Всегда

Жизнь Драко Малфоя походила на кошмар, страшный сон, от которого никак не получается проснуться. Несмотря на то, что отец был, наконец, дома, легче не стало, совсем наоборот... Волан-де-Морт решил устроить в особняке Малфоев свою штаб-квартиру. Теперь там постоянно обретались довольно странные личности. Даже зная большинство Пожирателей Смерти, Драко не испытывал желания жить с ними под одной крышей. Особенно потому, что знал их. Ни один из них не казался приятным человеком, даже родная тетка Беллатриса. Но помимо многочисленных соседей появились еще и пленники, люди и магические существа, которых пытали. До Драко так часто доносились крики из подземелий, что он почти научился отрешаться от них, не слышать... почти. Как Малфой ни старался убедить себя, что все так и должно быть, к этому они и стремились, каждый раз, когда внизу пытали грязнокровку, ему вспоминалась Гермиона. Что он будет делать, если там окажется она? Драко предпочитал не отвечать себе на этот вопрос. Нервы практически отказали, когда прямо в столовой особняка была убита хогвартсовская преподавательница профессор Бербидж. Да, она вела магловедение и симпатизировала маглам. Да, Драко всегда считал ее малахольной под стать Трелони. Но! Она была учителем, человеком, которого он давно знал! Ее убийство не укладывалось в голове, ведь раньше хогвартсовские профессора пользовались неизменным уважением. К тому же в тот же день Темный Лорд забрал палочку у Люциуса. Он считал, что не может убить Поттера, так как их палочки ‒ близнецы, и ему нужна другая. Так отец остался безоружным, беззащитным, это еще сильнее подкосило его душевное равновесие, и так сильно пошатнувшееся от сидения в Азкабане. Повлияло это и на Драко. Он понял, что, даже служа Темному Лорду, нельзя чувствовать себя в безопасности, нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Это стало кошмаром. Ведь вся его семья жаждала именно безопасности, а получилось... Оказавшись без палочки, Люциус, и без того не особенно уважаемый, превратился в совершенно пустое место для всех окружающих. Драко же считался школьником и ребенком. Малфои остались беззащитны перед произволом Пожирателей Смерти, который они творили в их собственном доме. Бессловесные, они вынуждены были прятаться по углам, чтобы не нарваться на чей-нибудь гнев. Люциус уходил в себя и старался не замечать происходящего. Драко считал это слабостью. Он все меньше уважал отца, по вине которого они все оказались в такой ужасной ситуации. Зато стойкость матери его восхищала. Все унижения и насмешки Нарцисса переносила с высоко поднятой головой и холодным презрением в глазах. Даже в падении она была выше своих обидчиков. Даже оскорбления сестры Беллатрисы, по которой так скучала раньше, она переносила стоически. Сам Драко не мог похвастаться такой внутренней силой. Он старался не выходить из комнаты или сбегать подальше в сад. Добровольная изоляция делала его мрачным и злым. Он никому бы не признался, но по ночам в подушку текли злые слезы бессилия. Больше всего не хватало Гермионы! До крика хотелось прижаться к ней, почувствовать ее объятия и хоть немного отдохнуть от боли и страха. Руки любимой всегда приносили ему покой и умиротворение, лечили любые раны. Драко отдал бы все лишь бы ощутить их прикосновения. Малфой был почти счастлив вернуться в Хогвартс. После того ада, который происходил у него дома, ничего хуже просто не могло быть. Однако он ошибся. Новым директором стал профессор Снейп, но он плохо контролировал ситуацию. Бывший декан, несмотря на все старания, не мог полностью защитить ни учеников, ни преподавателей. В школе постоянно толклись Пожиратели Смерти, а маглорожденных студентов преследовали. Брат и сестра Керроу, ставшие преподавателями, наказывали всех и каждого за малейшую провинность, причем излюбленным способом наказания было заклятие «Круциатус». Причем, к ужасу Драко, нашлись чистокровные школьники, которые с радостью к ним присоединялись. В первую очередь Кребб. Малфой никогда не замечал в нем такой безудержной кровожадности, которая в полной мере проявила себя теперь. Винс просто рвался участвовать в наказаниях «провинившихся» и получал от этого животное наслаждение. Драко это пугало. Он никогда не считал Кребба пушистым добряком, но и не ожидал увидеть в нем одержимого чужой болью маньяка. Сам Малфой вообще не понимал, как можно получать удовольствие от страданий другого человека. Он умел презирать, но не ненавидеть. Драко одобрил бы высылки и тюремные заключения, но не пытки. Они пугали его, заставляли чувствовать себя еще более слабым и беспомощным. Драко быстро признал, что это совсем другой Хогвартс, и новая школа совсем ему не нравится. Больше не было веселого смеха, беготни по коридорам... Дети боялись каждого шороха! Эта мрачная, гнетущая атмосфера страшно напрягала. Драко, как староста Слизерина, даже пытался на свой страх и риск защищать маглорожденных и полукровок, за что сам не раз получал от Керроу. Да и от Винсента, который все больше отдалялся, считая Драко слабаком и предателем. Радовало одно: Гермиона в школу не явилась, как и Поттер с Уизли. Что они вместе, Драко не сомневался. Не было у него иллюзий и по поводу их безопасности. Но пока их не могли найти, а значит, там, где они находятся, ‒ все же лучше, чем в школе. Зная характер Гермионы, не трудно было догадаться, что она бы все время лезла на рожон, защищая школьников. При этом, будучи маглорожденной, сама бы оказалась в страшной опасности. Драко не смог бы ее защитить, и это медленно убило бы его. Хотя неизвестность тоже была несладкой. Каждое утро он с содроганием ждал почты и лихорадочно просматривал «Ежедневный пророк». Если бы их поймали, то, конечно, поспешили бы всем об этом сообщить! Никаких известий не было, но это не повод радоваться, их могут поймать в любую секунду. Что бы Драко ни делал, часть его мозга всегда волновалась за Гермиону, думала о том, где она и что с ней. Это выматывало! Усталость, постоянный страх за Грейнджер и родителей постепенно сделали его нервным и раздражительным, так что даже друзья начали шарахаться от него. Никто не понимал причин таких перемен, но не замечать не могли. Кто-то считал, что все дело в новом задании Волан-де-Морта, другие говорили, что это последствия наказания за то, что летом Драко не убил Дамблдора, но выдвигались и куда более абсурдные версии, хотя к истине никто так и не приблизился. Единственным человеком, с которым Малфой мог говорить искренне, оказался, как ни странно, Блейз Забини. Тому тоже было несладко. Как-то Драко застал его в спальне мальчиков одного, пьющего огневиски. — Что случилось? — без обиняков спросил Малфой, садясь на кровать напротив Блейза. — Страшно, — честно признался Блейз. И Драко вздрогнул от такой откровенности. Он не ожидал, хотя и был тронут ею. — Мне тоже, — Малфой понял, что нашел долгожданную отдушину. — Милли полукровка. Я боюсь, они примутся за нее, — Блейз трансфигурировал из чернильницы второй стакан и налил Драко. — Знаешь, сам бы я пережил их наказание. Невелика важность. Но если они причинят боль Милли, я не переживу. Малфой прекрасно его понимал. Перед глазами стояла Гермиона. Булстроуд хотя бы нарожон не лезет, Блейзу в этом плане проще. — Зачем все эти наказания? Зачем пытки? — риторически спросил Малфой, делая большой глоток из стакана. — Они психи, — бросил Забини. — Им нравится самоутверждаться за счет других, потому что они ничего не могут, кроме как причинить боль. А так они чувствуют свою власть. Это тоже слабость, малодушие, но извращенные, исковерканные. Это изломанные люди, с изломанными душами. Их даже дементоры не доконали, потому что ничего человеческого в них не осталось. Драко передернуло. Он думал о Винсенте. Что исковеркало его? — Неужели эти уроды будут править? — Малфой поставил стакан под новую порцию огневиски. Забини хохотнул, наливая, от чего струя янтарно-коричневой жидкости чуть дрогнула. Топазовая капля упала на прикроватный столик. Драко залюбовался переливами света на ней. — Они уже правят. И мы ничего не можем с этим поделать. «Мы не можем, — подумал Малфой, — а Гермиона делает. И ее Поттер с Уизли делают. Они не сидят сложа руки, как мы. А ведь это мы допустили, наши родители. Мы в этом виноваты, а они расхлебывают». Драко пронзило острое чувство вины, и он припал к стакану. Ему, как и Блейзу, хотелось просто забыться, заблудиться в алкогольных парах.