Разные люди

      Аллен не был уверен в самом себе. Его ценности, его виденье мира оказались не более, чем искажёнными обрывками анаморфоза, словно бы только сейчас ему дали осколок стекла и теперь предстояло понять, под каким углом следует смотреть. Или всё дело в определённой точке? Самым отвратительным было то, что, в отличие от ценителей живописи, у него не было времени на предположения. Промах — последствие — труп. Зачастую был лишь один шанс, и тот оказывался проигрышным, это как пытаться выиграть в цирковой лотерее, зная, что весь приз достанется фокуснику. А он клоун.       И всё равно он продолжал что-то делать. «Что-то» — было самым подходящим для той вереницы идей, которые посещали его голову — одна восхитительней другой. Будь его учитель рядом, то непременно назвал бы кретином и был бы абсолютно прав. Аллен не знал, что ему нужно делать, и всё, что оставалось — бежать. Бежать без оглядки, как можно дальше от друзей, дома, семьи. От всего того, чем он никогда не обладал по-настоящему и теперь окончательно потерял даже это призрачное чувство тепла.       Бежать в надежде подловить момент, чтобы немного отдохнуть, когда его не будут трогать ни Нои, ни Орден, ни то, что в его голове; чтобы сделать два спокойных вдоха, поспать чуть дольше, чем несколько минут обморока, и поесть сытнее, чем с подачек с выступлений; взять этот чертов кусочек стекла и понять, наконец понять, как именно он должен смотреть, чтобы видеть. Видеть правду.       Или он бежал в надежде, что устанет, что сможет с чистой совестью сказать: «Я сделал всё, что мог», — и уйти на покой? Так было бы легче, проще: однажды закрыть глаза, увидеть образ молодого Маны, который зовет его, — другим именем — смотрит с беспокойством и нежностью — на другого человека; позволить себе пропитаться гнусной ложью и исчезнуть. Тихо, без следа и упоминаний.       Нет! Это всё Ной, это он ему нашёптывает второй вариант, пытается показать сомнительное преимущество забвения. Как же друзья, как же все те, кто погиб в этой войне? Он не может просто так позволить себе сдаться, он должен бежать. Идти вперёд. Потому что времени у него всё меньше. Надеяться, что однажды это к чему-то приведёт, возможно, он упадёт, возможно, стекло выпадет с его рук, и тогда он увидит, что всё это время нужно было смотреть снизу-вверх и никак иначе.       Аллен не знал, чего боялся больше — так никогда не узнать правду или понять, что всё это время он ошибался слишком сильно. Что они все ошибались.       Нет, это снова слова Ноя!       Он не хочет сейчас думать, размышлять, ведь тогда непременно появятся чужие мысли, а он слишком истощён, чтобы контролировать это, чтобы отделять своё от такого сладкого чужого, чтобы не запутаться — где кончается он и начинается Неа. Аллен закрывает глаза, считает до десяти и выходит в центр просторной площади в клоунском костюме. Шум. Пыль. Голоса. Сейчас ему нужно заработать деньги на еду и ночлег, иначе он снова упадёт в обморок.       Разрушитель времени умрёт от голода и недосыпа. Смешно.       Голова гудит набатом сотней мыслей, имён и слов из-под слоя самоконтроля, словно он с головой нырнул под воду и теперь кто-то на поверхности наигрывает ту самую мелодию. Два вдоха, снова счёт. Толпа заинтересовалась клоуном, у начерченной мелом линии стали собираться зеваки — пора начинать представление. Совсем как тогда, с Маной.       Воздух пахнет выпечкой и корицей, под прикрытыми веками распускаются колосья пшеницы, слышен чей-то смех и счёт. Раз, два, три. Игра в салки?       Я иду искать, Мана!       Голос знакомый, от него что-то сжимается в груди, становится трудно дышать и вместе с тем появляется странное чувство. Верность?       Нет, он просто устал.       А дальше появился Канда с Джонни. Какого чёрта. Какого чёрта этот придурок вернулся после того, как он дал ему свободу? Как он дал им свободу? Неужели Канда может быть верен Ордену, который так ненавидит, который столько всего сделал с ними, сделал с Алмой. Времени на вопросы, на жалость и злость снова нет, ведь оно ускорило свой ход, события сменяют друг друга стремительно, словно кто-то решил пропустить страницы сквозь палец. Нет времени на решения, снова нужно делать лишь одно — бежать. Поворот, вверх, по крышам домов, как можно дальше от Джонни, от Канды и от Ордена с Ноями.       Забрать своё сумасшествие и не позволить никому из них видеть, как он медленно ломается.       Нет, это снова мысли Неа!       Решение — ошибка — провал.       Он снова сделал неверный выбор и оказался в кислотных тисках чужой памяти.       Жарко. Больно. Страшно.       Голоса и образы вызывают в нём слишком много чувств, слишком много эмоций. Тело вибрирует и охотно откликается памятью на те события, где он не мог ещё существовать. События задолго до его рождения. Задолго ли? Резкий запах кружит голову, вызывает рвотный спазм, хочется закрыть нос и отвернуться. Вместо этого он улыбается, чувствует, как губы растягиваются и внутри поднимается лёгкая радость.       Аммиак.       Ты снова проводишь свои странные опыты?       Голос такой же, как и при счёте, только чуть повзрослевший на несколько лет.       — Они не странные, — картинка становится всё более чёткой, как будто это его собственные глаза, как будто это его руки что-то сейчас смешивают в пробирках, и он откуда-то знает название всего, что сейчас стоит перед ним. Колба с коническим шлифом. Выпарительная чаша. Спиртовка. Зажим. Он знает, где стоит какой реагент и что с чем нужно смешивать. Это всё память Ноя, не его, это… плечо ободряюще сжимает подростковая ладонь, он поворачивает голову в сторону и видит Ману с короткими волосами. Это Мана, не Неа, нет, это конечно же Мана! Ведь если перед ним стоит Неа, то чьими глазами он тогда смотрит?       Воспоминание исчезает резко, на смену лабораторным запахам приходит пыльный аромат дешёвой гостиницы, вместо тёплой руки — холод стали у шеи. Канда смотрит расфокусировано, сквозь него, и на секунду Аллену думается: «У меня такой же взгляд, когда приходят не-мои воспоминания?» Нет. Не может же Канда и в самом деле страдать от того же?       — Канда? Какого чёрта ты делаешь! — Аллену становится жутко от этого взгляда. От взгляда человека, чьё тело находится тут, но сознание далеко за его пределами. Хотел бы Канда остаться в тех видениях так же, как иногда хочется ему? Нет, так хочется чёртовому Ною!       Содеянное давит ужасной мыслью: «Я чуть не убил человека». Чуть не убил друга. Аллену никогда не было так противно от самого себя, как сейчас. Ной раньше не причинял вред окружению, лишь сводил с ума обладателя тела, но теперь он чётко показал свою позицию — ему плевать на человеческую жизнь, если та стоит на пути к его целям. Он не может этого допустить, но сейчас слишком слаб для борьбы, слишком сильно не понимает, что нужно делать, и снова остаётся лишь одно — бежать.       Подловить нужный момент никак не получается. Он мог бы обмануть Джонни, выпрыгнуть с окна и использовать ленты Клоуна в качестве верёвки, тот просто не успел бы отреагировать. Но Канда не оставляет его с Джонни наедине, сидит точно нянька умалишённого и всё время смотрит. Иногда почти не мигает, и тогда взгляд становится таким, как в тот день. Стеклянный. Обычно это длится не дольше нескольких вдохов, но в этот раз он сидит так уже минут пять — отличный шанс, чтобы сбежать. Но…       — Канда? Канда, ты меня слышишь? БаКанда! Неа! Чёрт тебя дери, где ты?       Старое промышленное здание пахнет серостью, кровью и пылью. Забытое Богом место стало любимым обиталищем демонов. Он сразу почувствовал неладное, когда этот придурок Неа решил отправиться «сам» прогуляться. Ага, как же, пончики он решил купить за углом. Лёгкие покалывает от слишком быстрого дыхания, ноги ноют, и он почти чувствует, как начинает задыхаться — чёрт подери, он же учёный, а не воин! Лестничный пролет, поворот, к заветной двери его ведёт крайне дерьмовое предчувствие. Внутри темно как в пещере, ни окон, ни камина — только старая мебель с разбитым зеркалом. В кармане спички для спиртовки — как никогда кстати. Шипение дерева. Свет вспыхивает во тьме, освещая тёмный паркет и следы босых ног — кровь.       — Твою мать, — он ругается сквозь зубы, зажигает следующую спичку, освещая себе путь. Неа в комнате, он это чувствует. И если этот придурок хоть как-то пострадал, то он обязательно его убьёт… если успеет. Неа сидит у стены, в ссадинах, царапинах и крови, как самый обычный побитый уличный кот. Только отчего-то становится ком в горле. Он не чувствует, как огонь начинает обжигать кожу, лишь сильнее обхватывает тлеющий кусочек дрожащими пальцами.       — Неа, используй моё тело, — никаких сомнений, он не может потеряться среди генов Ноев, они должны закончить это. Он становится на одно колено перед своим другом, в темноте находит его плечо и ободряюще сжимает. — Неа, не смей возражать. Мы должны закончить то, что начали.       Что-то неуловимое течёт сквозь его пальцы, пронзает тонкими иглами каждый кусочек кожи, не больно, скорее неприятно. Сознание погружается в темноту, но ему не страшно.       Не исчезай, Неа.

***

      Он терял контроль над разумом постепенно. Медленно, как расплавленная оцинковка из одной чаши в другую. Бред и реальность смешались воедино, уже стало непонятно, где это самое «здесь и сейчас» — в Матиле с трупом Алмы на руках или с теряющим своё «я» Уолкером. Он утопал в воспоминаниях пустотелого прошлого, словно бы некто или нечто пытались натянуть поверх его нового тела человеческий костюм неподходящего размера.       Тесно и так же нелепо. Глубоко в глотке алкогольные миазмы, от которых хочется избавиться как можно скорее. Чёртов Стручок оказывается таким же мастером пряток, как и его учитель. Стакан наполняется алым вишнёвым соком, и женские руки едва нежно ложатся на плечи. Канда чувствует, как к спине прижимается тёплое тело.       — С тобой всё в порядке? В последнее время ты такой задумчивый, — голос мягкий и приятный на слух, его хочется слушать по вечерам на крыльце собственного дома, смотреть на закат и держать в объятиях. Улыбается.       — Всё в порядке, — отвечает Канда хрипловато. Он моргает два раза, прежде чем галлюцинация развеивается. Конечно, в стакане самая обычная вода и из людей тут только Джонни, смотрит понимающе — его тоже мучает похмелье, но нужно продолжать поиски.       Не бесконечные счета с расспросами, а простая случайность помогает найти Стручка на одной из улиц в клоунском гриме. Рывок, подсечка, тряпка. Под краской светлая кожа с гематомами, не ноевская. Никогда ещё лицо Уолкера не вызывало в Канде такого облегчения, как сейчас, хотя этого он, конечно же, не покажет. Он не опоздал.       Не опоздал ведь?       На стене пятно крови, словно разбрызгали алую краску, а рядом лежит Джонни. Клинок мягкой песней покидает ножны, прежде чем оказаться у горла не-Стручка. Серые глаза смотрят пристально, и на долю секунды Канде кажется, что он видит в них золотистую благодарность поганого Ноя и нежность её улыбки. Девушка протягивает ему яблоко, шляпа съезжает набок, а в складках чёрной юбки сухие стебли травы. Телега раскачивается из стороны в сторону, убаюкивая, нашёптывая сладкие сны, хочется поскорее лечь и, опустив голову на её бедра, почувствовать, как она нежно перебирает его волосы. Тепло и пахнет августом.       — Канда? Какого чёрта ты делаешь!       Сперва, словно плохо установленная связь, картина идёт мелкой рябью, и лишь после становится понятно, что это «здесь и сейчас», что это он. По крайней мере, хочет в это верить. От резкой смены хронологии его мутит и тело бросает в холодный озноб, хочется закричать, расцарапать своё лицо и понять, чёрт подери, понять наконец, где он на самом деле находится. Но остаётся лишь стиснуть зубы — сейчас не самый подходящий момент для собственных проблем. Клинок почти прижимается к тонкой коже, от пореза отделяет лишь лёгкая воздушная пластина.       Смешно. Он пытается помочь сохранить Аллену рассудок, когда сам не в состоянии справиться с этим.       — Я спрашиваю, ты Четырнадцатый?       Уже несколько дней, как сон, вместе с ощущением времени, покинул его. Из Джонни вышел крайне паршивый надзиратель, отличить Уолкера от Ноя ему не позволяла наивность, так что теперь Канда стал вынужденной тенью Стручка. Спесь, до этого ядом ненависти выжигающая его изнутри, перегорела вместе с нервами, теперь он не бесился от одного лишь присутствия заклятого товарища. Чего нельзя было сказать про Аллена (?) — смотрел так, что Ной мог позавидовать. Воспалённые стигматы под тканью зудят подобно укусу ползучей твари, и он позволяет себе лишь раз провести по ним надломанными ногтями, чувствуя, как бинты пропитываются кровью и, кажется, гнилью. Резкую боль переносить намного легче, чем постоянную ноющую, такую, что хочется разорвать себя на куски от жара. Пространство плавится от дыхания, он прикрывает глаза и пытается протолкнуть сопрелый воздух в сухие лёгкие. Получается лишь свистящий звук и спазм где-то в области живота.       — Ты… Потерпи, доктор сказал… лекарство подействует, — звук ломается, словно повреждённая пластинка, сквозь него пробивается голос, другой, не из этого места, не из этого времени. «Канда». Он пытается ухватиться за этот голос, за это слово, будто вынырнуть из болота, но… Кто такой Канда? Её измученное лицо пытается улыбнуться. Синяки, царапины и стёртости кожи — он (какого чёрта) так не хочет, чтобы всё это было на ней, чтобы ей было больно. Наверняка ведь, глупенькая, не спала всю ночь, меняя ему компрессы. Он (это не моё тело) пытается что-то сказать, выдавить звуки из гортани, но получается лишь металлический кашель.       Подрывается — и склизкий кровавый инфильтрат на руке.       — Юу, ты меня слышишь? Юу! — Алма держит его за плечи, смотрит обеспокоенно и так знакомо. Хотя было бы чему дивиться, подумаешь, немного крови. После того как они распадаются на куски по несколько раз в день, это воспринимается как сущий пустяк. Странные видения стали появляться намного чаще, наверное, это из-за неудачной синхронизации с Чистой Силой. Наверное, он сломался и скоро его отправят на утиль.       — Не трогай меня, — грубо обрывает, скидывая с себя чужие руки, и утирает кровь с губ. Этот парень везде его преследует — жуть.       — У-у-у, ну ты и зануда, я же переживаю за тебя, — мальчишка вытягивает губы трубочкой, обижается, кажется, вот-вот начнёт плакать, но, видимо, берёт себя в руки и продолжает разговор. — Так вот, сегодня в столовой не было майонеза. Вот ты ел майонез? Тебе обязательно стоит попробовать майонез. Он… он такой белый, подходит для салатов, гарнира, мяса. Да под всё! Он очень вкусный, а ещё питательный, мне сказали, что он полезен.       — А ты больше их слушай.       Они блуждают среди бассейнов, где спят такие же, как они. Холодно, что зуб на зуб не попадает. А ещё им давно пора быть в кроватях, если увидит кто-то посторонний, могут наказать, но ни у кого не возникает даже мысли уйти. Алма спорит, говорит много, размахивает руками и в целом периодически напоминает надоедливую муху, которую отчего-то не хочется убивать. Друг, так ведь?       — Слушай, Юу, — Алма останавливается, смотрит на очертания такого-же-как-и-они в воде, выглядит необычно серьёзным и немного грустным. — Они ведь тоже… проснутся?       Проснутся.       Точно. Это просто очередное видение воспалённого сознания, не то место, не то время, и Алма давно уже мертв. Ему нужно просто проснуться, заставить себя сфокусировать взгляд на чём-то — да пусть даже на Стручке! Канда понимает, заставляет себя понять это, но не может сделать шаг даже в этом бреду, не то что заставить своё настоящее тело двигаться. Словно бы видение поняло его мысли, не хочет отпускать любой ценой, и теперь он не более, чем наблюдатель.       — Юу.       Канда.       Из темноты ощущений появляются насмешливые золотистые глаза с мерзкой усмешкой. Он должен проснуться.       Тебе самого себя не спасти.       Он должен…       Пар поднимается с бассейна, ядовитой пеленой застилает глаза и мешает дыханию. Взрыв швыряет бесполезное тело в сторону, бедро пронизывает болью, но он упрямо пытается встать. Снова и снова. Пока Акума играется его костями и внутренностями, пока лёгкие жжёт углекислотой и в глазах рябит. Отчаянье ситуации напрочь перебивается адреналином.       Он хочет жить.       Он обещал ей.       Смерть внутри него подобна паучьему кокону, готовому в любой момент разорваться сотнями лапок. Пауки будут бегать по венам и артериям, пока не доберутся в сердце и мозг, пока не заполнят его тело и оно не рассыплется пеплом. Но он не может умереть, не имеет права! Одна единственная мысль, один единственный образ бьёт колоколом по кровоточащему мозгу, заглушает панику и толкает вперёд, к чёртовой машине. Всего один точный удар, чтобы убить Акума, чтобы прийти ей на помощь.       Взмах. Удар.       Уши заливает водой, и теперь все звуки становятся такими отдалёнными, нереальными. Пение птиц. Шорох сухой травы. Взрывы. Он, кажется, упал в небольшой пруд, ткань быстро пропитывается, становится едва ли не тяжелее его собственного тела, и подняться так трудно. Это вода. Крови ведь не может быть так много.       Небо ярко-голубое, светлое, с редкими белоснежными облаками, в такие деньки лучше всего устраивать пикники с ней. Читать книгу, шутить. Да, он определённо позовет её куда-нибудь в парк, они устроят себе выходной, наденут штатское и проведут один день без Ордена, без Акум. Без крови и без приказов. Сейчас он переведёт дух и сможет встать. Тянет руку вверх, словно хватаясь за воздух, за мягкие облака, пытается призвать чистую силу.       — Господин экзорцист, — Акума оскаливается самой мерзкой из своих улыбок, отталкивает ногой его руку. Взмах костистой лапы. Он не может умереть. Он должен… Удар. Пауки добрались до его сердца.

***

      В дешёвом номере дешёвой гостиницы пахло горелыми свечами, плохим пивом и старым постельным бельём. Ни есть, ни спать в таком месте просто невозможно — слишком мерзко было от одной лишь мысли, как много болезней могли отпечататься на стульях и ручках дверей. Но они привыкли.       Аллен сидит на кровати, хмурится и пытается понять, какого чёрта только что было. Видение, такое чёткое, такое реалистичное, в нём словно бы открылись ответы на все вопросы, словно бы он смог вспомнить всё — не чужое, а именно своё. И при этом он совершенно не помнил, что произошло. Было лишь чувство этого видения, само оно ускользнуло как ветер сквозь пальцы, оставив после себя странную горечь и решимость.       Как же он устал. Чертовски устал.       Канда сидит на соседнем кресле, хмурый сильнее, чем обычно, и почему-то взмокший. Аллен долго рассматривает его лицо, пытается понять, что не так. Хочет даже оставить эту затею — слишком много своих проблем, чтобы лезть в чужую голову, но ответ находится сам собой. Такой банальный, что хочется усмехнуться. Только вот ни черта не весело. Канда Юу утопает в трясине воспоминаний. Как можно спасти кого-то, когда не можешь спасти себя?       Отчасти Мари был прав, когда сказал, что они похожи. Два сильнейших экзорциста Чёрного Ордена готовы были сломаться в любой момент. Не от Акум с Ноями, не от правды Ватикана или каких-то внешних факторов, а просто от того, что происходило в их головах. Нечто настолько сильное, что они не могли помочь друг другу, как бы того ни хотели. Утопающий в болоте не сможет вытащить сгорающего на соседнем костре. Они обречены либо погибнуть, либо один из них окажется в чуть более выигрышной ситуации и успеет помочь другому.       Успеет ли.       — Так, значит, разные люди сходят с ума одинаково?