Цикл самоцветных песен

Ты смотришь в зиму, а зима смотрит в тебя, холодная, застывшая и непомерно игольчатая. Оледеневшая и простуженная. Собственные иголки с неохотой выходят из тела, быстро замерзая и едва не крошась на морозе, заледеневшие, когда ныряешь в шепчущую воду. Прочнее, чем у Антарк [зачёркнуто], но зима сломала вас обоих. Вскоре ты решаешь и вовсе не втягивать острые шипы обратно в плечи, и множественно рваную выгоревшую форму приходится сменить на белое боди без рукавов. Возможно, одно из тех, что носила Антарк. Думать об этом почти больно и, по большому счёту, бессмысленно. Балкон второго яруса, высокий и уходящий своими открытыми пространствами в высокое серое небо, исполненное мелкой метели где-то глубоко вверху, холодит ступни даже сквозь туфли. Ты вглядываешься в излучину реки - там, где залив Всеморя встречает недавно поднявшиеся из глубин горы у самого горизонта - и честно не можешь вспомнить, когда он так изменился. Ткань - белая и тонкая, протёртая кое-где почти до дыр. Сколько лет прошло - год, сотня? Ты склоняешься к последнему. Смазанное небо у далёких мутно-сизых верхушек тоже синеет, и их невысокие гряды даже не пытаются подняться под тяжёлыми облаками. Тебе давно уже хватает того скудного света, что способно дать серое небо, но сегодня ты знаешь: днём было светло. Это чувствуется в наполняющих тело силах непривычно больше половины, и в отступающих мигренях, и в отголосках если не желаний, то памяти о том, как желать. Ты ощущаешь это клетками, сколами, в воздухе, в старом мече с аметистовой рукоятью, тонком и вибрирующем низко в колком зимнем воздухе Звуке. Или памяти о Звуке - ощутимом лишь открытыми сколами звуке прилёта Лунян. Это проступает: на изломе зимы должно что-то произойти, или тебе просто так кажется? Или ты устала ждать и наконец тронулась умом, как незабвенная Рутил? Веди ты записи, было бы легче, но и без них несложно отметить: последние тысячу зим были всё длиннее и длиннее. Вскоре и вовсе не останется света, и многие самоцветы, чудесные летние дети, не в силах приспособиться, канут в сон. В спячке им будут сниться цветочные сны. Только Киноварь останется, твоя вечная безмолвная луна. Тебе немного жаль, что с сапфировой ещё долго не удастся поговорить: батареи в её сердце, тяжёлые, ненадёжные и звенящие, приходилось заряжать от солнца, а когда солнце ушло, ушла в непреднамеренное забвение и Падпараджа. Ещё 300 лет назад, и это ты помнишь точно, Учитель, Жёлтый Алмаз и Эвклаз погрузились в медитацию, и ты боишься их будить. Ровно 300 зим - счётчик от последнего прилёта лунян. Иногда в сознании просыпается, скребётся и царапает изнутри острыми тонкими конечностями мысль о том, чтобы всё-таки их разбудить. Возможно, это позволило бы вернуть Антарк, но чем дальше - тем больше оно кажется тебе чистым безумием, фривольностью старого расшатанного ума, проделкой фантазии, сюжетом из сна. Трое монахов всегда были глубоко в механике мира, Антарк существовала лишь в первых зимних снах, когда Фос ещё не был ночным дежурным, а луняне - старая сказка для молодых самоцветов, услышанная Кришна знает где и подхваченная морем. Фос закрывает глаза и глубоко вздыхает, хотя им уже давно без надобности. Нетронутый снег по правую руку скрипит, и тонкий слой холодной крупы вскоре не то топится, не то просто сминается под босыми ногами. Пудра на стопах затёрта, ты звмечаешь это, когда собеседник зябко ёжится и трёт одну ногу о другую, задирая подол. Секундная мысль ускользает, фиолетовая, светимая мятным и хвостатая: "Интересно, а я тоже так выгляжу? Тело, обтёсанное метелью до основания, до первых слоёв старой пудры, до несрощенных срезов и сколов..". Додумать не получается. Приходится поднять голову и посмотреть в лицо. Долгие секунды узнавания, и потом устало сияешь: "Циркон!". Грани собеседника вмиг сменяются с обеспокоенной печали на радостное равнодушие: сегодня узнал. Узкие глаза еще больше сужаются в искреннем жесте, ловят сколы-морщинки: Циркон не щадит время, хоть библиотекарь и говорит, что всё зарастёт. Ласково протягивает правую ладонь, и ты привычно и благодарно льнёшь к ней щекой, чуть пошатываясь, опираясь о толстый, стёсанный под ладонями в привычных местах, серый камень перил. Думаешь, что, наверное, у Циркон под ногами тоже вытесанные временем следы босых ступней, и устало закрываешь глаза, проваливаясь в безвременье до весны. А там уж, наверное, кто-то накроет тебя простынёй и отнесёт досыпать до осени, если будет ранняя осень, дождливая и пасмурная. Запах остывшей травы, отсыревшей в жёлтой, бурой и оранжево-серой гамме, будет мешаться в библиотеке с запахом старых книг, за одной из которых, потёртым рукописным сокровищем, ты задремаешь, пока Циркон замешивает перетёртую травяную массу с водой и клеем для новых жёлтых листов. Или тебе это только снилось? • Падпаражда больше не просыпалась. Луняне больше не прилетали.