Не облажайся

      Феникс устал.       Натурально так, по-человечески устал.       Он хочет поднять руку и взглянуть на часы, понять, сколько вечностей уже прошло с этим запутанным делом, но Пёрл держит его за индиговый в свете слабого освещения почти закрывшегося следственного изолятора рукав пиджака так крепко, что у Райта просто нет возможности шелохнуться лишний раз — что уж говорить о том, что из-за так и веющего от юной Фэй отчаянья желание делать что-либо лишнее вообще пропадает. Да и по делу делать тоже ничего не хочется — зато желание прекратить все мучения прямо здесь и сейчас возрастает в геометрической прогрессии, не достигая при этом единицы.       Пёрл смотрит на него огромными, точно грецкие орехи, медовыми глазами, которые блестят так влажно, что у Феникса самого начинают слезиться — приходится отвести взгляд в сторону, что ощущается попыткой сбежать; потому что не должны быть у ребёнка настолько понимающие и пронзительные глаза, не должны быть под ними голубоватые следы и прожилки тонких, полупрозрачных из-за недосыпа (сколько ей, восемь?) венок, не должен ребёнок так всхлипывать второй день кряду и время от времени всё же срываться — потому что если нервов Феникса едва хватает, что говорить об этом несчастном ребёнке?       Феникс обхватывает маленькую ручку — обе ладони Пёрл легко поместятся в одной его, такой широкой она кажется в сравнении, — и Пёрл всхлипывает громче.       На последний трамвай до деревни Фэй они уже давно опоздали, и Пёрл, очевидно, нужно остаться ночевать у Феникса — иного выхода просто нет. Феникс не то чтобы против, но он малодушно просит всех богов, чтобы она не разревелась прямо здесь, на пути к парковке: ну, Пёрли, дай хотя бы шанс выйти на улицу, продержись хотя бы немного, на свежем воздухе должно стать легче.       Боги показательно затыкают уши и безразлично отворачиваются от уставшего Райта, которому ничего не остаётся, кроме как вдохнуть глубже слишком уж тяжёлый воздух и сжать хрупкую ладошку сильнее — и это словно активизирует скрытые резервы Пёрл, которая не знает, как выплакать все чувства и переживания, которые едва-едва помещаются в её крошечном сердечке. С раздражённых розовых век градом срываются первые крупные слёзы, и Пёрл очень быстро переходит от беззвучных рыданий к стадии детской истерики.       — Мист-Мист... ич-чес… М-М-Майя! — у юной Фэй сильный детский голос — её крик о помощи заставляет полусонного охранника лениво приподнять голову, но он в целом остаётся довольно равнодушен к ситуации, которая его не касается (со стороны это выглядит так, будто ребёнок капризничает, куда уж ему со своим безразличием до проблем семьи Фэй — и уж тем более до Райта). Райт — уставший до полуобморочного состояния, сдерживает раздражение и малодушно пытается игнорировать детские слёзы, но разве может он оставаться в стороне?       Он не знает, что делать с плачущими детьми — с плачущими взрослыми, впрочем, тоже, но это уже другой разговор, они хотя бы могут объяснить, чем им помочь. Он и сам вот на столько близок к тому, чтобы расклеиться окончательно, но сморкающийся в рукав пиджака ребёнок не позволяет ему расслабиться ни на секунду, потому что Пёрл смотрит на него, Пёрл носится за ним хвостиком, суёт свой маленький любопытный нос во все взрослые дела и знает обо всех приготовлениях к суду — Райт ломает пальцы и кусает локти, безвольно размышляя, на кого он может повесить Пёрлс хотя бы на десять минут. И, чёрт побери, это на плечах Феникса лежит будущее Майи, это он должен вытащить её из неприятностей (в который уже раз?), это от каждого его действия зависит судьба молодой ещё совсем девчонки и её ещё более мелкой сестрёнки.       А если он не справится? Если опять на суде что-то пойдёт не так? Им нужен приговор уже завтра, и какой приговор хочет услышать Феникс? Виновен? Оправдан?       А если он справится?       — Пёрлс, не плачь. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты же знаешь, что у меня есть всё, — паника бьёт набатом по ушам, истина кричит на него, спрашивает, зачем ты врёшь ребёнку в глаза? Почему ты считаешь, что справедливость важнее чьей-то жизни, пусть даже это жизнь близкого друга? Почему ты думаешь, что имеешь право идти против правды — какая бы серьёзная причина у тебя ни была? — Чтобы помочь Майе, верно?       Убедить Пёрл не получается, хотя Феникс честно старается (хотя и думает с паникой о том, что собирается сделать совершенно ужасную вещь): всхлипы на какое-то время прекращаются, когда они выходят на улицу и ночной холодный воздух мажет по розовым щекам, блестящим в свете фонарей от невысохших слёз, но затем продолжаются, кажется, с новой силой. Чуть поодаль скрипят, мягко и тихо, тормоза остановившегося автомобиля, который мелькает бледным бордовым пятном в уголке глаза; с щелчком открывается дверь, беззвучные шаги сотрясают реальность своей нормальностью, а потом остаются незамеченными вовсе.       От каждого надрывного вздоха Пёрлс у самого Феникса внутри что-то мучительно обрывается. Он думает, что вот, это последний раз, когда у него что-то так вздрагивает, ноет в самом сердце, но Пёрл отрывисто набирает в лёгкие больше воздуха — и Райт весь костенеет от нового спазма, от колющей изнутри боли, напоминающей, что он всё-таки ещё жив.       — Маленькой леди не пристало так громко плакать.       Феникс вздрагивает крупно и надрывно — как если бы его тело свело в четвёртом часу утра болезненной судорогой, от которой холодеет всё внутри. Он опускает взгляд, встряхивая колючей головой, будто пытаясь отогнать наваждение. Если он, не евший и не спавший нормально уже два дня, начал видеть то, чего нет на самом деле, то ничего неудивительно в этом нет; но если с мигренью справится он ещё может, то галлюцинации отогнать всё же стоит.       Прокурор Майлз Эджворт сидит на корточках перед Пёрл, едва не опираясь коленом о закатанную в холодный бетон землю, и почти отеческим жестом вытирает платком с бледных щёк нескончаемые слёзы. Она наконец-то отпускает промокший насквозь рукав Феникса, цепляясь теперь так же отчаянно за жёсткую и совсем не ласковую руку Майлза — разница в том, что ладонь Эджворта, в отличие от рукава пиджака, порвать будет сложнее, даже если цепляться за неё всей маленькой пятернёй так же отчаянно. Майлз не улыбается, не утешает — только методично, без лишней обходительности собирает градом срывающиеся с длинных ресниц слёзы, но холодность и собранность Майлза отчего-то имеют большее влияние на Пёрл, чем суетливая попытка Райта что-то исправить.       — Мистер… Эж… Эдж… — надрываясь от нехватки воздуха в крошечных девчачьих лёгких, она пыталась выговорить фамилию Майлза и ухватить его за жёсткие руки, которые не то чтобы выпутывались из хрупкой хватки, но не отвлекались на нежности и продолжали приводить кукольное лицо девочки в порядок.       — Майлз, — не зов, констатация факта. Феникс недовольно сводит брови к переносице, борясь с каким-то противным детским желанием оттолкнуть его от Пёрл.       Хочется рявкнуть на Майлза: “Это твоя вина”, хотя, конечно, Эджворт ни в чём не виноват. Он делает своё дело точно так же, как и Феникс, за исключением лишь того, что от него не зависит жизнь девушки в заложниках. Райт не понимает только одной вещи: в этот раз Эджворт не отступается от приговора не из-за гордости, как было прежде, а из-за истины, которая ведёт его в этом направлении.       — С Майей всё будет хорошо, — Эджворт смотрит в карамельные глаза Пёрл, но обращается словно вовсе не к ней, и Феникс весь напружинивается от этой непоколебимой уверенности в голосе, потому что сам он уже вторые сутки балансирует на леске, с которой вот-вот сорвётся — он уже не раз почти оступался, но умудрялся сохранять равновесие — как долго ему ещё будет везти? Под рациональной прохладой взгляда Эджворта и его несгибаемой решительностью в каждом хлёстком, тяжёлом слове, надёжным фундаментом ложащимся в основу веры в светлое будущее, Фэй слегка успокаивается, пока не затихает вовсе, беспорядочно кивая головой — забавно дёргается кренделёк из тонких волос, отдельные прядки торчат петухами из неаккуратной причёски.       Майлз поддевает узкий подбородок, вынуждая Пёрлс приподнять голову — она смотрит солёной карамелью на Майлза и отпускает его жилистую руку, выхватывая платок и комкая его в тонких пальчиках нервным детским жестом; Майлза, который дал ей надежду, который подставил плечо, который бросил все силы (равно как и Феникс, конечно, никто не умаляет его заслуг перед семьёй Фэй) на то, чтобы найти Майю. Эджворт внушал ей доверие, ей — да, а Фениксу?       Он и сам не знал ответа на этот вопрос.       Он, строго говоря, даже не задумывался об этом.       Эджворт отпускает лицо Пёрл, прижимает пальцы к своим неподвижным губам и вдруг — морщится как от лимона, совершенно очаровательно: морщит лоб и щурится, спутываются полупрозрачные седые ресницы, в уголках глаз собираются морщинки и губы сжимаются в узкую полоску.       — Солёно.       Пёрл смотрит на него непонимающим взглядом, а потом начинает тихо смеяться, зажав ладонями рот, пока Майлз продолжает картинно щуриться и потряхивать седой чёлкой. Феникс не сдерживается и усмехается против воли тоже: засевшая внутри обида слегка утихает вместе с тем, как откуда-то появляется осторожная, робкая нежность при взгляде на происходящее. Кажется, чудо всё же существует.       — Что ты здесь делаешь, Майлз? — Феникс складывает руки на груди, не сводя с Эджворта взгляда, пока он поднимается, прекращая гримасничать. Райт, честно говоря, даже не знал, что он так умеет — и, что самое главное, не мог поверить, что Пёрл так легко купилась на это. Особенно если учесть, что выражение лица Эджворта изменилось без полутонов и стадий, как только он поднялся на ноги — будто он сменил одну маску на другую, не волнуясь, что могут подумать о количестве его лиц. Фениксу остаётся только смириться и с привкусом детской обиды на губах раздавить в зачатке рождающуюся в груди нежность и желание простить Майлза (возможно, однажды, когда-нибудь — но сейчас нет ни времени, ни сил, ни желания). Принимать от него помощь теперь, когда они снова столкнулись лбами, теперь, когда Феникс почти смирился с тем, что Эджворт “выбрал смерть” и выбрал вычеркнуть себя из чужой жизни?       Тогда Райт просто согласно кивнул и помог Майлзу исчезнуть — из своей головы, из мыслей в первую очередь, и даже окружающие старались не упоминать Эджворта при Фениксе. Было сложно, но он всё же справился с этой утратой.       А теперь что? Какого чёрта Эджворт снова врывается в его жизнь? Почему он снова занимает в ней пустующий угол — Феникс думает, что этот угол пятый; на деле комната обычная, а угол — очень тёмный, холодный и пустой без своего обитателя, и этот холод бьёт в самую душу фрустрацией и какой-то болезненной растерянностью.       Хотя, справедливости ради, Феникс первый начал лезть не в свои дела, когда об этом никто — в частности Майлз Эджворт — не просил.       — Жду вас, — он пожимает малиновыми крепкими плечами, будто бы озвучивая прописную истину: разве не очевидно? Его лицо — диаметральная противоположность той забавной гримасы, что было ещё пару секунд назад — абсолютно неподвижное, лишенное эмоций.       Мистер “Я-держу-всё-под-контролем”, неужели тебе было мало благодарностей, неужели ты думаешь, что это может исправить обломки того, что называлось когда-то очень гордо и громко “дружбой”; Феникс думает себе под нос ворчливо и недовольно, сжимает ноющие челюсти, но обрывает поток обиженных мыслей прежде, чем он превратится в настоящее раздражение, которое сорвётся с плотно сомкнутых губ потоком колючих слов.       Он устал — усталость висела на шее неподъемным грузом ответственности, которую он тащил на себе с тех самых пор, как его прижали к стене, тяжестью двух дней недосыпа горбила и гробила широкую, прошитую стальным прутом, как ему самому порой казалось, спину, пролегала тенью под опущенными в землю глазами, блестящими пусто и стеклянно. А Майлз пытался помочь — так, как умел, так, как считал нужным и, честно говоря, помогал — не словом, но делом.       И, может, не стоило искать в этом каких-то скрытых мотивов.       Феникс хотел бы чем-то возразить, сказать, что Майлз сделал уже всё, что мог, он и так сильно помог (Феникс, скрипя и покашливая, всё же готов согласиться с этим), но Эджворт уже открывает заднюю дверь автомобиля, а Пёрл доверчиво и без лишней жеманности прямо с ногами забирается на сидение, доверчиво кивая Эджворту, когда тот по-джентльменски интересуется у маленькой леди, удобно ли она обустроилась.       — Тебе тоже дверь открыть? — Эджворт вскидывает брови, глядя в упор на Феникса, так резко, что всё его неподвижное лицо оживает — тот в ответ не то что не шевелится, он оказывается словно пришпилен гвоздями в землю. Хочет не то податься вперёд, не то отскочить назад, но его словно по щиколотки закатали в асфальт — даже на брюках остались пятна.       Он испачкал их ещё, кажется, вчера или в прошлой жизни, но времени даже оттереть пятно влажной салфеткой у него просто не было.       — Да, да, я… В смысле, нет, не нужно, — Феникс неловко, но без улыбки, с усталостью чешет колючий затылок. Взгляд Эджворта на крошечную долю секунды смягчается от этой почти ребяческой неловкости (или это свет тусклых фонарей смягчает все обычно холодные и равнодушные черты лица?), и в машину они садятся вместе: Майлз — за руль, сразу пристёгиваясь и обхватив руль привычным жестом, Феникс — назад, к Пёрл.       — Мы заедем в Très Bien, потом я отвезу вас домой. Мы не задержимся надолго, — Майлз выруливает на дорогу, параллельно набирая номер ресторана, очевидно, намереваясь сделать заказ заранее — со сменой руководства кухня там стала значительно лучше.       — Майлз, время… Они уже закрыты.       — Жаль.       Эджворт откидывает телефон на сидение рядом с собой, вдавливая педаль газа в пол. Феникс не видит его лица даже в зеркале, но почему-то ему кажется, что Майлз явно недоволен бессилием и отсутствием прав на ресторан.       Феникс почти весело думает о том, может ли Майлз позволить себе покупку ресторана.       Они выезжают с главной улицы, проезжают знакомые домики — в мерцающем свете проплывающих мимо рекламных щитков и щедро льющегося из окон света лицо Пёрл, снова вцепившейся в крепкий закостеневший локоть Феникса, выглядит особенно безэмоционально и оттого ещё более отчаянно. Райт накрывает её руку своей, бормочет что-то успокаивающее, но, к счастью, не пытается разговорить — Фэй едва заметно и заинтересованно приподнимает голову, когда они проезжают мимо агентства Райта, но очень скоро падает обратно, даже не взглянув лишний раз на Феникса.       Феникса душит усталость настолько, что он даже не может ощутить в полной мере, насколько ему неловко из-за расстроенного вусмерть ребёнка и полузадушенного аромата синтетических чехлов на сидениях вычищенной изнутри и снаружи машины. Он невротически чешет руки и царапает розовые кутикулы, раздражает россыпь красноватых, не сошедших с зимы цыпок на белых от напряжения костяшках.       Майлз спрашивает, не против ли они, если они зайдут в какую-то забегаловку — как раз за углом того дома, где живёт Райт, а вместе с ним временно и Пёрл — слышит в ответ согласное мычание. Он не отвлекается от дороги и делает музыку сильно тише, мягко тормозя возле круглосуточной лавчонки с какой-то дешёвой восточной едой. Сонный повар, очевидно не ожидавший поздних посетителей, долго смотрит на рассматривающего меню Эджворта и поражается тому, насколько эта малоподвижная и статичная фигура с картины века эдак двадцатого кажется совершенно неуместной и не вписывающейся в дешёвой забегаловке.       Пока этот же повар готовит наугад выбранное блюдо — Майлз не очень силён в восточной кухне, — Эджворт звонит команде: начальник только обречённо вздыхает, что следов найдено не было, группа продолжает прочёсывать каждую улочку, мимо них даже блоха незарегистрированная не проскочит. Ответа не следует — Майлз выключает телефон, оплачивая покупку и складывая в пакет коробочки с готовой едой.       По собственным ощущениям возвращается он очень скоро и мельком заглядывает на задние сидения, со вздохом обнаружив пару заснувших детей, которых ему всё же приходится разбудить немногим позже.       Гречневая лапша с какими-то овощами и индейкой под непонятным бульоном — Майлз невольно принюхивается к лежащему на соседнем сидении пакету и ему кажется, что на кончике языка оседает такой необъяснимый кисло-сладкий привкус — звучит как хоть какой-то план для выживания, потому что в сознательности Феникса, который и так носится весь день как в мягкое место ужаленный, Эджворт очень сильно сомневается.       — Подъём, Райт, — Майлз встряхивает Феникса за крепкое плечо, и тот прячет от раздражителя самое дорогое, что у него сейчас есть под рукой — Пёрл Фэй. — Феникс, вставай. Мы дома.       “Мы дома” — шёпотом проходится от уха вдоль позвоночного столба, прошибает разрядом электричества, вынуждая крупно вздрогнуть и всё же проснуться. Затёкшие мышцы непрозрачно намекают, что заснуть в машине было плохой идеей, и Райт, пытаясь хоть как-то облегчить боль, вытягивается и прогибается в хрустнувшей спине настолько, насколько позволяет салон автомобиля.       — Что?       — Вставай, Райт. В кровати отоспишься.       Феникс согласно кивает, выползая из машины первым и сонливо потирая глаза — он просыпается сразу же, как оказывается на прохладной мартовской улице, и удивляется тому, как умудрился уснуть на неудобном и даже немного жёстком (пусть и явно новом; очевидно, Майлз редкий раз кого-то катал на машине, потому что водительское сидение было явно чуть более потёртым) сидении. Эджворт, не церемонясь, передаёт ему пакет с лапшой, а сам тянется за Пёрл, которая в полусонном состоянии обеими тонкими ручками обвивает его за шею и возит носом по складкам мягкого, пахнущего мылом жабо — и кто такой Майлз, чтобы сопротивляться вместо того, чтобы подхватить её под худые колени и удобнее устроить на изгибе широкого локтя?       — Давай я, — Феникс неловко тянется к Майлзу, чтобы перехватить Пёрл, но тот слегка отворачивается, загораживая ребёнка плечом.       Этот простой и ничего не значащий жест больно колет Феникса обидой, пробуждая окончательно.       — Лучше открой дверь. Ключи ведь у тебя, — поучительно наставляет Эджворт, и Феникс не находит, что ответить на пропитанное логикой и лишённое эмоций менторское указание. Он почти обессиленно сжимает руки в кулаки, опуская их и сверля взглядом несгибаемую спину Эджворта, который осторожно держит Пёрл в руках — и вроде бы вот она, Фэй, рядом, в безопасности (почему-то возникает мысль, что безопаснее, чем на руках у Майлза, только в Пентагоне), но всё равно сквозь пальцы ускользает это необходимое ощущение контроля.       Он тащит эту ношу в одиночку, и когда её снимают со сгорбленных и ноющих от усталости плеч, он чувствует острую и всепоглощающую пустоту, очень хочет вернуть к себе тяжесть, пусть даже это будет буквально, пусть это будут двадцать с лишним киллограммов веса тонкой и звонкой Пёрл Фэй, которая так любит носиться за ними хвостиком и хитро подглядывать ирисковыми глазами.       Феникс открывает дверь не с первого раза, пропуская Майлза вперёд — язычок скользит мимо замочной скважины, оставляя пару новых царапин в коллекцию уже существующего геометрического узора нервоза, дрожащих рук и не всегда трезвого сознания. Задремавшая на кизиловом плече Пёрл начинает тревожно шевелиться, хватаясь пятернёй за белоснежное жабо — Майлз сжимает челюсти, но только шипит сквозь зубы, и это звучит даже… успокаивающе.       “Немного поешь, потом пойдёшь спать. Договорились?” — слышит Райт приглушённый шёпот, закрыв за собой дверь и на всякий случай несколько раз дёрнув ручку для надёжности. Феникс не верит своим глазам и ушам, но не может не быть уверен, что Эджворт пытается убаюкать этими змеиными звуками Пёрлс; она всё равно спрыгивает с его крепких рук непослушным потревоженным пёрышком, так что Майлз даже удивляется, откуда в ней столько резвости, учитывая, как мало и неудобно она спала и что проснулась она буквально пару мгновений назад.       Ответ находится довольно быстро: китята в детском животе поют серенады, когда Майлз достаёт из пакета еду (он заглядывает в холодильник прежде, чем разбирать пакет, и увиденное его не впечатляет ни разнообразием, ни питательностью), и он отворачивается к плите, давя в уголках губ усмешку.       Пёрлс носится под ногами Майлза, то качается с носка на пятку, стоя под его широкой рукой и наблюдая, как он переливает часть разогретого бульона в небольшую плошку, а потом, к абсолютному восторгу восьмилетки, ставит её на стол. Пёрлс удостаивается командным “ешь” от Майлза и сразу же принимается за выполнение приказа; Феникс — укоризной во взгляде и приподнятой бровью от того ж Майлза. Сам Феникс в ответ на молчаливый упрёк только недовольно ведёт плечом и чуть пристыженно наклоняет голову в сторону, пытаясь избежать прямого взгляда Эджворта.       “Ладно ты — большой лоб, можешь сам за себя отвечать, но за ребёнком-то проследить можно было”, — приподнятое серебро брови, такое же холодное серебро во взгляде — если бы Феникс был вампиром, он бы уже давно корчился от боли и дымился, изрешеченный автоматной очередью металлических игл, пущенных в самое сердце. К счастью — или к сожалению, потому что последние несколько часов смерть не кажется таким уж неправильным выходом из ситуации — Райт обходится малой кровью: в итоге он просто читает эту немую претензию в каждом лишнем движении лица Эджворта, в каждом смаргивании накатывающей усталости, от которой неприятно слезятся глаза, в сложенных в протестном жесте на груди руках.       И Фениксу становится стыдно. Жар поднимается от живота, огнём бурлит и булькает кипятком в горле, так что дышать и говорить становится почти физически больно, бьёт в самое лицо, точно звонкая пощёчина — и он, в общем-то, признаёт, что его вина в происходящем тоже есть.       — Она весь день сегодня за мной носилась. А дел было… Очень много, — Феникс давится оправданиями, глядя на Пёрл взглядом, с которым обычно просят прощения — что-то мешает ему говорить, точно затянутая под горлом намыленная петля. Только вот сам Райт не знает, за что именно маленькая леди должна простить его: за то, что не уследил за тем, как она спала и ела или всё же за то, что душа его сейчас, вся в кровоточащих стигматах, разрывающих ноющее сознание на части, мечется от одного решения к другому?       — Гамшоу говорил, что ты не ешь. Не оправдывайся хотя бы передо мной, — без интереса отвечает Майлз, ставя тарелку и перед Райтом. Тот смотрит непонимающе — Эджворт только кивает на лапшу и треплет Пёрл по голове, когда та расправляется со своей частью порции и просит ещё. — Утром. На ночь много есть нельзя.       Майлз смотрит на Пёрл почти с нежностью: она чем-то напоминает ему Франциску, когда та была совсем ещё ребёнком. Наверное, примерно так выглядит нормальное детство, не скованное правилами и обязательствами перед фамилией “Карма”, но Эджворт не знает наверняка — ему не удалось в полной мере ощутить ни того, ни другого.       Фениксу тошно. Он смотрит на эту лапшу, переводит мутный взгляд на Пёрл, которая капризно поджимает губы, но всё равно идёт умываться под чётким руководством Эджворта, останавливает взгляд на Майлзе, который снимает с крепких плеч пиджак и вешает его на спинку стула, оставаясь в зауженном графитовом жилете. Райт заставляет себя сглотнуть подкатывающий к горлу ком и оттягивает душащий малиновый галстук (кажется, он впивается в самый кадык), расстёгивает пару верхних непослушных пуговиц, которые на самом деле хочет оторвать с мясом — коротко остриженные ногти царапают по пластику, мягкие подушечки скользят по покатым бокам круглой пуговицы, никак не могут уцепить её, Феникс по-собачьи сжимает челюсти, чтобы не выдать нервоза ещё сильнее, чем он уже.       Он не знает, сколько времени прошло, прежде чем Майлз вернулся, но кажется, что целая вечность. Его белоснежные рукава были закатаны по самые локти и складки собрались серыми изломами на плечах, будто кто-то очень долго мял накрахмаленную ткань руками; обычно подвязанное на горле почти под самой челюстью жабо небрежно висело на плече, однако от этих мелочей Эджворт не приобретал вида более неаккуратного: даже при такой мнимой неопрятности он умудрялся выглядеть собранным, сосредоточенным и, что самое главное, уверенным. Феникс, напротив, потерял веру во что бы то ни было. У него была правда, за которую он всю жизнь держался чуть ли не зубами — и ту пытались вырвать у него вместе с дёснами.       Что ж, невесело думает про себя Феникс — он в последнее время не умеет иначе; всё невесело да как-то устало и оттого зло и раздражённо, — поездка пошла Майлзу на пользу.       — Она уснула, — Эджворт открывает окно, впуская промозглый ночной ветер в квартиру третьим лишним; вздыхает полной грудью запах сумерек, пыльных улиц с оттенком маслянистых, растущих по обочинам дорог спящих в саду подсолнухов, и наконец-то поворачивается к Фениксу. Он опирается обтянутыми в бордовую ткань бёдрами о подоконник и чувствует, как мартовская ночь, подглядывающая за ними через грязное стекло форточки, аккуратно и холодно обнимает его со спины, угрожая вытащить его на улицу через окно. — Кури. Я не против.       — Откуда ты…       — У тебя между указательным и средним пальцем кожа слегка пожелтела и огрубела от ожогов — обжигаешься из-за невнимательности. Пересохшие губы, нервы, запах ментоловой жвачки — чтобы никто не догадался, что ты куришь. И ты сказал, что маленькая леди целый день была с тобой, значит, ты, будучи на нервах, целый день не имел возможности хоть как-то покурить, — как маленькому ребёнку на пальцах объясняет Майлз, к вечеру оказавшийся на удивление сговорчивым.       Феникс поднимает угловатую острую бровь, окатывая Эджворта волной скептицизма.       Майлз вздыхает, отталкиваясь бедром от подоконника и садясь напротив Феникса.       — Гамшоу сказал.       Райт качает головой, не то соглашаясь, не то сетуя, не то просто пытаясь отогнать шуршащий бумагами незакрытого дела ворох мыслей, достаёт из внутреннего кармана пиджака измятую пачку сигарет, зажигалку и тратит где-то минуту на то, чтобы зажечь её кончик и судорожно затянуться. Майлз не вмешивается в процесс — только смотрит на то, как охваченные мандражом пальцы пытаются высечь из зажигалки искру, каждый раз спотыкаются и от каждого скольжения по упрямому колёсику краснеют всё сильнее и сильнее; Эджворт догадывается, с какой силой давит Райт, и на секунду правда думает, что дело закончится кровопролитием.       От нетронутой остывшей лапши уже не поднимается дым, но кисло-сладкий аромат бьёт в ноздри — Майлз раздражённо прикрывает глаза, прислушиваясь к шёпоту горящей сигареты в руках Феникса, глубоко вздыхает и берёт себя в руки. Райт, напротив, напружинивается весь ещё сильнее и подскакивает на месте, принимаясь мерить и без того небольшую кухоньку широким, почти армейским шагом. Эджворт профессионально игнорирует мельтешение перед глазами.       В портфеле Феникса находятся материалы дела — Майлз без зазрений совести перебирает их, как свои собственные, нацепив на прямой нос очки в тонкой оправе с такими же тонкими чистыми линзами. Он держит документы чуть поодаль от лица, вдумчиво вчитываясь в заметки на полях, и лишь изредка причесывая задумчивым жестом платиновые волосы. В пепельнице очень скоро образуется кладбище окурков, а Райт всё не успокаивается, намереваясь устроить геноцид табачному народцу в измятой дешёвой пачке. Если бы не открытое окно, дым висел бы под потолком серой тучей, а так — только поднимается да растворяется, гонимый мартовским прохладным ветром. У Феникса табаком пропах весь воротник и оттянутый вниз галстук.       — Майлз.       Майлз отрывается от прочтения материалов дела и поднимает голову, глядя на Феникса. Райт ещё никогда на памяти Эджворта не выглядел так паршиво: взлохмаченные волосы, матово блестящие от позавчерашнего геля, изломанные и сведённые к переносице брови, под которыми — полупустые усталые глаза с розовыми белками, красными веками и пролегающими синяками. При этом нездоровая бледность Райта и лихорадочно бегающий взгляд — возможно, действительно стоило померить ему температуру — говорили о явно полуобморочном состоянии Феникса.       Они смотрят друг на друга долго и вдумчиво. Майлз — снизу вверх, чуть задрав голову и глядя через прозрачное стекло очков, из-за которых его глаза блестят особенно живо. Обычно прикрытое жабо горло и почти незаметные ключицы выглядывают из-под расстёгнутой рубашки (по крайней мере, с точки зрения Феникса, который стоит напротив и смотрит сверху), но тёплый свет лампы придаёт его аристократически (нездорово) бледной коже определённый тёплый, почти солнечный оттенок. Райт видит, как медленно кадык опускается и поднимается, когда Эджворт невольно сглатывает из-за долгого молчания.       На кухне — почти спокойно и даже тепло, несмотря на то, что ветер время от времени тревожит щеколду поднятого окна и приносит с улицы холод. Райт неловко оттягивает узел галстука ещё чуть ниже, не сводя с Эджворта усталого взгляда. Молчание между ними становится совсем неуютным, когда они оба начинают слышать едва различимое пощёлкивание электричества в нагревшейся лампочке.       — Мм? — Майлз первым разбивает хрупкую стену молчания между ними, первый решает подать признак жизни — хотя прямого взгляда ему кажется достаточно. Феникс жмурится, вдавливая окурок в стеклянную пепельницу.       — Что мне делать?       Эджворт наблюдает, как Феникс из буфета достает открытую, но закупоренную вручную бутылку вина и бокал бордо; встречается с ним глазами снова и кивает — Райт достаёт ещё один и ставит перед ним. Дрожащие пальцы подцепляют мягкую пробку (не с первого раза, конечно), тянут её вверх: горлышко бутылки пьяно булькает в ответ.       — Ну, для начала — не спиваться. Это точно не выход, — Майлз подставляет бокал, хрустально звякнувший о полупрозрачное зелёное горлышко бутылки.       — Ты знаешь, о чём я.       Феникс наполняет бокалы на треть, вслушиваясь в хмельной шепот вина — просто потому что Эджворт опять молчит, и становится настолько тихо, что Райт снова начинает слышать жужжание холодильника и шорох мыслей, которые ему сейчас хочется утопить в алкоголе, чтобы они задохнулись насмерть, чтобы захлебнулись и исчезли, чтобы в предсмертной агонии и с жаром бились, испарялись в двадцати градусах креплёного вина. Майлз знает, что это не выход; Феникс — тоже, но, ему кажется, что попробовать всё же стоит.       — Если я скажу поступить тебе так, а не иначе, ты так и сделаешь? — тонкая ножка бордо оказывается зажата между крепкими пальцами Майлза, который смеривает Феникса оценивающим взглядом. Тот, игнорируя условности и этику распития алкоголя, выпивает бокал в три тёплых глотка и наливает себе ещё сразу же — Эджворт качает головой, разгоняя насыщающееся кислородом вино в стекле и неспешно, привычкой аристократа пробует алкоголь сначала коротким вдохом, только потом пробует пригубить. — Хотя бы не пей на пустой желудок. Ешь.       Феникс пожимает плечами, снова садится напротив и хватается за голову самым отчаянным жестом, который Майлз когда-либо от него видел. Зажатая между фалангами сигарета безучастно дымит в одной руке, второй Райт бездумно крутит бокал на тонкой балетной ножке. Эджворт со вздохом разогревает лапшу ещё раз, на этот раз — в микроволновке, — и ставит её перед Райтом с оглушительным грохотом, явно борясь с желанием либо окунуть Феникса унылым лицом в еду, либо высыпать её за стоячий воротник.       — Не разочаровывай меня, Феникс Райт. Если ты завтра грохнешься в обморок во время суда, у Майи точно не будет шансов, — в няньки Майлз не нанимался (впрочем…), и упрямство Райта порой вызывало у него ничего, кроме слепого бешенства; к счастью, семейство Карма научило его конвертировать негативные эмоции в острые выпады в сторону защиты.       — Я не знаю. Мне каж-       — Мне кажется, — Майлз перебивает его, не желая ничего слушать; не выпуская из рук бокал, который он цепляет сверху, он тычет в лицо Феникса указательным пальцем, так близко, что мягкой подушечкой почти мажет по носу, так что Райт невольно скашивает тёмные глаза к переносице и вжимается спиной в стул, так загоняет его Майлз. Эджворт хмурится, — что ты сам должен найти ответ на этот вопрос. Потому что мои мысли — это мои мысли, а твои?       Фениксу остаётся только согласно кивнуть, потому что Майлз прав. Его мнение по этому вопросу по-своему субъективно, у него нет усложняющего всё фактора в виде Майи в заложниках. Он знает, Райт видит это по тяжёлому взгляду Эджворта, что тот уверен в виновности подсудимого — и, что самое паршивое, что Феникс тоже уверен, но ничего поделать с этим не может.       И Майлз знает, что он знает. Он видит по неаккуратным, паническим заметкам на полях, он видит истину в дрожи пальцев и бегающем взгляде, читает простую и такую ужасающую правду в умоляющем взгляде Феникса, дым его сигареты застилает глаза, пряча стыдливый блеск. Майлз знает — и только безучастно отворачивает голову в сторону, чтобы случайно не поддаться и опрометчиво не принять решение вместо Феникса.       — Делай так, как посчитаешь нужным, — вино горчит во рту вместе с истиной, растекается кислинкой на языке и греет горло. — Я пойму любое твоё решение, но, так или иначе, буду делать по-своему.       Палец скользит по краю бокала — тишина разрывается жалобным стоном наполненного на треть стекла, которое скрипит под бледной шершавой кожей. Феникс тушит сигарету снова, не выкурив и половины, и безучастно наматывает лапшу на вилку — кусок в горло не лезет, но Эджворт почти буквально висит над душой гарпией, да сам Райт остатками рассудка понимает, что поесть и правда стоит, иначе вряд ли он устоит на ногах завтра.       — Феникс. Я не буду отступать или поддаваться, несмотря на… ситуацию с Майей, — предупреждает — угрожает? — Майлз под беспорядочные кивки Райта. Тот понимает, что правда на его стороне, и если бы не Майя, если бы не её уставший жалобный голос и карамельно-солёные от слёз глаза Пёрлс, Феникс бы позволил Майлзу победить — и даже помог бы.       Но сейчас, стоя на распутье между истиной и семьёй, Феникс не знал, что будет правильным и что будет дальше — это пугало вдвойне сильнее. Что значит для него больше? Что важнее?       Ладонь Майлза осторожно ложится поверх ладони Феникса, наощупь находит напряженные побелевшие костяшки, и Райт как обожённый одёргивает руку в сторону, притягивая её к груди. Майлз весь леденеет, стекленеет изнутри, недовольно ведёт плечом и поправляет очки на переносице так, будто ничего не было — только едва заметно время от времени ведёт плечом, будто отгоняя наваждение.       Не хочешь — не надо.       — А что вы делаете? Почему ещё не спите?       — Пёрлс!       Майлз давится вином, но героически проглатывает его и даже не опрокидывает бокал под стол, неумело скрывая улики (лучше встретиться с правдой лицом к лицу, чем пытаться её скрыть). Феникс — чуть не роняет поднятую бутылку, приготовленную для того, чтобы налить ещё алкоголя в стремительно пустеющий бокал.       — Пьём виноградный сок, — невозмутимо отвечает Эджворт, пожимая плечами.       — Мне тоже нальёте?       — Он прокис, — сходу отвечает Майлз; создаётся ощущение, что он уже не в первый раз пьёт при детях прокисший виноградный сок.       — Жаль.       — И то верно.       Феникс испытывает приступ испанского стыда и прикрывает порозовевшее от хмеля лицо ладонью.       — Тогда вы тоже не пейте, — наставительно заявляет Пёрл. Укутавшись в тонкий колючий плед, она сонно стояла в коридоре и тёрла красные глаза, выдающие её тихую истерику с потрохами. Она ещё раз взглянула на них исподлобья, прежде чем подойти к Майлзу и, приподнявшись на худые носки, растрепать его чёлку в безмолвном укоре. Эджворт вздохнул, незаметно накрывая материалами дела пепельницу.       — Идём спать? — Майлз присаживается перед Фэй на корточки и треплет по распущенным волосам в ответ на жест Пёрл. Она по-детски угукает в маленький кулачок и послушно возвращается в коридор, когда Эджворт мягко разворачивает её за плечо и подталкивает меж узких лопаток. — Феникс.       Райт поднимает тяжёлую голову, устало вздыхая и ожидая продолжения. Что Майлз теперь хочет? Напомнить, что завтра будет тяжёлый день? Сказать, что не проиграет и втопчет Райта в грязь? Что ещё ему нужно?       — Если ты не съешь эту лапшу, она окажется в твоём портфеле. Мысль уловил? — Феникс согласно кивает, позволяя Майлзу продолжить, и трёт брови против линии роста волос. — Справишься с ней — иди в душ и спать. Тебе нужно отдохнуть, иначе завтра ты до здания суда сам не доберешься. Протесты не принимаются и, тем более, не обсуждаются.       Пёрл сонно тянет Майлза за руку в сторону тёмного зала, освещённого только слабым светом ночника, который он же оставил на случай, если маленькая леди проснётся и будет ворочаться в темноте. Видимо, он так задумался об осунувшемся лице Феникса, о его похолодевших руках, что не услышал возню и совсем позабыл о спавшей на диване Пёрл. Сейчас она, послушно устроившись возле подушки, нетерпеливо ёрзает в руках Эджворта, пока он собирает резинкой её послушные волосы в пучок и укладывает под плед.       Пёрл отчаянно, осознанно или нет, но не хочет отпускать его руку, и Эджворт со вздохом поглаживает тонкие пальчики одним только большим пальцем, мягко садясь рядом: диван под ним слегка прогибается и скромно скрипит — Пёрлс тихо фыркает, когда скатывается ближе к Майлзу.       — Мы найдём Майю, обязательно найдём, — говорит Майлз, крамольно подмечая в мыслях, что как минимум тело рано или поздно точно найдётся — а что касается души…       — А мистер Ник… Вы ему поможете, верно? — она прерывает поток невесёлых мыслей и спрашивает с такой надеждой в голосе, таким доверительным шёпотом, что у Майлза внутри заходятся скрипом шестерёнки чувств, не тронутых прежде никем, даже Фениксом.       — Разве я уже не помогаю? — Эджворт невольно тоже переходит на заговорщицкий шёпот, с усмешкой качает головой и прячет глаза за отросшей чёлкой. —Я знаю способ, как ты можешь найти Майю быстрее.       Пёрл воодушевлённо подскакивает на месте, даже отпустив запястье Майлза, но шептать не перестаёт, будто Феникс на кухне может подслушать и сделать что-то неправильно.       — Как?!       Майлз осторожно, одной рукой укладывает её обратно под одеяло, накрывая широкой ладонью ореховые глаза.       — Тебе нужно уснуть. Если ты будешь спать, ты не заметишь, как пройдёт время. Договорились? — он бормочет, придвигаясь ближе, когда Пёрл сжимает ладонью ткань брюк на его напряжённом колене. Фэй часто-часто кивает, да так, что почти смахивает руку Майлза со своего лица, и надувает щёки, усиленно пытаясь уснуть как можно скорее.       Её дыхание выравнивается далеко не сразу, но когда становится глубоким и тихим, Эджворт отнимает руку от лица Пёрл, всматривается в дрожащие ресницы и выдыхает так, словно услышь она его движения раньше — точно не уснула бы. Охвативший девочку мандраж прекратился, хватка тощих рук ослабла, позволяя Майлзу выскользнуть из странных, почти отеческих полуобъятий. Он смотрит на Фэй ещё какое-то время, прежде чем набрать сообщение и получить очередной неудовлетворительный ответ.       Как же их жизнь упростилась бы, если бы они нашли Майю.       Когда Эджворт легким и беззвучным кошачьим шагом возвращается на кухню, Феникса на ней уже нет, зато слышно шум воды в душе — он кажется оглушительно громким по сравнению с остальным домом, бьёт по ушам неритмичными всплесками падающей на стеклянные стенки душевой воды, и кажется, что это может разбудить Пёрл. Устало вздохнув, Майлз убрал и вымыл грязную посуду со стола, остатки вина вылил в раковину (в профилактических целях) и на всякий случай проверил мусорные вёдра на предмет несъеденной лапши (вряд ли Райт в таком состоянии мог придумать менее очевидный способ избавиться от еды). Чисто. Что ж, он хотя бы что-то поел за эти два дня — уже неплохо.       Феникс выходит из душа в тёмно-синем, слегка блестящем, будто шёлковом халате, перевязав его лентой на поясе и накинув на крепко скроенные плечи и шею махровое полотенце. Майлз как раз складывает бумаги Райта — режется об уголок, тихо шипит и рефлекторно прикусывает ранку, втягивая единственную каплю крови прежде, чем она сорвётся с пальца и испачкает что-нибудь — в его портфель, пока тот осматривает чистую кухню помутневшим взглядом. Он выглядит чуть более посвежевшим, и это очень хорошо — впалые щёки не такие мертвенно-бледные, как прежде, например, но глаза отчего-то кажутся более красными, чем помнил Майлз. С прилипших к голове колючих волос каплями стекает вода на помятое лицо, на розовые после тёплого душа щёки, и в полупрозрачных жемчужинках воды по обеим сторонам от уголков губ Майлз узнаёт непрошенные горько-солёные слёзы, но никак не комментирует состояние Райта. В конце концов, Феникс достаточно взрослый, чтобы разобраться, говорить ему о своих чувствах или нет, и достаточно взрослый, чтобы осознанно прятать ищущие выхода эмоции от того, кто больше всех на них плевать хотел.       Он, будто бы не зная, куда себя деть, снова садится за стол, крутит в руке фантомный бокал с вином, качая головой в ритм своим мыслям — капли срываются с волос на плечи, оставляя на тёмно-синем халате разводы, впитываясь в тяжёлое полотенце. Бездумный взгляд скользит от одного угла стола к другому, пока Майлз застёгивает его рюкзак и предлагает Фениксу всё же прекратить валять дурака и высушить волосы. Не помогает: Райт просто не слышит его голоса, погружённый в свои мысли, и по его опустошенному взгляду становится понятно, что там, в глубине сознания, Феникс ладонью раскалывает фантомный бокал и мазохистически вгоняет под кожу осколки стекла, чтобы заменить физической болью душевную.       Эджворт со вздохом обхватывает полотенце на плечах Райта, принимаясь небрежно трепать им Феникса по голове. Райт не сопротивляется, пусто и безэмоционально вглядываясь в стену и время от времени надрывно вздыхая как от плохо сдерживаемой боли. С каждой секундой полотенце в руках Майлза становится всё тяжелее и тяжелее, и он почти уверен, что это не из-за собравшейся в него воды, а из-за того, что он, Майлз, неизбежно возвращается к высокому лбу Феникса, задевая пальцами горячую после душа кожу, рисует мантры и оберегающие руны на напряженных висках, чертит контур скул. Он убирает полотенце вовсе, зарываясь обеими руками в чёрные волосы, зачёсывает их, распушившиеся и непослушные, пятернёй как жёстким гребнем назад, почти прилизывая к затылку, пока Феникс болтает головой точно безвольная кукла.       Майлз позволяет себе на долю секунды зарыться в упрямую лохматую макушку кончиком носа, но вздрагивает вместе с пробуждённым этим нехитрым жестом Фениксом и отстраняется, напоследок мазнув ладонью по обнажённой влажной шее.       — Идём спать? — говорит той же интонацией, которой обращался к Пёрлс немного ранее. Феникс отрицательно качает головой, и Эджворт моментально теряет всё настроение возиться с этим великовозрастным ребёнком — дажё Пёрлс оказалась сговорчивее, чем это упрямое даже в состоянии критической усталости недоразумение. Да и Майлзу вполне хватает Гамшоу с его непробиваемой наивностью, поэтому Феникс очень скоро всё же падает в расправленную кровать под чутким руководством Эджворта: сложенные на груди руки, палец, отбивающий одному ему известный ритм.       Потолок над кроватью Феникса, кажется, бесконечно падает огромной бетонной плитой прямо на его голову — и никак не упадёт, не размозжит его череп по мягкой холодной подушке, умерщвляя пчелиный рой мыслей в голове и облегчая страдания.       Майлз безучастным силуэтом, контуром самого себя сидит рядом, изредка поглядывая на Феникса и догадываясь, что сейчас творится в его беспокойном рассудке.       Рука сама снова осторожно подбирается к его тяжелой голове, — Майлз ничего не может сделать с пальцами, что трепетно перебирают высохшие смоляные пряди — Феникс почти послушно поворачивает голову в сторону Майлза, пронзая его неожиданно слишком осознанным взглядом влажных глаз. Эджворт не обжигается его прямотой, не одёргивает руку, как сделал это сам Феникс немногим ранее — только заставляет его закрыть глаза осторожным прикосновением к мокрым от невыплаканных слёз ресницам и векам.       Майлз не спит нормально всю бесконечно долгую ночь: вздрагивает синхронно с подскакивающим от очередного кошмара Фениксом и устало укладывает его обратно на подушку, вслушиваясь в его полубред и в нездоровый, лихорадочный шёпот, который разъедает тишину ядом, отравляет паникой воздух, так что сам Эджворт ближе к рассвету начинает задыхаться от степени нервоза в комнате. Феникс цепляется за его предплечья, как утопающий, и выброшенной на берег рыбой открывает и закрывает рот, словно кислорода в комнате слишком мало. Майлз распахивает на всякий случай окно и здесь, и прохлада, вроде как, помогает, но — чёрт — только до следующего кошмара.       Всю ночь пребывающего в полубреду Феникса утро настигает неожиданно и даже неприятно — и вместе с тем, как приходится открыть глаза, приходит осознание происходящего и того, в какой реальности он снова проснулся.       Тёплое солнце режет глаз вдоль и поперёк, пытается выжечь что-то на сетчатке — Феникс хочет отвернуться и снова провалиться в беспокойную тьму, в которой на его плечах не лежит ответственность за людские судьбы, но вместо этого накручивается ещё сильнее, ворочаясь носом в подушке. Открыть глаза приходится ещё и потому, что на прикроватной тумбочке пищит недовольный будильник, напоминающий, что сегодня ему предстоит выйти на плаху. Вопрос только в том, что он продаст дьяволу: совесть или сердце.       Ни один из вариантов ему откровенно не нравился.       Майлза и следов его пребывания в комнате нет, и вся ночная суматоха сейчас кажется просто странным сном — Райт бы не удивился, если бы всё то, что случилось вчера вечером, было лишь галлюцинацией, подброшенной воспалённым от усталости сознанием. Впрочем, присутствию Эджворта на кухне он не удивился бы точно так же: по крайней мере, мозг его не обманул. Возможно, именно поэтому он так облегчённо вздыхает, когда выбирается из комнаты и, застёгивая до горла пуговицы новой рубашки, застаёт на ней Майлза и Пёрл.       Тут — чисто и спокойно, будто в этой жизни, у этих счастливых людей нет вообще никаких проблем; они почти похожи на не совсем традиционную, но явно счастливую семью с рафинированных подарочных открыток — от количества сахара к горлу подкатывает рвота. Майлз пьёт горький кофе — точно горький, он так морщится, обжигая кончик языка, так хмурится, будто от этого кофе станет холоднее или слаще, что становится смешно — и скорее по привычке, чем по необходимости, читает утреннюю газету, подброшенную в почтовый ящик (сам Феникс их обычно выкидывает, не интересуясь новостями, не касающимися его собственных дел). Пёрлс беззаботно болтает ногами в воздухе, расправляясь с омлетом, и с полным ртом здоровается с Ником. Тот устало машет в ответ и только безмолвно кивает Эджворту, который позволяет себе лишь на мгновение отвлечься от газеты, чтобы взглянуть на Феникса поверх очков и оценить физическое и психическое состояние Феникса. Райт садится напротив Фэй с Эджвортом под фырканье Пёрл: она впервые за эти пару дней смеётся, с игривым лисёнковым прищуром глядя на лохматую голову Феникса, которому, честно говоря, было бы всё равно на свой внешний вид, если бы не одно “но”: даже Майлз Эджворт сдержанно, но искренне улыбается вороному гнезду на тёмной голове и смотрит так, словно ждёт длинношеих птенцов, тянущих голову к небу. Райт смаргивает и думает, что ему показалось, потому что Эджворт не даёт насладиться ни смехом Фэй, ни своими дрогнувшими в полуулыбке уголками губ, зато с укоризненным цыканьем подвигает к нему тарелку, явно намекая, что омлет ждёт судьба в желудке Феникса или же в его портфеле.       Райт, хотя и выглядит лучше, чем вчера, всё равно ощущается страшно, болезненно обессиленным — он едва заталкивает в себя половину завтрака, но Майлз больше не заставляет его давиться, только ставит перед ним кружку с свежезаваренным кофе и с ужасом наблюдает, как Феникс игнорирует его температуру и в несколько глотков опустошает кружку. Только потом он снова смотрит на Эджворта, будто вспомнив о существовании оного не то чтобы в целом в его жизни, а конкретно в данный момент и в данном месте. Тот едва ли спал больше, чем сам Феникс, а то и меньше, но всё равно ощущался менее уставшим: в сознании мелькнуло допущение — а, может, Майлз перманентно настолько вымотан, что...       Мысль возвращается к нему, когда он, уже выглаженный и готовый к выходу, прилизывает гелем виски, зачёсывая волосы назад, а Майлз задумчиво рассматривает пару седых прядок в висках Феникса — и это в двадцать-то с лишним лет. Райт оборачивается к нему с немым вопросом, мол, что не так, но Эджворт делает вид, что он пялится на ковыряющую носком порог Пёрл, а не на тёмные следы под растерянными глазами Феникса.       Феникс роняет тихое “спасибо”, когда они втроём снова садятся в машину Майлза — он готов поклясться, что Эджворт его не услышал, но почему-то утвердительно кивнул, вскользь взглянув на бледные губы, когда они вышли перед зданием суда после недолгой, но абсолютно тихой поездки: Райт мысленно перебирал материалы дела и сверлил взглядом затылок Эджворта, словно пытаясь выудить из седой головы каждую мысль до последней, а Пёрл, странно воодушевлённая с утра, сидела смирно и ждала своего часа. Майлз суетливо засобирался: дрожащими руками перебрал свои бумаги в алой папке, проверил, не осталось ли чего-то в машине, прежде чем закрыть её — дал Фениксу и Пёрл фору, чтобы посмотреть на их спины слегка издалека, проглатывая удушающую нежность как отклик ненужных эмоций.       — Эй, Райт.       Он окликает его прежде, чем успевает подумать, зачем; окликает прежде, чем испугаться собственного голоса, чистого и прямого взгляда, бледных и сжатых в тонкую нитку губ Райта, его непонимания и проглоченного отчаянья. Феникс оборачивается, глядя на Майлза, который задыхается от переполняющих его чувств — но не видит ничего странного даже в том, как тот опирается спиной о дверь машины, находя в ней хоть какую-то опору.       — Не облажайся.       Феникс кивает, понимая: теперь у него нет выбора.