала ее в руках или оставляла где-то, родители смотрели на нее со страхом. Смотрели на меня со страхом. Они наконец поняли, на что я способна. На что моя магия способна. Я не могла выдержать этих взглядов, полных страха или обвинения каждый раз, когда кто-то упоминал события прошедших девяти месяцев, которые они не могли вспомнить. Вина была настолько невыносимой, что я закрылась в своей комнате, когда месяц спустя поняла, что ничего уже не изменишь. Провела лето в фактической изоляции, и с каждым днем скука и разочарование овладевали мной все сильнее. Несмотря на это, я ни секунды не жалела о своем поступке. Я знала, что спасла их от страданий и смерти. Может, сейчас они этого не понимали, но я искренне надеялась, что придет день, и они поймут, что я не собираюсь им навредить и сделала то, что посчитала нужным, для их же блага. В глубине души я подозревала, что родители не могут дождаться моего отъезда в Хогвартс, чтобы их жизнь снова стала нормальной, без страха, что в одну прекрасную ночь дочь превратит их в лягушек. Видимо, я просидела на полу дольше, чем сама представляла. Поднявшись на ноги, положила палочку на кровать. Лучше оставить ее здесь, наверху, где мама и папа не смогут ее увидеть. Надев на лицо маску спокойствия и изо всех сил стараясь улыбаться, я взялась за дверную ручку, готовая присоединиться к ужину. Я уже знала, как он пройдет. Я постараюсь завести светскую беседу, получая ответы, сведенные к минимуму: возможно, кивок головы или изменение в выражении лица, в лучшем случае слово в ответ. Затем сдамся и вернусь к еде, сопровождающейся неловкой тишиной, прежде чем подняться, лечь в постель и плакать до тех пор, пока не усну, заглушая рыдания подушкой.