Это будет прекрасный день...

Счастливое время, о котором так любил вспоминать Сильвер, когда торговые суда сами неслись навстречу «Моржу», словно приглашая их ограбить, было связано с ней. Женщиной, приносящей их кораблю удачу. Женщиной она становилась по собственному желанию — тогда, когда хотела сама. В остальное время она не уступала силой и отвагой мужчине, а упрямством превосходила их всех, вместе взятых. В том плавании она была самым грозным смерчем, который достался на его долю. А капитан Флинт привык всегда оставлять всё лучшее себе. — В последний раз говорю, провались мне твоё золото и ты вместе с ним, одноглазый чёрт! — башенки французских пистолей, испанских дублонов, английских гиней, голландских гульденов фонтаном стрельнули по каюте, сметённые решительной рукой мулатки. Швырять золото старого капитана мог только один человек на свете. Дочь маркиза, управляющего колонией в Марокко. Сумасбродная как женщина и сильная как мужчина, — Как ты не можешь понять, я не хочу трястись над сундуками, я хочу славы, хочу, чтоб во всём Карибском бассейне знали мой голос. А твоим золотом я тебе могилу могу засыпать, если ты так его любишь. — Его будут знать так же хорошо, как то, что меня зовут капитаном Флинтом, правда, не раньше, чем твой миленький голосок оставит меня глухим. Не хочешь золота — ну, выбери себе какую-нибудь побрякушку, хочешь, выковыряй сапфир из табакерки этого лягушатника — как, бишь, его, дьявола, там звали — пока он ещё не отправился на обед к акулам. И, кажется, из твоей головки опять вылетело, что твоя каюта под полуютом*, а не здесь. Иви, крошка, согласен, очень неприятно, но всё-таки придётся смириться, что два капитана — это слишком даже для «Моржа». Когда Флинт начинает петь в таком духе, больше всего хочется скормить акулам именно его. Когда этот старый кашалот уже запомнит, что она канонир, полноценный член экипажа, а не грелка для его койки, наложница от скуки, и не учёная ворона, которую показывают за деньги. И дело вовсе не в цвете её кожи. Мулатку просто трясло от этого тошнотворного лицемерия, когда даже боцману в лучшем случае доставалось как «безголовому олуху» (в худшем Флинт мог пригнать такое словечко, какое не встречалось не только в печати, но даже не в каждом кабаке), а на её долю доставалась «крошка», «баловница», «душечка», а то и «голубка». Джон не идиот, он же понимает, что позорит её перед всей командой, когда на обеих палубах слышно его «Кажется, нам пора зажигать фитилёк, голубка моя, эти толстосумы ждут не дождутся, когда мы поджарим им крылышки». Нельзя, стальной шкентель вам в глотку, называть боевого канонира «голубкой», да ещё и прилюдно! Боевой канонир, рявкнув, что как-нибудь и без его единственного глаза разглядит, где у неё каюта, хлопнул дверью. Познания Иви в английском, правда, заметно уступали испанскому, поэтому её мнение относительно и Флинта, и его баснословной скаредности было донесено до ушей капитана в виде удара сапогом по затрещавшим доскам. Мужчина ответил столь же любезным: «Чтоб ты издохла, чёрная обезьяна!». Вот же дурная девка. Спору нет, капитан бы лично содрал кожу как со святого Варфоломея с каждого, кто обидел бы его своенравную подружку, но ежечасно воевать с её непростым характером было ему уже не по силам. Чёрт подери, дать ей эту славу, которой она так жаждет, и пусть рвёт своё место в истории своими руками, а «Морж» как-нибудь уже управится без марокканской путеводной звезды. Сильвер не ошибся — чернокожая канонирша и вправду приносила «Моржу» удачу. Да даже если б это было не так, старый упрямец заставил бы поверить. Ей нужно... Флинт вспомнил, как уже пытался подкупить её украшениями, на которые так падки женщины. С чисто африканской несдержанностью Иви могла нанизать с десяток золотых цепей, уверяя, что они защищают её шею от ранения, а потом безжалостно швырнуть за борт. Ей нужен подарок, который она сможет подарить себе сама. Но только он решает, какие подарки допустимы. В сущности, Флинт любил эту несносную девчонку и не хотел, чтоб её история, которую она так рвётся написать своей кровью, окончилась, не успев толком начаться. Он не позволит ей взяться за ношу, которую та не потянет. Девушке ещё только двадцать четыре года. Капитан как никто знал, что карьеру надо делать постепенно, и пиратская ничем не отличается здесь от других. Он один мог бы рассказать, что стояло за битком набитым золотом трюмом «Моржа». Но в эту неделю Флинту везло на столь ненавистных его сердцу французов. Намётанный глаз старого морского волка приметил на горизонте точку в нескольких милях от «Моржа». Для линейного корабля или крупного фрегата тот был слишком мал, а значит, со стороны норд-веста запахло добычей. Флинт толкнул старпома в плечо и указал в сторону точки. — Трёхмачтовый корвет, — не отрывая взгляд от подзорной трубы, Билли пробормотал что-то себе под нос, — на гакаборте** с десяток статуй. Только французы могли так разукрасить корму. Корвет... обычно такие служат для разведки. Хотя по числу орудий такое военное судно мало чем отличалось от торгового. Правда, торговые куда приятнее грабить. Флинту много раз попадались французские корветы — быстроходные, но уступающие «Моржу» в вооружении — и судьба, которая должна была постигнуть этот, не отличалась особой оригинальностью. На эту вздорную нацию какие-то правила дипломатии не распространялись. Об открытой неприязни капитана Флинта к французам знали не только на судне вплоть до последнего матроса, но и во всех водах, куда случалось заходить пиратскому фрегату. Иви слышала, как корабль повернул румба на четыре левее, но почувствовала, что они идут на сближение лишь тогда, когда отчётливо стали различимы бизань*** с квадратным, а не латинским, как у испанцев, марселем****. Она бы сама ходила под такими парусами. Ветер рвал белый флаг с золотыми лилиями, а на корме буквы уже складывались в звучное имя «Луар». Если бы вместо королевского знамени на мачте красовался чёрный флаг, она и не желала бы ничего большего. Но эти проклятые лилии... Мулатка замерла над железной решёткой, сжав огромные щипцы так сильно, что от напряжения её пальцы сделались почти светлыми, буравя взглядом корвет. Она не замечала ни как скатывали перед боем запасные паруса, ни как второпях сновали в крюйт-камеру***** под недремлющим оком капитана, ни даже как какой-то совсем ещё мальчишка, не так давно ставший на корабле юнгой, посыпал мокрую палубу песком у нее под ногами, чтоб орудия не скользили. В эту минуту ей было наплевать даже на тех двух матросов, что удерживали на месте пушку с уже возведённым жерлом, и, не толкни её Пью, девушка не скоро бы заметила, что раскалённое ядро уже давно ждёт выстрела. Будь на месте Иви какой-нибудь другой канонир, пират, скорее всего, попросту дал бы ему затрещину за ротозейство, но грубоватая марокканка пока ещё находилась под покровительством капитана, а Пью дорожил своей головой и глазом. — Надо сказать этому старому хрычу, чтоб не топил. Хороший ход, быстрый. — Нет, это судёнышко мы топить не будем... — неизвестно, как Флинт успел приблизиться к ним, и в его голосе послышалась какая-то насмешка. Может быть... может быть, это её шанс. Шанс на то, чего она так жаждала. Пера, которым начнёт писать собственную легенду. Не позволяя корвету держаться прежнего курса, на пиратском корабле старались повредить мачты и снизить ход. Свистящий ветер в пробитых парусах, должно быть, прозвучал бы для французов боем похоронного колокола, когда б они знали, кто настигает их. С глухим воем в палубу французского корвета вонзились шипы осадного моста, лишившего того последней надежды оторваться от преследований «Моржа». О промедлении не могло больше идти и речи, а в воздухе уже мелькнуло лезвие тесака первым прыгнувшего на мостик Бонса, за ним с грохотом бросились остальные, и вот уже скрестивший со старпомом саблю тяжело валится навзничь. Кровь из пробитой головы смешивается с грязью под ногами. Каждое мгновение над палубой взлетают десятки топоров, штыков, шпаг и сабель, щёлкают приклады мушкетов, гранаты разрывают живую плоть, разит огонь пистолей. «Это судёнышко мы топить не будем...» Дьявол тебя раздери, где этот тарантул, когда он так нужен?.. От льющейся крови по палубе скользко было не только бегать, но даже ходить, и, когда ей всё же удалось разыскать «тарантула» в кормовой части, Иви уже дважды вступала в противоборство (причём первой победы её опять лишил этот крысёныш Лу, предательски пырнув её противника в спину) и приволакивала левую ногу, повреждённую пулей. Повинуясь обычной своей привычке, в первую очередь расправляться с капитаном и офицерами, Флинт сам метнулся на квартердеку******, готовый убить каждого, кто помешает ему. Первые же звуки боя производили в нём перемену, которая приковывала к нему взгляды и повергала в ужас. Схватка опьяняла душу капитана, овладевала всем его существом. Иногда казалось, что он и пиратствовал не ради добычи, а лишь ради того, чтоб упиваться своей силой и чужим страданием. — Да чтоб ты подавился, одноглазый чёрт! Ты обещал, что не будешь топить их! — брань пиратки донеслась до Флинта, остановившегося между двумя противниками, один из которых — по-видимому, помощник капитана — пытался подняться, зажав рану на боку, другой готовился атаковать, рассчитывая только, с какой стороны подойти к капитану. Подобная нерешительность вызывала в пирате единственное желание — плюнуть себе под ноги. Несомненно, он так бы и сделал, если б на сцену не принесло даму его сердца. Крошка Иви так увлеклась бранью в его адрес, что... Флинт выдержал до самого конца и за миг до того, как шпага француза должна была настичь его из-за спины мулатки, коротким скачком оказался в шаге от него, вне досягаемости для оружия. Крепко ухватив своего врага свободной рукой за волосы, рывком оттянул в сторону. — И не намерен отказываться от своих слов, моя голубка. — пират щёлкнул языком, слизнув кровь с артерии и отбросил в сторону отрубленную голову, — Что же... раз уж тебя принесло сюда, можешь разобраться с этим. Он даже не махнул на второго противника, а как-то криво ухмыльнулся в его сторону, предчувствуя развлечение. Флинту слишком хорошо было известно, что Иви руководило не сочувствие — старый капитан вообще делал всё возможное, чтоб его люди забыли это слово — а желание заполучить «Луар» себе. Тридцатипушечный двухпалубный корвет. Девчонке. Тьфу, она ещё телится с этой французской собакой! Зачем тогда носить саблю, если не собираешься пускать её в ход? Нет, никто не упрекнул бы пиратку в милосердии к врагам. Иви нравилось чувствовать, что она может обратить оружие против любого мужчины, словно ещё и ещё раз мстила за своё положение — дочери управляющего колонией и чернокожей рабыни. Но убивать неспособного подняться на ноги человека ей ещё не приходилось. Мерзкий паук! Обезоружил, нанёс такую рану, от которой этот молодчик вряд ли оправится, а расправляться ей? Ведь это... это же унизительно, добивать того, кто даже не может оказать сопротивления! — Можешь не надеяться, а если и дальше будешь так возиться, на всю жизнь останешься в дырявом корыте и на большую добычу, чем гнилая пенька, не рассчитывай. — Флинт уже повернулся к двери, — И запомни, крошка... Она знала, что он сейчас скажет. «Ты очень разочаровала меня, Иви». И после того, как он это скажет, помощи от «Моржа» ей уже не видать. Этому офицеру всё равно уже не жить. Мулатка взвела курок раньше, чем мнение капитана о ней успело упасть ниже уровня моря. Единственный выстрел, оборвавший последний крик — и всё было кончено. На верхней палубе абордажный бой тоже подходил к концу. От них всех её по-прежнему отличало то удивление, которое поначалу присуще всем не очень опытным морякам, кто пиратствует не так давно, не понимающие этой деловитой суеты после стычки, когда через тело, ещё минуту назад бывшее живым человеком, переступают, чтоб ободрать такелаж с захваченного корабля, а то и просто пинком отбрасывают с дороги. Последнее случалось особенно часто — к тому моменту, как Флинт покинул кормовую часть, на корвете не осталось ни одного живого человека за исключением команды «Моржа». — Я же обещал, что сегодня выдастся прекрасный день, — с леденящим душу для всех, кто не был знаком с ним лично и не успел привыкнуть к его нраву, хладнокровием капитан последним покинул корвет, оставив свой знак как страшное послание живым, кому однажды выпадет на долю встретить гонимый волнами и никем не управляемый корабль мертвецов. Нет, даже не с хладнокровием — с песней. Ближе к вечеру спустился на полуют в её каюту и молча бросил на стол карманные часы с боем и эмалью на корпусе со своей дьявольской усмешкой, должно быть, срезав с мундира какого-то убитого офицера. Она желала вывести первое слово своей истории, а вместо свободы получила безделушку. Флинт... пошёл ты, старый кашалот!.. Что ей мешает уйти от этого одноглазого чёрта, дать ему спокойно дочахнуть остаток дней над своим золотом и перестать зависеть от его настроения? Кажется, сегодня он в полной мере обнажил свою насквозь прогнившую душу. Иви даже не помнила того дня, когда ей не хотелось удушить его с десяток раз на дню, а то и побольше, но... Флинт был легендой, и пьянящее ощущение воли, упоения собственной силой и вседозволенностью овладевали мулаткой всякий раз, когда она видела его преображение перед схваткой, и мелочный скопидом превращался в искру, скачущую по звонким клинкам. Порой ей даже чудилось, что он ввязывается в них не ради наживы, а ради того, чтоб ещё больше ослепить этим жаром, кипящим у него в груди. — Вставай, належалась, — ух, ты даже представить себе не можешь, что бы с тобой было, если б ты посмел, как в прошлый раз, тыкнуть пальцем в шею! Ну ладно бы ещё Бонс или там Сильвер, но, когда к ней тянет лапы даже этот Грязный Лу, даже самому святому терпению пришёл бы конец — а назвать Иви святой нельзя было даже с очень большой натяжкой. Напавшее было на мулатку лёгкое забытье как рукой сняло. — Доподкрадываешься у меня. — через минуту пистолет смотрел уже прямо на нарушителя тишины, — По делу, или сразу разрядить в тебя? Пиратку даже веселило, как Лу всегда удивлялся кинжалам и пистолетам в свою сторону, чаще всего от собственных же товарищей, которые обращались к нему своей угрожающей стороной почти ежедневно. Он и сейчас сначала вскинул лохматые брови, а потом уже отозвался. — А что сразу я? Тебя капитан сказал вытащить, я и вытаскиваю. — Что ему на этот раз взбрело? — но всё-таки имя Флинта производило на всю команду слишком сильное впечатление, чтоб тотчас же не вскочить. — Там дрянь какая-то. Обычный рыбацкий кеч, но раз уж попался... Иди, шлюпку отвязывай. Может, убедишь их сменить парус. И пошибче, — пират попытался придать голосу как можно более грозный тон, но слишком тянуло на ехидную улыбочку, — если тебе невтерпёж перебраться с «Моржа» в собственное корытце.

***

*– надстройка над кормовой частью верхней палубы, где располагались каюты командного состава ** – верхняя закруглённая часть кормы судна *** – последняя мачта на паруснике с тремя мачтами **** – прямой парус на втором снизу рее ***** – помещение для хранения пороха ****** – часть верхней палубы военного корабля, где располагались каюты капитана и офицеров