Сын маминой подруги

«Пиздец, пиздец, пиздец…» Реальность ускользала. Вместо неё мозг подсовывал будто бы отрывки сновидений – нелогичные и странные, выплывающие из какого-то не поддающегося контролю источника. Я посмотрела на свои раскрытые ладони. «Мне хотелось разорвать его кожу, хотелось… вгрызться в неё». Опустив руки, я вцепилась пальцами в края рукавов. «Откуда это во мне?..» Меня отвлекли голоса, громыхающие и наслаивающиеся друг на друга. Классрук жестом показал мне встать у длинного, округлого стола, занимающего большее пространство конференц-зала, а сам расположился по левую руку от директора школы, который сидел во главе. Я подняла голову: на меня смотрели тридцать мужчин, запаянных в костюмы; не изучали – потому что неинтересно. Среди них пара учителей – остальные, видимо, родители, готовые бороться за собственную репутацию, на которую лёг отпечатком кутёж пресытившихся деток. По их взглядам, одному выражению лица – крайне раздражённому – на всех и так было ясно, что в этом идиотском театре для меня уготовили роль козла отпущения, чтобы, помимо возложения чужих грехов, придавить ещё и немым укором: «Ну и чего ты влезла?» Я это знала, у меня не было иллюзий по поводу того, что именно меня ждёт, но всё равно искала глазами поддержку. За дальним концом сидел школьный психолог. Он печатал что-то в телефоне, спрятанном под столешницей. «Может, пришёл отец Пак Сонхвана? Хоть кто-нибудь…» – Сейчас Чин Ису подробно расскажет нам о случившемся, – заверил публику классрук. Бессмысленно. Всем плевать, и здравого разбирательства не будет: выставлена уголовницей из трущоб перед тридцатью разгневанными присяжными, которым не терпеться рвануть в свои хреновы гольф-клубы… Я начала пересказывать сюжет кошмара, который помнила наизусть, ведь из ночи в ночь события не претерпевали существенных изменений. Угождая желанию классрука – пересказывала со всеми подробностями, как в полицейском рапорте: упала в лужу крови, она растеклась по мокрому полу, там лежало бледное тело, у него были распороты вены, и его кровь никак не переставала течь… «Мёртвый взгляд из короткого сна – и блаженная улыбка наяву, ползущая от воспоминания вылизанной обуви… Он просто хотел прикоснуться и тянулся к Чон Чонгуку… Мне тоже хотелось…» Сознание уплывало: реальность зияла в некоторых местах, и эти прорехи заполняли иллюзии. То я стояла на коленях в ванной, о которой говорила вслух, то на полу лоджии, нарисованной сбивчивым тоном Понга в моей голове. Заматывают ли мои руки порезы на чужих запястьях или смыкаются на открытой шее Чон Чонгука, греясь от её жара после холодной, липкой крови. Внутренности тягуче скручивались, в глазах мутнело – зато появилась лёгкость; какое облегчение пришло с мыслью, что сейчас наконец-то всё закончится. Но меня удержал за плечо классрук, не давая упасть в счастливое ничего. Когда взгляд немного прояснился, показались всё те же лица. «Не впечатлены», – говорили они. Само собой. Ёбаный спектакль. Ме-е-е. – Вероятно, Чин Ису вымотана этим инцидентом, – подытожил классрук, сжимая мою руку под локоть. – Как и все мы, поэтому… Если бы я могла заорать в голос, то заорала бы до онемения глотки – как-и-все-они-мать-их! Бедных богатых деток вымотал похуизм! – …есть ли к ней какие-либо вопросы? «У меня тут завалялся один, учитель: следующего доходягу мне лучше сразу добить? Чтобы вы все здесь слезами не обливались?!» – Меня удивляет, – удивляется папаша, нихуёвый поворот, запишу это себе в достижения, – как ученица, в одиночку, смогла не теряясь среагировать и оказать первую помощь на должном уровне… «Не тратила время на уёбские вопросы, например». – …очень похвально, и ты решила поделиться с друзьями, так? Не из плохих побуждений, конечно, мы всё пониманием… «Какой позорный бред, директор, заткнитесь…» – …чтобы упростить всем нам поиски источника информации, которым воспользовались СМИ… «Господи, да почему это происходит…» – …в первую очередь ты должна думать о своей репутации как о репутации абитуриентки престижного университета… – Я думала о Сонхване, который умирал у меня на глазах. Классрук предупредительно шепнул моё имя, но вряд ли это расслышали в нескончаемом потоке словесных помоев. У меня затряслись губы от безысходности. «Ненавижу». – …тебя никто не обвиняет, но мы обязаны знать наверняка… «Ненавижу тебя». – Чин Ису. Строгий, но спокойный голос; мой мутный взгляд поплыл по комитету в поисках говорившего. Он принадлежал мужчине, который сидел справа от директора школы. Его руки были сцеплены в замок на столешнице, будто бы он действительно сосредоточен на том никудышном, что вылетало из моего рта. Я интуитивно поняла, что это господин Чон. Он продолжил: – Ты говорила с репортёрами? Тогда мне показалось, что возможно он – единственный, кто способен хотя бы услышать. Поэтому я, собравшись, чётко ответила: – Нет. – Ты рассказывала кому-либо? Семье, друзьям? – Нет. Даже матери. – Мама Чин Ису не знала о произошедшем до позавчерашнего дня, пока я сам не сообщил ей, – вклинился классрук. Господин Чон не переключился на него, и я удержала зрительный контакт с ним. Это последнее, за что я могла зацепиться. Наконец, мужчина произнёс: – У меня всё. Этого достаточно. Девочка нуждается в отдыхе. Я судорожно выдохнула. Классрук отпустил моё плечо. – А как, в таком случае, вы объясните утечку?.. – Можешь идти, Ису, – громко повторил господин Чон, и я нетвёрдым шагом вышла из конференц-зала. Мыльное пространство вертелось вокруг, как если бы я находилась в чаше блендера – и пидорасили меня этим блендером круг за кругом вместе с моей моралью, логикой и простецкими районными понятиями, но без энтузиазма: всё равно готовое месиво для здешних гурманов пресно и малосъедобно. Ноги проваливались мимо блестящего паркета – видать, стремились к привычному дну. Чтобы не убиться в пол, я нащупала рукой стену. Либо это голод давал о себе знать, либо недостаток кислорода – я вяло подёргала галстук за хвост, – но если сбоил рассудок – дела мои хуёвее некуда. «О нет, погодите, – я смазала прилипшую под глазами сырость тылом запястья, – этот момент лучше уточнить у нашего эксперта». Расстроенный фокус ни-сколь-ко не сожрал в качестве то пренебрежение, с которым на меня посмотрел Чон Чонгук. Он сидел, закинув ногу на ногу, и, поднимая взгляд с экрана айфона, ожидал увидеть по меньшей мерее цирк с конями и ряжеными проститутками, а не доходягу с единственным талантом к самоедству. Ни по манежу скакать, ни сосать, ни фокусы показывать… И всё. Из меня рваными звуками, как у нализавшейся шерсти кошки, полез хохот. Я закрыла рот свободной рукой, но не могла остановиться, потому что истерика разъёбывала изнутри аж до трясучки. – Говорят… вымотались… – я согнулась пополам, – как… – вдох, – как нехорошо получилось… Стало больно сдерживать смех: внутренности присасывались друг к другу под давлением, как если бы их втягивало пылесосным шлангом через глотку. В позе креветки я поползла вдоль стены к выходу с этажа администрации, на запасной лестничный пролёт, чтобы не разораться под дверьми конференц-зала. Выглядела я со стороны пиздец убого: ломаный бледно-зелёный упырь с тремором и чёрными мешками под влажными глазами. Ещё и разрываемый истерическим гоготом. К Чон Чонгуку и его чувству прекрасного не было никаких вопросов – презрение обосновано. – В следующий раз рядом выпилюсь… а то перед людьми неудобно… хоть высплюсь, когда сдохну… Время в этой поехавшей Вселенной насмехалось надо мной одной: пока каждую секунду мне приходилось буквально преодолевать как марафон, Чон Чонгук уже стоял рядом. И сразу его слишком много: и одеколон, и руки, и взгляд, – чтобы заполнить собою всё пространство и окончательно добить… хотя слишком благородный жест для него, только если он не нашарил в айфоне статью по состраданию к членистоногим. Чон оторвал меня от стены и поволок к лестнице. Освободившейся рукой я хотела его отстранить, но вместо этого зацепилась за лацкан пиджака; где-то в бессознательном меня развеселило, что в случае падения я потащу золотце за собой на дно – вот такой вот клад на усладу придонной живности. Он с хлопком закрыл за нами дверь – дежавю, – и проговорил заёбанно: – Чокнутая. Вот тогда я расхохоталась вслух – звук ударился в стены и полетел вниз по пролётам на три этажа. В лопатки уткнулись металлические перила, когда я попятилась от Чон Чонгука. – Это вы… вы все чокнутые… на моей планете другие забавы… видео с котятами, «Бегущий человек»… ёбнутые чеболи ещё очень веселят… сейчас подохну… Ладонями крест-накрест я закрывала себе рот, чтобы не выплюнуть ненароком один из органов, подсобравшихся у горла, и всё больше свешивалась назад через перекладину. Чон приблизился ко мне: собираясь ослабить петлю, он начал растягивать галстучную ткань на узле. От нового приступа хохота заболели лёгкие. Я выпрямилась, поднимая запрокинутую голову – ступени – потолок – Чон Чонгук, – и сквозь решётку из пальцев посмотрела на его сведённые брови. Получилось проблеять сквозь смех: – Не-не-не, не так… душить – в обратную сторону. Чон не ответил, только резко дёрнул за узел, будто бы импульсивно. – Такого… опыта… у тебя ещё не было? – Закрой рот. – Так ведь ораторское… мастерство… – задыхалась я, – для господина директора. – Заебала меня… – едва слышно процедил он, растягивая петлю двумя руками. – В отношениях главное взаимность… – На очередном рваном движении моя голова-болванчик качнулась вперёд; вблизи я рассмотрела его опущенные ресницы. – Пока дефолт не разлучит нас… господин директор. Чон Чонгук поднял взгляд. «А у него мамины глаза». Узел поддался. Перемятый галстук, соскользнув с шеи, улетел вниз. Я повернула голову, но не успела этого увидеть, как чужие пальцы вернулись на мою шею: Чон расстегнул первую пуговицу на воротничке рубашки. Мозг решил, что я умираю и это агоническая галлюцинация. Потому что сюр. Потому что Чон Чонгук смотрел мне в глаза и расстёгивал следующую пуговицу. Мне ужасно захотелось говорить – успеть сказать так много перед аварийной самоэвтаназией, насколько возможно: – Это твой галстук был… поэтому так душит, пиздец… твоя мама его завязала… кстати, ты на маму больше похож… но у неё парфюм приятный, а твой как удавка… все меня душат, все что-то хотят… Вот что тебе от меня нужно? Его пальцы замерли. – Мне от тебя – ничего. Ни учёба, ни работа… «Красивый…» – …ни опека твоя через силу… «Какой же ты красивый». – …и ты мне нахуй не нужен. Чон отстранился; его руки на мгновение так и остались висеть в воздухе, как будто не успели подстроиться под ситуацию. Я думала, сейчас он усмехнётся в этой своей ублюдской манере, и лучше бы так: дальнейший алгоритм обоюдного зубоскальства мне был понятен. Но Чон Чонгук без намёка на шутейство ответил: – Нет. Только я и нужен. Безапелляционная интонация голоса – его твёрдость – разом погасили внутри трепыхающиеся отголоски истерики – вот-вот захлебнусь. – Да пошёл ты… – я не договорила, как Чон обеими руками вцепился в перила позади меня, вынуждая вдавливаться в них в побеге от соприкосновений. – Заканчивай выёбываться. Всё что ты можешь – это ныть. Нравится быть грушей для битья, нравится упиваться жалостью к себе, м? Чтобы притягивалось любое дерьмо, вроде Понга. – Внутри всё затряслось; я сглотнула, удерживая слабый вздох и пытаясь не отводить взгляд. – Без меня ты – никто. И аттестат для таких как ты, обиженных несправедливостью жертв, бесполезен. Твоя карьера, твой успех и успех твоей семьи – то есть всё твоё будущее – это я. Не борьба за права недееспособных, слышишь, не ёбаный Понг, а я. Смирись. В ответ получилось просипеть: – Ваш вклад не кажется оправданным, господин директор, – с вашей-то фиксацией на выгоде. – Это я решу сам. – Мне же потом уплачивать неустойки в случае неудовлетворения ваших ожиданий. А я ещё даже не знаю цену за ваше невсравшееся покровительство. Я заметила, как расширяются его зрачки, прежде чем Чон шумно втянул воздух и оттолкнулся от перил. Он одёрнул манжеты рубашки, одна из которых зацепилась за браслет часов, и спокойным, словно ничего не произошло, голосом произнёс: – Следующий семестр начнётся в другой школе. Мы разберёмся, а ты – продолжай притворяться хорошей девочкой, если мораль жмёт. Но чтобы больше не отсвечивала. – Чон кивнул на ступени: – Самостоятельно спустишься? Захотелось заорать – какая ещё другая школа, блять?! – так сильно, но вместо этого я кривовато улыбнулась перед тем, как обернуться к перилам: – А вы можете спустить меня прямо отсюда, господин директор? Ещё не растратили щедрость? Закатив глаза – сегодня его сдержанность куда-то испарилась, вот уж не наблюдала за ним подобного, – Чон распахнул дверь и бросил на ходу: – Путаешь щедрость с милосердием. Стоило остаться одной, и я тут же сползла на холодную плитку. Пару минут – нужно было буквально чуть-чуть, чтобы подышать, чтобы собраться… чуть-чуть… Внутри начинало клокотать рыдание. Я очень устала… Новая школа. Новые ветки метро. Новая форма. При мне оставили только срыв, который вылился в истощение и впитался хроническим расстройством. Сегодня автобус трясло безжалостнее обычного, и на меня снова налетел жирный мужик. Он расплылся в неискренних извинениях, не отводя от моей жилетки сального взгляда; ещё этот уебанский бантик болтался под воротничком бордовой рваниной. Или, как заявила директриса на собрании перед новым семестром: «Особенный элемент, добавляющий нежности в сдержанный образ наших учениц». Мать была в восторге, но больше неё – Чанёль: нахохотался до икоты, дурила. Не ему ведь приходится напяливать на себя костюмчик младшеклассницы, привлекая внимание извращенцев, которые дрочат чаще, чем принимают душ. Водитель вдарил по тормозам, и я, предвосхищая столкновение с потной тушей, выскочила в открывшиеся двери, хотя до конечной оставалось проехать четыре остановки. Натянув ремешок сумки на плече, я поплелась за отъезжающим автобусом. Придётся идти минут двадцать под раскаляющимся солнцем благодаря тому вонючему куску говна – задал настрой на целый день, урод. Жара для мая была адской; лучи пропекали лоб и щёки, несмотря на защитный крем. Я чувствовала неприятное трение бюстгальтера на влажной коже и думала о прохладном кабинете химии почти что с упоением. А впереди, как назло, на витрине круглосуточного магазинчика наклеили рекламу какого-то «жгучего» пойла, объятого мультяшным пламенем… Память внезапно стриггерило. Пришлось даже остановиться. Перед глазами всплыл отрывок из сна, о котором я не помнила после пробуждения. Снотворное блокировало сны, за редким исключением – и то кошмары. Но сегодня ночью, оказывается, приснился почти чёткий сюжет и… блять, там точно был Чон Чонгук. Почему-то в белом медицинском халате… Всё помещение в огне. Жарко. Какая-то пирушка, очень темно и очень ярко одновременно, много веселящихся пьяных людей, но всем плевать на пожар. Свет от стробоскопов бьёт по глазам, но я продолжаю удерживать оружие перед собой – я полицейская? – и пролезать сквозь толпу. Мне нужно кого-то – или что-то – найти. Прямо передо мной возникает целующаяся парочка парней. Отвожу взгляд – и вижу лестницу. Коллеги-полицейские остаются в полыхающем зале с безмятежными, а я поднимаюсь в… лабораторию, кажется. Сюда не долетают звуки. Пространство посередине разрезает прозрачная стена, по одну сторону которой находятся рабочие столы с непонятными приборами и техникой. Горит только небольшая настольная лампа, и в её свете различим силуэт Чон Чонгука. Я захожу за стекло, к нему. На нём расстёгнутый медицинский халат. Он смотрит на оружие и, усмехнувшись, приподнимает руки. Издевается: – Сдаюсь. Блядская усмешка. Раздражённо бросаю оружие вместе со значком – американского копа, похоже, – ко всяким расчётам и инструментам. Чон так же держит руки приподнятыми, когда кивает на стеклянную стену: – Посмотри. Я подхожу ближе и поворачиваюсь в указанном направлении, но там, кроме мрака, ничего нет. Чтобы присмотреться получше, опираюсь руками на стол, придвинутый вплотную к стеклу, и немного подаюсь вперёд, наклоняясь: – Издеваешься? Его ладони опускаются впритык к моим. Кожи за ухом касаются губами: – Отчасти. В стекле я вижу себя, но не отражение, а будто своего двойника, который стоит в нескольких метрах по ту сторону стены. И даже с такого расстояния на том – моём – лице различимы паника, непонимание и… ужас? Лёгкое прикосновение к шее: – Что скажешь? Мой двойник что-то кричит – но здесь тишина, прерываемая только шуршанием ткани полицейской униформы под чужими ладонями. – Ей не нравится. Он скользит на бёдра. Жарко усмехается в загривок: – Передумаешь. Меня разворачивают – и лицо Чон Чонгука оказывается совсем близко. Волосы спадают на его лоб, словно их растрепал ветер. Глаза кажутся темнее, ярче; они отражают скрытую улыбку. Затем картинка открывается со стороны – глазами той меня, что за стеклом, – но прежде, чем фокус переключается, я успеваю увидеть, как размыкаются его губы и он наклоняется ко мне. Их – Чона и полицейскую – видно всё хуже и хуже, будто единственное освещение потухает. Но я начинаю… чувствовать. То, что чувствует она. Во рту накапливается слюна, странный тонкий холодок бежит по подбородку, будто влажному. Бёдра припекает от сильной хватки: сначала она чувствуется на внешней стороне, но следом жар перетекает на внутреннюю. Похоже на… – …Чего встала посреди дороги, а? Совсем обнаглели! В полубессознательном состоянии я отпрянула в сторону – мимо промчалась какая-то тётка, успев протаранить моё плечо огромной сумкой. Кажется, я всё это время стояла на месте… Щёки пылали – мне захотелось прислонить к ним ладони, чтобы остудить, но температура кипела во всём теле. Не понятно, с большего от солнца или… Горячо, влажно… Я резко села на корточки и схватилась за голову, жмуря глаза. Холодок бегает уже по всей коже, но под ней так жарко, что это не имеет значение. Особенно печёт укусы ниже ключиц… – Пиздец какой-то, ёб твою мать. – Я начала хлопать себя по щекам и лбу. – Какой же пиздец… – Уже лучше. – Отвлекаешься. – Блять… Вскочив на ноги, я чуть ли не побежала. В класс я влетела за несколько минут до начала занятий. На меня обратили внимание некоторые ученицы, включая мою «подружку». Послышались смешки; так же ли веселится препод при взгляде на их помоечные результаты по промежуточным срезам? Похер. Упав за свой стол, я впопыхах стала раскладывать конспекты с концелярией. Язычок сменной обуви смялся и болезненно елозил по своду стопы, лицо и уши пылали, дыхание всё ещё не слушалось… Глубокое дыхание, которое нужно задержать, чтобы максимально растянуть момент… Механический карандаш чуть не улетел на пол, но я успела коряво его подхватить, тут же чувствуя укол грифеля в фалангу. Кто-то сбоку фыркнул. «Ну же, бля, соберись, что с тобой!..» Вошёл учитель, и урок начался. На автомате я делала пометки с его слов, касающихся организационных моментов, а сама старалась гнать воспоминания, которые по сути являлись придуманным осязанием… Зачем я это анализировала?! Это точно фаза менструального цикла трепет мне нервы… Или мозг решил, что пора разбавить еблю с подготовкой к итоговому экзамену… буквальной еблей, господи… – …Чин Ису? Я резко вскинула голову от карандашной спирали-каракули и встала из-за стола. – Или вы не готовы? – Готова. – Знать бы на что. – Извините. Под насмешливыми взглядами я прошла к доске и взяла маркер, готовая записывать под диктовку условия задачи, но сквозь голос химика на рожон лез один только вопрос: «Почему Чон Чонгук?» Хорошо, что маркером нельзя рассечь доску. Дописав, я отложила его на подставку и повернулась к учителю, который молча проверял формулы у своего лабораторного стола с колбами в специальных подставках. А, ну да. На таком же столе я трахалась с Чон Чонгуком. Я бессознательно перевела взгляд: Чон смотрел на меня. Бордовый галстук крепко сидел идеальным узлом, который он поправил, медленно проведя пальцами по шее вдоль спинки белоснежно воротничка. Тепло этой смуглой кожи помнилось моему осязанию задолго до сна. «Потому что никто прежде не казался мне настолько притягательным». – Всё верно, можете вернуться на своё место. С началом обеденного перерыва я по-быстрому слилась на школьный двор, чтобы оторваться от внимания «подружки». Между спортивной площадкой и бейсбольным полем располагалась небольшая зелёная зона с постриженным газоном – и это единственное место на школьной территории, где можно было рассчитывать на толику уединения: девчонкам сидеть на траве не улыбалось, а среди парней только спортсмены могли плюхнуться на неё задницами и гоготать с какой-то херни, вклиниваясь в музыку через мои наушники. Чанёль, чьё общество благоприятно влияло на мой аппетит, должен был освободиться от половины занятий из-за подготовки к проекту на студии, поэтому у нас была возможность поныть друг другу по видеозвонку. Я написала ему: «Разыскивается серийный душнитель» и вынула контейнер с едой из тканевого мешочка, который обычно раскладывала на газоне, чтобы не замарать форму. На корты садиться я уже не стала – хотя понятия «Чанёль» и «корты» неразделимы, – и кое-как скрестила ноги, сохранив прикрывающие свойства юбки. Душнитель не отвечал, оставляя меня одну потихоньку тягать из контейнера рис среди унылого пейзажа. Никогда бы не подумала, что буду ностальгировать по предыдущей школе, но тот сад мне действительно нравился, особенно в сравнении с пустотами здешней территории, которую не красила даже солнечная майская погода. К тому же раньше у меня были взаимные наплевательски-нейтральные отношения с другими учениками, а в этом месте – что ж, не помогли ни безукоризненный табель оценок, ни знакомство с Чон Чонгуком. Во мне разглядели – живот надорвёшь – конкурентку. Собственно, поэтому первый месяц был приправлен разнообразным вниманием к моей скромной персоне: от хихиканий-шушуканий до вылитого в сумку молока, подожжённого конспекта и намерений попасть по лицу баскетбольным мячом. Ну-у, видимо, богатые детки решили, что к ним перевели взращённое в пробирке существо, но серьёзно: даже моя младшая школа рядом с этим заведением выглядела как глубочайшая залупа, где шестилетние пиздюки дерутся чуть ли не насмерть, чтобы держать позиции. Вот где жизни учили. Главное – всплыть, но затем придётся развивать умение приспосабливаться и мимикрировать под обстоятельства. Меня никогда не подводило игнорирование вяканий исподтишка; на испорченные конспекты как-то тоже плевать – всё равно я знала их наизусть, а непригодные страницы можно заново исписать, пока где-то на фоне один из зачинщиков пытается высрать учителю что-то отдалённо похожее на удовлетворительный ответ. С мячом вообще смешно: когда у родителей нет денег на приставки или ёбаные конные клубы, мелкая шпана сбивается в массу и гоняет любой мяч, который повезёт раздобыть. Так что моя уверенно ведущая рука могла бы с лёгкостью пиздануть в ответ нарывающуюся девчонку, но тогда моей матери пришлось бы влезть в кредиты на восстановление кукольного личика. Чон Чонгук всегда был свидетелем, и никогда – рыцарем. Было заметно по его лицу, по его расслабленной позе, что он ждёт, когда убогенькая прибежит за помощью. Но мы не контактировали от слова совсем. Для нас двоих негласной традицией стало удержание встречного взгляда – единственно приемлемый способ коммуникации. Смывая с парты очередную дрянь, я смотрела на Чона и слышала этот диалог в голове: «Решение под рукой – нужно только хорошенько попросить». – «Разбежался – может, ещё и подрочить тебе прилюдно?» Но ситуация с молоком всё же отразилась на мне сильнее, чем казалось: безнадёжно залило любимые наушники. Получается, я не так хорошо справлялась, как мне хотелось бы верить. Можно было бы ответить, или помозговать и вывернуть случившее в свою пользу каким-либо образом. Но вместо этого я выбрала лёгкий путь и вынула козырь из рукава. По окончании занятий к воротам школы подъехал огромный рычащий байк. Такую публику Чанёль ещё не оприходовал. Он расчехлил сомнительное актёрское мастерство и разыграл спектакль «Сон во влажную ночь». Зажимая своими километровыми ногами мотоцикл, Чанёль и сумку мою отобрал, и за руку меня притянул, обняв за талию в крутых мотоперчатках (хорошо что из-за шлема никто не услышал: «Бля, колени бедовые совсем – орут как козлы»), затем помог усесться позади него и – тут произведена атака на все трусы в радиусе трёх километров – положил мои руки себе на торс так, чтобы получились крепкие объятия. Хорошо что из-за шлема™ не были видны мои закатанные глаза. На удивление, сработало безукоризненно: я не рассчитывала на колоссальный успех, но со следующего же дня недобуллинг прекратился. Видать, как только увидели, что в этой школе я претендую только на участок газона и то не железно, – сразу же отъебались. Остались несерьёзные насмешки где-то на периферии. За некоторым исключением. Наверно, Чона взбесило, что я избавилась от венца почётной груши для битья без вымаливания у него защиты. Потому что впервые с момента знакомства он стал провоцировать на конфликт в открытую. В прошлой школе мы срались вдали от посторонних глаз, а теперь это могло произойти в любом месте – так, чтобы нас обязательно видели вместе, но произносимое не долетало до зевак. Чон невзначай кидал подстрекающую фразу, способную подорвать как по щелчку. Первые несколько раз получалось игнорировать, но – я была не в порядке. Совсем. Уже очень давно. Держаться на плаву было ежедневным испытанием. А Чон Чонгук это видел. И быстро учился. Контролировать своё тупое лицо становилось невозможным – сукин сын с радостью этим пользовался, чтобы следующий укол сделать больнее предыдущего. Или же Чон решил, что я недостаточно страдаю для той, которая влезла в удобно выстроенную под него систему, навела шуму и вынудила сбежать в новую среду. Но, во-первых, если бы золотой мальчик хотел заново натравить на меня учеников, думаю, он бы воспользовался куда более утончённой тактикой, которой владел в совершенстве, – эмоциональные качели. Скорее всего он бы пофлиртовал-поулыбался на возмущение обязательной публики, в довершение подчеркнул своё особое отношение ко мне – и всё, бедную задротку загнобили бы вусмерть к концу семестра. Во-вторых, Чон прекрасно влился в новый коллектив. Слишком прекрасно. На высшее звено местной иерархии он не претендовал – просто занял в нём своё место. Нынешнюю школу выбрал господин Чон по принципу лучшей среди юношеских бейсбольных команд, и я предполагала, что хотя бы здесь золотой мальчик почувствует небольшой дискомфорт – из-за утерянного титула капитана как минимум, – но за страдания в нашем славном дуэте отвечает только моя задница. Капитан и тренер были от него без ума, команда набивалась в друзья и собиралась вокруг на каждом перерыве, чирлидерши в ультракоротких шортах вились там же, а я смотрела издалека на весь этот цирк и охуевала. Вместе с нами перевелись ещё трое парней, которые, будучи верными приближёнными, своими историями о прошлых успехах только раздували пламя массового помешательства на Чон Чонгуке. Среди них не было Ким Намджуна – он перешёл в старшую школу с математическим уклоном, – и меня пиздецки злило, что я продолжала думать об этом. Ко мне так же пытались приклеиться пару девчонок под видом дружбы. Но их намерения были настолько отвратительно очевидными, что приходилось открещиваться прямым текстом. «Понимаете, мы не дружим с Чон Чонгуком. Я его волнистый попугайчик. Нет-нет, вы правильно услышали. Сейчас объясню: Чон Чонгук хотел собаку, типа золотистого ретривера или добермана, чтобы обучать командам, выгуливать на поводке и иногда баловать за хорошее поведение. Но вместо красивого верного друга мама подарила ему попугайчика. Бестолковое создание только носилось по клетке на обрезанных крыльях, разбрасывало угощенья и орало, пока не накроешь его тряпкой. Единственное, что оно умело, это разговаривать. Птичьи потуги изобразить человеческую речь забавили Чонгука, поэтому он не спешил от него избавляться. Ещё и мама расстроится, если узнает. Поэтому да, всё верно: я на птичьих правах, Чонгук заботливый хозяин, а у вас красивые преданные глаза и хорошая чуйка. Стоит рискнуть». Хотелось бы так ответить, но я ограничивалась ёмким: «Мы плохо знакомы. Но Чон Чонгук дружелюбный и вежливый. Он смелый – и, видимо, ему нравятся такие же. Не бойтесь. А красота у вас уже есть». Странно, что из Хогвартса до сих пор не пришло предупреждение об использовании магии среди магглов – ведь именно заклинанием мои слова и являлись. Как по мановению волшебной палочки аннулировалась сделка о выполнении дружественных услуг, и я чувствовала себя не то амуром, не то сутенером, когда вскоре видела этих девушек рядом с Чоном, который дружелюбно и вежливо им улыбался. Но раз в год и волшебная палка не стреляет. Её звали Чхве Даён, и она была первоклассным манипулятором. Мой талант – видеть подобное насквозь; моё проклятье – позволять этим манипуляциям срабатывать. Даён клялась, что захотела просто подружиться с новенькой, ведь близкой подругой она так и не обзавелась из-за интенсивной учёбы, а тут я – вся такая впечатляющая своей успеваемостью и загадочностью (от слова «гад»), и ей правда не до Чон Чонгука, серьёзно, у нас поступление на носу, какие отношения, Ису, не смеши, Чон Чонгук даже не в её вкусе, не то что парень из соседнего пентхауса – полная противоположность Чон Чонгуку, ты бы видела, он не бейсболист, а пловец, и плавание, вообще-то, помогает укреплять здоровье и развивать выносливость – Чон Чонгуку стоило бы о нём задуматься, а не битой махать… Чон Чонгук Чон Чонгук Чон Чонгук… На котором-то из Чон Чонгуков Даён протянула раскрытую коробку из бледно-розового картона, в которой лежали круассаны инстаграмной пекарни. Это было подло – задабривать меня едой, поэтому я отказалась. Но девушка, не прерывая монолог о посредственности Чон Чонгука, взяла один круассан и поставила коробку на мои колени. Я мечтала о том, чтобы Чанёль, у которого междустрочное восприятие как у виноградной улитки, возник рядом и зашвырнул слоёную манипуляцию в непостижимые недра собственного желудка. Но магические способности Чанёля ограничивались неограниченными способностями желудка – никакой трансфигурации. Пришлось съесть круассан, тем самым подписав себе приговор, и в последствии скрываться от неё здесь, на клочке лужайки без скамеек. Ведь я снова могу пропустить какой-нибудь милый жест или преувеличенную заинтересованность, даже хуже – могу в это поверить. Чанёль написал: «Ща. Классрук допотрошит тт… перезвоню ттттт…» Отправив ему мем с уткой, которая держит в клюве нож, я с чувством выполненного долга отложила телефон и сразу же заметила, как в мою сторону надвигается Даён. Случилось то, чего я боялась больше всего: она догадалась взять с собой что-то вроде мешка для сменки и постелить на траву, чтобы аккуратно усесться на колени. – Такое ощущение, что учусь в Оксфорде, – радостно сообщила девушка, расправляя складки плиссированной юбки, – они там тоже на газоне сидят. Это отличная идея, Ису!.. Воспевание прервалось звонком моего телефона, на дисплее которого Чанёль как еблан как декадент заснул в рабочем кресле. И Даён, конечно же, заметила, так что пришлось начать вызов при ней. Парень сразу включил видеосвязь и с порога заорал: – Ебланит вся параллель, а дрочат одного меня, прикинь!.. – Привет, – прервала я быстро, зная, какие обороты вот-вот последуют, – мне не очень удобно говорить, давай… – Приве-ет! – вдруг громко влезла Даён и отодвинула мою руку с телефоном так, чтобы в экран умещались мы обе – я даже охуеть не успела. – Это же ты, да? Это же он? – меня на секунду удостоили вниманием, но ответ не то что бы был нужен. – Я Чхве Даён, подруга Ису. – Ага, здарова, – по-джентльменски отозвался Чанёль и с сомнением посмотрел на меня. Считал. – Э-э, заехать сегодня за тобой? Даён издала какой-то странный задушенный звук. Я покачала головой: – Всё в порядке. Напишу тебе вечером, как домашку разгребу, а сейчас мы… – Собирались пообедать, – снова перебила Даён и постучала ногтями по своему контейнеру, – составишь нам компанию? – Не, хавайте, я погнал. – Друг, видимо, заметил мой контейнер, потому что его лицо преобразилось. Чанёль ухмыльнулся очень секси – как он сам считал – и понизив голос произнёс: – Не пересолил? Ещё бы бровями подвигал вверх-вниз, задница. Мне казалось, что я тресну от сдерживаемого желания зарядить фейспалм и заржать одновременно. Зато Даён явно была под впечатлением, судя по её реакции. – Сохраню интригу до вечера, – ответила я, чтобы закончить, наконец, затянувшееся представление. Как только мы распрощались, девушка зааплодировала одним соприкосновением пальцев: – Неужели вы… – она сделала театральную паузу, – живёте вместе? – Нет, я живу с родителями. Он готовит мне, когда я очень устаю, чтобы подбодрить. И это была правда. Чанёль особенно помешался на моей подкормке после… случившегося и привозил хэндмейд-поёк, когда у него было время. Но он вряд ли догадывался, что это мой единственный полноценный приём пищи за день, не считая парочки перекусов, иначе точно закопал бы. Мы пообедали – точнее, Даён пообедала, пока я насильно запихивала в себя еду, чтобы не зарыться носом в землю на физре, – затем девушка потянула меня в Западное здание, которое было полностью отведено для спортивных секций. Она хотела сделать несколько фоток для инсты на фоне окна старинного корпуса, откуда открывался вид на хвойные деревья внутреннего дворика. Без наушников не получалось абстрагироваться от внешнего мира, заниматься португальским я бы точно не стала – доебали бы с расспросами, других же занятий у меня здесь не было, что делало меня совсем безвольной перед «подружкой». Вынув из своей сумки несколько книг в эстетичных винтажных переплётах, Даён устроилась у низкого подоконника и стала ловить ракурс на фронталку. Подумалось мельком: что если именно Даён вылила молоко на мои вещи? Но я быстро отмахнулась от мерзкой мысли, сама себя застыдив: она могла быть неискренней в желании сдружиться, но точно не занимались подобным дерьмом. Даён громко цокнула, смахнула с плеча волосы и взглянула на меня: – Здесь слишком темно. Мне не нравятся, как падают тени: я похожа на привидение. Пойдём на второй. Значит, на второй. Этаж бейсбольной тусовки. Ну конечно. Поднимаясь за девушкой по лестнице, я молилась всем сущностям сразу, чтобы не встретить Чона: в прошлый срач он довёл меня хуже обычного – я чуть не влепила ему леща на глазах у всех. До нас долетел гул: оказалось, что у одного из окон столпились парни-бейсболисты, которые гурьбой скрючились над какими-то распечатанными списками и громко их обсуждали. Они нас заметили; Чона среди них не было. Мне не хотелось приближаться, поэтому я сказала Даён, что подожду её у витрины наград. На всю стену висел гобелен с изображением герба и символов школы, в тон ему красновато подсвечивались кубки, медали и хрустальные статуэтки. Других источников света в коридоре не было, за исключением естественного из окон, который еле добиралось сюда; я почувствовала себя неуютно, пожалев, что не пошла вместе с Даён. Неприятное ощущение усугубляли приглушённые разговоры парней, и я не могла отделаться от чувства, что говорили обо мне. Чёрт знает, может, Чон им что-то рассказывал. Похоже, я превращалась в параноика. Внезапно возникла потребность написать Чанёлю. Я достала телефон, откинув сумку на пол, сфоткала какую-то из наград и отправила другу с припиской, мол, «Золотой малины» нет – пока так. Чанёль не был в сети, поэтому я стала листать диалоговое окно в поисках тупорылых мемов с Наруто. Где-то в коридоре открылась дверь и послышались шаги. Отсюда было немного видно то окно, к которому ушла Даён, поэтому я повернула голову в её сторону с надеждой, что она закончила фотосессию. Но девушка вытянувшись струной смотрела на меня. Звук шагов внезапно смолк за моей спиной. – Так и знал: тебе нравится любоваться чужими победами. Блять. Я уткнулась в телефон, проигнорировав Чон Чонгука. – Твоя новая рабовладелица за нами наблюдает. Дружба с Понгом не научила тебя разборчивости. Сильнее сжав телефон, я быстро напечатала Чанёлю какой-то не особо связный текст, лишь бы отвлечься. – Порой складывается впечатление, что ты получаешь удовольствие, когда об тебя вытирают ноги. Байкер пользует тебя по такому же принципу? Чтобы задеть сильнее, Чон всегда упоминал Чанёля. И он был прав. Вот только теперь мне удавалось не только считывать это, но и сопротивляться: – Спрошу у него вечером, – ответила я, продолжая печатать в мессенджере. Вслед прилетело не сразу – мне даже показалось, что Чон наконец отстанет, но: – Кроме разговоров тебе же ничего не остаётся: звучишь ты лучше, чем выглядишь. Телефон перед глазами не фокусировался. Сильно закусив губу, я чувствовала, как меня топит волна обиды, давление которой невозможно было выдержать – ни в детстве, ни сейчас. Взрослая Чин Ису привыкла терпеть многое, но не собственное отражение в зеркале. – Если ты не расслышала, я могу подойти ближе и повторить на ухо, на глазах у подружки. Или же, наконец, догадаешься посмотреть на меня? Нужно держать лицо. Нужно сохранять иллюзию, что два знакомых человека случайно пересеклись и теперь вынуждены поддерживать вежливый смол-ток. Прикрыв на пару секунд глаза, я собрала остатки выдержки и развернулась. В жару Чон, как и большинство парней, ходил без серого форменного пиджака. Бордовый галстук он ослабил, чтобы расстегнуть воротник рубашки. Пояс брюк на узкой талии перетягивал кожаный ремень, бляшка которого поймала красноватый блик от витрины. Капли воды с умытого лица сбежали на нижнюю челюсть – Чон провёл по ней костяшками пальцев, с усмешкой глядя на меня. У него была потрясающая фигура, и его надменность иррационально подчёркивала природную красоту. Чон Чонгук знал, насколько он привлекателен. Он видел это признание в моих глазах. Захотелось взвыть от того, как сильно меня тянуло к нему даже сейчас. – Берегла ваше либидо от своего токсичного ебала, господин директор. – А нужно с точностью наоборот. – Я сильнее вцепилась в телефон двумя руками, когда Чон шагнул ближе. – Хочу видеть твоё лицо, когда тебя поливают грязью. Я уверен, что получу доказательство своей теории. – Так, может, дело не во мне? Ты перекладываешь на меня свои ебанутые сексуальные фантазии, золотой мальчик. – И они идеально вписываются, девочка-гений. Потому что ты их разделяешь. «Держать лицо, держать лицо…» Я смотрела в его глаза в размытом трансе, чтобы не захлёбываться стыдом от эмоций в них. – Ты прав, Чон, – ты и есть моя фантазия. Прямо в эту секунду завожусь от мысли, как ты идёшь нахуй. – О чём я и говорил: твой рот не теряет привлекательности, какую бы грязь он ни произносил. – Мой рот тоже канул в твои влажные сны? – Просто беспокоюсь, что не каждый сможет оценить его уникальность. – А профессиональный сомелье – это ты, что ли? – Любой мужчина, у которого есть лишние деньги и время на стрёмную подружку. Погоди... – Чон будто бы задумался. – Да: у меня есть и то и другое. – Отлично, – я скопировала его усмешку. – Сообщи, когда станешь мужчиной, тупой ты уёбок. – Сука... – Ису? Я не смогла оторваться от Чон Чонгука – насколько реальным он казался: шрам на скуле, родинки, влажная кожа и ресницы, лучисто склеившиеся, едва уловимое движение кадыка и грудной клетки при дыхании. Он на мгновение отпустил взгляд на мои губы, и только сейчас я осознала, что расстояние между нами сокращено почти вдвое. Даён уже была рядом; я сделала вид, что допечатываю сообщение, с каменным лицом отправив Чанёлю предложение из матов и междометий, и потянулась за сумкой на полу. – Всё в порядке? – спросила девушка. Я обернулась: она смотрела на Чон Чонгука, который снова воплотился в приветливого секси-очарователя. – Конечно, – выбросилось из меня на отъебись. – Самопознание – извечная тема для наших споров. Никак не можем нащупать компромисс. – Чон улыбнулся однокласснице одними губами и слегка приподнял бровь: – Вы подружились, Даён? – Да, мы с Ису хорошо общаемся, – кивнула девушка, стараясь выглядеть непокорённой тем, что он знал её имя, и заправила за ухо идеальную прядь. – Сегодня она познакомила меня со своим парнем. «Блять, хватит приплетать меня в шоу клоунов-манипуляторов!» – Отлично, я рад. В прошлой школе у неё не было друзей… – Чон усмехнулся, – кроме меня. Нужно было что-то вкинуть, вроде «скоро закончится перерыв» или «нам нужно идти», чтобы поскорее выбраться на свежий воздух и перевести дыхание, но этих двоих явно не интересовала моя персона. Обеими руками Даён прижимала к мягкой груди книги в винтажных переплётах, по её плечам струились гладкие волосы, выкрашенные в каштановый с тёплым золотистым отливом, и форма на ней сидела как влитая; даже хренов бантик смотрелся органично, а не как на мне – в виде аниме-косплея из магазина одной цены. Вот тогда, глядя на них, я почувствовала себя персонажем десятого плана, чья сюжетная миссия заключалась в сведении главных героев: красавицы-хорошистки и гения-плейбоя-миллионера-филантропа, которые обменивались взглядами на фоне декораций старинной престижной школы. Чон что-то спрашивал, Даён ему отвечала, то отводя глаза вниз, то в сторону, то снова на него – и скромничала так по кругу. Зачем она использовала уебанский приём кокетства из института благородных девиц: этот психопат считывал всё очень хорошо. У меня ёкнуло сердце: я боялась, что Чон Чонгук заиграется и с ней. «Он ведь сожрёт тебя – в отличие от тебя, ему наплевать… блин, пожалуйста, ну подними же глаза, посмотри на его ухмылку – он обо всём знает… сука». – Перерыв скоро закончится, – выдавила я, но ожидаемо на меня не обратили внимания: сцену требовалось завершить. В класс я вернулась в одиночестве. А на следующий день, когда я припёрлась в школу с отцовскими сухоцветами, о которых упрашивала меня Даён, первое услышанное, что долетело с перетолками учащихся, – новость о девушке Чон Чонгука. Из чего следовал вывод: «подружки» у меня теперь не было. Видимо, стоило радоваться – золотой мальчик снова меня спас… Из крафтового кулька на меня глазели комочки белёсых бутонов, которые подобрал отец сегодня утром. Первый импульс – выкинуть – получилось задавить. Всё-таки было жаль цветы, и время отца, и себя. Поэтому перед началом занятий я отнесла их в кабинет поэтического клуба. Его президент, ученица второго класса, с радостью приняла букет, растроганная то ли на ходу выдуманной историей, то ли моим жалким видом и неловкостью ситуации в целом. Девушка угостила меня протеиновым батончиком и предложила как-нибудь зайти на встречу. Пришлось кивнуть из вежливости. Знакомств мне было достаточно.