Племя

У Нолофинвэ нахмурены брови, а губы стянуты в ниточку. Принц не видит себя со стороны, но ему кажется, что он выглядит глупо — потому что у Аракано доброе сердце и чистая душа. Потому что он совсем юн и ещё не знает, что такое — быть неискренним. Ноло прячет свою обиду за злостью впервые. И у него плохо получается. — Ты забываешься, Феаноро, — младший принц неосознанно копирует интонации того, к кому обращаться. У Аракано дрожат руки и сердце бьётся так сильно, что он почти не слышит свой голос. Но Ноло смотрит в чужие огромные и такие тёмные глаза и ему даже хватает смелости добавить: — я не твой слуга. Я ни в чём не провинился. Я такой же как и ты. Наверное, тяжёлая рука старшего брата не сбивает Ноло с ног, потому что Феаноро давится изумлением и яростью и не может вдохнуть. Аракано думает: «что, не ожидал, что я стану отвечать? Думал я вечно буду молча терпеть твои издёвки?» Ноло не знает, откуда в нём столько наглости, но чувствует, что чаша терпения переполнена. Он игнорирует чистую и печальную, как слёзы валиэ Ниенны мысль, которая говорит, что не должно брату так обращаться с братом. Он хмурит брови сильнее, потому что Феаноро с ним самим обращается намного хуже. А Финголфин, что бы не говорил старший принц, нолдо. У него есть гордость. — Ты, — у Куруфинвэ голос ровный и спокойный, но в нём столько силы, что юного Ноло буквально впечатывает в пол. Пока Феаноро делает медленный и угрожающий шаг, Нолофинвэ успевает подумать, как глупо было считать, что он, Ноло, сумеет достойно ответить старшему брату, — ты утверждаешь, что ты такой же как и я? — вкрадчиво интересуется Куруфинвэ. Он сейчас стоит совсем близко к Аракано. Он всё ещё выше младшего принца почти на голову. И да: они всё ещё находятся в личной мастерской Феаноро. А Ноло — он просто принёс свитки, которые отец просил передать старшему. Эру, Аракано просто должен был проигнорировать насмешку Куруфинвэ и быстро ретироваться, но он почему-то всё ещё стоит здесь и… Что? — Да, — выдавливает Ноло. Он запрещает себе опускать глаза и запрокидывает голову, чтобы быть на одном уровне с Феаноро. Проклятье, почему раньше он не замечал, что старший брат настолько выше? — да, я такой же как и ты. «Поздно отступать», — говорит себе Финголфин. В глазах у брата ярость. Ноло и сам злится и ему даже хочется, чтобы эта злость заглушила детскую обиду, которая больно сжимает сердце. Ему хочется эту обиду выплеснуть. Хочется, чтобы его услышали. Но Феаноро опасно щурится и с издёвкой тянет: — То есть ты считаешь себя равным мне? — наверное, это выглядит так, как будто Куруфинвэ просто спрашивает, действительно интересуется, но только Ноло знает, что брат указывает ему его место. Снова. Финголфин думает, что нужно что-то ответить. Нужно — если он уже это начал, но у Аракано внутри тысяча иголок, которые вторят Феанаро, которые колят осознанием того, что он, Ноло — никто. Пустое место. Руки сжимаются в кулаки, чтобы унять дрожь, а глаза у Финголфина блестят от злости, а вовсе не от слёз. Но ведь Куруфинвэ знает правду, знает, где болит, знает, куда ударить, потому что видит своего ничтожного младшего брата насквозь. — А что ты можешь сам, Ноло? Что ты можешь без меня? — Феаноро зачем-то говорит шёпотом и усмехается. Аракано думает, что лучше бы брат выпустил свою злость наружу. Лучше бы она встретилась со злостью Финголфина, лучше бы она стала царапинами, синяками и кровоподтёками — на теле Ноло, конечно же — но Куруфинвэ не двигается с места и даже не повышает голос. Но делает намного больнее. Потому что это «без меня» напоминает о том, что когда-то Феаноро у него — был. Когда-то старший брат не злился так сильно и даже нянчил маленького Аракано, и даже улыбался ему, и даже показывал какие-то свои чертежи, и брал на руки, и целовал в затылок. А Ноло мог цепляться за одежду Куруфинвэ и протягивать доверчиво руки, зная, что Феаноро может обнять, но ещё не зная, что может ударить. Всё это было как будто случайно. Как будто потому что талантливому и вечно занятому Куруфинвэ нужен был тот, кто будет слушать его гениальные идеи, нужен был тот, кто принесёт кувшин с водой в кузни, а Ноло всегда оказывался рядом. Всегда — тянулся к прекрасному и манящему пламени старшего брата. Пламя — обожгло. Но Аракано оставался всё также юн, наивен и привязан к Феаноро, который его так легко оттолкнул, который обидел, который ударил. — Ты обо мне ничего не знаешь, — говорит Финголфин, наконец. Ему хотелось бы, чтобы голос звучал, как у Феаноро, ему бы во многом хотелось быть как Феаноро, и именно поэтому в голосе в Ноло только ломкая боль. Только обида и это проклятое знание о том, что Куруфинвэ не проникнется, не поймёт, никогда не простит Аракано то, что тот родился. Потому что старший брат думает вот так: — Ты хочешь всем нравится. Хочешь, чтобы тебя все любили. Хочешь быть в центре внимания. Хочешь быть первым для отца. Я знаю о тебе достаточно, Нолофинвэ, — Феаноро отходит на шаг и опирается руками на свой стол, глядя с таким презрением, что у Ноло к глазам подступает постыдная влага, которую жестокий Куруфинвэ, конечно, замечает, потому что этот блеск уже не от злости. «Я хочу, чтобы ты меня любил», — думает Финголфин. Ещё недавно он бы непременно сказал бы об этом брату с той детской непосредственностью, но и поразительной серьёзностью, на которую только он, Ноло, был способен. Ещё недавно Феаноро говорил, что Аракано умён для своих лет. Теперь Феаноро убеждает, что такого никогда не было. Потому ли что Финголфин стал слишком умён? «Я хочу, чтобы ты меня любил», — думает Ноло снова, потому что внутри он всё тот же ребёнок, которого Феаноро носил на руках (по просьбе отца, как брат теперь говорит). Но Финголфин более не произнесёт этих слов вслух, ведь он теперь знает, что на лице у Куруфинвэ часто появляются жестокие морщинки, а изо рта его донясятся жестокие слова. — Это неправда, — вот и всё, что получается ответить. Феаноро смеётся, а Ноло, который ещё недавно не понимал, как можно смеяться, если не смешно, вздрагивает всем телом, глядя, как под кожей на шее брата двигается кадык. Куруфинвэ вновь делает шаг и его рука резко тянется вперёд, будто хочет вцепиться Ноло в глотку и исправить ту досадную ошибку, по которой Финголфин существует. Нет, конечно. Аракано по прежнему может дышать, ведь брат просто касается пальцами подбородка, внимательно разглядывая черты лица Нолофинвэ. — Вот как. Неправда, — младший принц кожей чувствует, что ему хотят причинить боль и догадывается, как тяжело пламенному брату сдерживать себя, — но не ты ли всё время хвастаешься отцу своими смешными достижениями? — выплёвывает Феаноро, в который раз давая понять, что он думает о способностях своего младшего брата, — не ты ли усердно убеждаешь его, что я несдержан и своеволен, а вот ты — само смирение? Ты ведь никогда не споришь со старшими. Ты со всем соглашаешься, и никто не догадывается, что это не потому что ты мудр, а потому что у тебя просто нет своего мнения. Ноло открывает рот и не может ничего сказать. Он чувствует, как кровь приливает к лицу, а дрожь становится такой сильной, что Феаноро может почувствовать её через прикосновение. Аракано переполняет постыдное и глупое желание разрыдаться прямо сейчас и закричать что-то вроде «за что ты так со мной? Почему ты меня ненавидишь? Что я сделал не так?» Но тогда он перечеркнёт всё, что уже сказал. Тогда Феаноро никогда не будет воспринимать его всерьёз, а этого никак нельзя допустить, поэтому Ноло фыркает и пытается убрать пальцы брата от своего лица — Эру, какая глупая попытка. Его тонкое юношеское запястье перехватывает широкая ладонь кузнеца. Финголфин кусает губу, чтобы не вскрикнуть от боли. Раньше — он всегда вскрикивал и смотрел на брата влажными от слёз глазами, в которых стояло это наивное «за что?» Куруфинвэ сжимает пальцы сильнее, пытаясь хотя бы так выразить свою ярость. Хотя бы так — если нельзя разбить ненавистному брату лицо, а Ноло заставляет себя не отводить взгляд, даже когда искажённое злостью лицо Феаноро оказывается так близко, что Аракано может почувствовать чужое горячее дыхание. Финголфин думает: «зачем ты? Зачем ты так часто хмуришься, почему ты так редко улыбаешься? Зачем тебе эти взрослые морщины меж бровей и в уголках глаз? Я уже забыл, какой ты. Забыл, как оживает твоё лицо, когда ты радуешься». Финголфин говорит: — У меня есть своё мнение. Не моя вина, что оно тебя никогда не интересовало, — получается шёпотом, но брат эти слова, конечно, слышит. Старшему на это ответить нечего, потому что Ноло говорит правду — они нормально не разговаривали уже очень давно. С тех пор, как Аракано попытался обсудить с Феаноро какое-то отцовское решение. С тех пор, как Куруфинвэ внезапно разозлился, и сказал, что Финголфину вообще лучше не лезть в это. Что не его ума это дело. Аракано подавился своим осторожным «но», когда старший брат оттолкнул его, не рассчитав силу, так что Ноло врезался в шкаф, больно ударившись затылком. А отец пришёл на шум и накричал на Феаноро в присутствии других нолдор, хотя Финголфин и пытался соврать, что упал сам. Старшему тогда показалось, что Ноло встал между ним и отцом. Показалось, что Ноло виноват… Во всём? С тех пор так всегда было. Ноло прятал синяки и царапины, говоря, что «всё хорошо, Атар». Глупо надеясь, что когда-нибудь Куруфинвэ остынет. Что когда-нибудь всё действительно будет хорошо. Теперь они здесь. Теперь Феаноро сжимает руку брата так сильно, что лицо Ноло всё же искажается в гримасе боли. Младший отчаянно пытается оттолкнуть от себя Куруфинвэ, но только упирается в грудь старшего, носом случайно уткнувшись в чужое плечо. Феаноро его не отпускает, и они зачем-то замирают в таком положении. Внутри болезненно колет, когда Финголфин понимает, что со стороны всё это похоже на объятия. Совершенно обыкновенные. Братские. Ему приходит в голову, что Куруфинвэ, должно быть, несказанно разозлится, если его сейчас действительно обнять. Нолофинвэ делает это прежде, чем успевает подумать. Он резким движением вырывает запястье из захвата брата, а затем закидывает руки Феаноро на шею, чувствуя, как Куруфинвэ поражённо замирает. Вспоминая, что это было уже когда-то давно. Ноло тогда жался к брату, который был в приподнятом настроении и изрядно пьян. Ноло буквально вис на нём и чувствовал, как душа становилась радостная и воздушно лёгкая, когда руки Феаноро обнимали в ответ. Тело Аракано тоже было лёгкое — тогда, потому что Ноло легко скрестил ноги на пояснице брата, а рука кузнеца обхватила ягодицу Финголфина, что была скрыта лишь тонкой тканью домашних штанов, потому что младший принц уже собирался отходить ко сну, когда Феаноро внезапно ввалился в комнату (он перепутал свои покои с покоями Аракано?) Ноло задыхался от восторга, не понимая, чем заслужил такое счастье, не понимая, почему всё это так его волнует, почему тело так остро реагирует, почему так горячо, так сладко… Наверное, в этом было что-то неприличное. Что-то абсолютно неправильное в том, как бёдра двинулись навстречу, в том, как всё тело дрожало от трения через одежду, когда пьяный Феаноро не смог удержать равновесие (внезапная ноша в виде младшего брата не помогала), и они упали на кровать Ноло. Куруфинвэ тогда тихо рассмеялся и поцеловал голубую венку на тонком запястье Аракано. Том самом запястье, которое сейчас хранит следы жестокости Феаноро. Синие и алые. Те, которые Ноло будет прятать от родителей под рукавом не потому что он не хочет, чтобы Куруфинвэ наказали (конечно, не поэтому), а потому что отец и мама будут волноваться, а они не должны. Пусть думают, что всё хорошо. Что у них отличная семья. Но она не была отличная даже тогда, когда Нолофинвэ завороженно провёл пальцами по губам старшего брата, когда выгнулся, стремясь быть ещё ближе. Между братьями так не должно быть, но Аракано тогда об этом не думал — он вообще не думал. Ни единой мысли не было в его голове. Но вот Куруфинвэ был старше и умнее, и он порывисто встал, пошатываясь — «спокойной ночи, Ноло». Но нет, это не была спокойная ночь. Финголфину было стыдно и очень хорошо, когда он той самой рукой, которую ещё недавно целовал старший брат, обхватил плоть и выгнулся, кусая губу. Ему казалось, что под опущенными веками блеснули звёзды владычицы Элентари. — Что ты… Творишь? — шипит Феаноро ему в плечо, наконец, приходя в себя и пытаясь оттолкнуть младшего брата, но Ноло лишь сильнее сжимает плечи Куруфинвэ, а затем коротко целует его куда-то в подбородок. Феаноро старше и сильнее и он, конечно, вырывается, глядя ещё более зло чем в начале этого странного и бессмысленного разговора. Он никак не возьмёт в толк, почему на все его колючие слова Ноло отреагировал так. Финголфин складывает руки в замок за спиной, потому что эти руки всё ещё дрожат. Младший думает, что это была очень глупая попытка. Это был глупый поцелуй, вызванный воспоминаниями, которых не должно было быть. Аракано уже знает, что сквозь эту стену непонимая ему не пробиться никогда. Знает, что лаской никогда не приручить это пламя. Знает, что эту глупую любовь придётся прятать всю жизнь. Знает, но пока не может поверить. Только на лицо ложится первая в жизни юного Нолофинвэ маска — отрешённая, спокойная, безразличная. Финголфин и бровью не ведёт, когда слышит: — Ты жалок, — Феаноро показательно и брезгливо стирает несуществующую грязь на подбородке. Стирает тепло губ Ноло. — Это ты испугался одного ничтожного поцелуя. Это ты жалок, Феаноро, — смешок. Когда Аракано разворачивается, он думает что это так неправильно — причинять боль Куруфинвэ. Но: «ты сделал это. И будешь делать чаще — потому что он заслужил. Привыкай, Нолофинвэ». За дверью младший принц прислоняет руку к груди и несколько минут ловит удары собственного сердца. То, другое сердце, что осталось в мастерской бьётся также быстро, но совершенно по другой причине, и поэтому между братьями разверзается чёрная и безнадёжная пропасть.