Глава 9. Кибом. Воспоминания
30 апреля 2020 г. в 15:08
Кибом и Джинки. Джинки и Кибом. Две стороны одной монеты, два абсолютно разных, но одинаково счастливых ребёнка. Кибом был младше на два года. Они познакомились в детстве, их отцы тоже дружили с самых пелёнок. Первое осознанное воспоминание Кибома о Джинки было то, как старший улыбался, широко и открыто, так, что, казалось, солнечные лучики готовы были навсегда поселиться в уголках его глаз и губ. А еще его смех, заливистый и красивый, громкий. Ки завороженно смотрел в его щелочки-глаза и смеялся в ответ, откидывая голову назад.
Кибом любил Джинки, с ним рядом он ощущал себя спокойно и уютно, потому что сам Джинки был таким: неуклюжим, мягким, но невероятно тёплым, как плюшевый плед; а ещё Джинки был терпеливым и стойко сносил все проделки Кибома, весь его несносный характер, все его эмоциональные всплески. Ки не был непослушным ребенком, вовсе нет, но он был своенравным и очень свободолюбивым, по сравнению с размеренным и всегда бесконфликтным старшим. Они были настолько не похожи друг на друга, словно из разных миров, но именно непохожесть связала их крепкими узами. Они никогда не конкурировали между собой ни за игрушки, ни за друзей, потому что Джинки отдавал всё лучшее Кибому, приносил свои любимые игры, делился сладостями, всучивал в руку Ки самую вкусную шоколадку.
Возможно, разница в возрасте сыграла свою роль, а может быть характер, но Джинки всякий раз вёл себя как старший брат, заботливый и внимательный, а Кибом позволял ему это, капризничая и часто выпендриваясь, желая ощутить поддержку даже тогда, когда вёл себя абсолютно невозможно. Именно поэтому в такие моменты Кибом чувствовал себя старше, ведь Джинки даже не догадывался, что Ки часто делал это специально — заставлял волноваться, чтобы тот показал свою братскую любовь.
Их отцы были такими же и их отношения тоже. Отец Кибома был хитрым и порой наглым, позволяющим себе многое, а отец Джинки был спокойным и уверенным в себе, зато вместе они составляли лучший дуэт, который только можно было себе представить. У Кибома не было матери, как и у Джинки, так вышло, пусть и случайно, что они умерли при родах. Отец Джинки позже женился вновь, а вот отец Ки остался одиночкой. Впятером они проводили по-настоящему счастливые моменты: смотрели вместе кино, ездили в парки развлечений, ходили в короткие походы, которые, правда, ни отец Кибома, ни сам Кибом особенно не любили, так как предпочитали чистоту и домашние удобства.
Когда в 1996м году Джинки пошёл в первый класс, пусть и на год позже, чем его сверстники, Ки внезапно ощутил, что остался один, без своего извечного напарника, без своего яркого и теплого солнышка, которое освещало каждый его шаг. Из-за этого он день за днем потухал, как планета, в системе которой не доставало основной звезды. Ему было ещё шесть, и его раздражало, что он не мог пойти в школу раньше, вместе с Джинки. Ки уже умел читать, считать и знал даже начальный уровень английского, которому его учил отец, работающий в то время переводчиком экономических и юридических текстов.
Ки знал, что отец планировал его обучение в Европе, может быть даже в Америке, потому что об этом часто говорила тётя Ли (мачеха Джинки), которая познакомилась с отцом Ки во время его непродолжительной работы в Англии. В тот месяц, пока отец жил в Лондоне, с Кибомом сидел дядя Ли (как Кибом называл в детстве отца Джинки), а также сам Джинки, которому тогда было всего четыре года.
Обратно отец вернулся уже не один, а с коллегой, как он тогда её представил. Она приехала по делам, в то время они работали в одной компании, но в разных офисах, он — в Корее, она — в Англии. Она была рыжеволосой и такой необычной по внешности, со своими яркими веснушками и большими, светло-карими глазами, что прохожие постоянно косились на неё, словно видя диковинное существо, зачем-то вышедшее из леса в город. Она была похожа на лесную дриаду, с длинными кудрявыми локонами и утончёнными чертами лица. С Ки и Джинки она сразу нашла общий язык, потому что была достаточно проницательна и в то же время упряма для того, чтобы стать их лучшей подругой на годы. Отец Джинки женился на ней, и она осталась в Корее.
Ки не хотел в другую страну, он хотел расти рядом с Джинки, пойти с ним в одну и ту же школу, ходить вместе в клуб по конструированию, в который так мечтал попасть старший, и в который Ки пошел бы только ради того, чтобы смотреть, как Джинки своими неуклюжими, но мягкими пальцами приклеивает крылья очередному самолету. Ки не знал, как жить без Джинки, он не представлял себе будущего без него, ни в какой из Вселенных он не хотел бы себе другого лучшего друга. И ему было безмерно приятно, что возвращающийся с уроков старший сразу бежал к нему, в дом напротив, чтобы рассказать, что произошло за день в школе и обнять его, даря на одну сладостную секунду запах персикового мыла, которым пользовалась вся его семья.
От него пахло не только мылом, но и книжными страницами, школьной формой, чернилами ручки, ароматами столовой, в которой подавали чаджанмен и маринованную редьку. А ещё от него пахло солнцем и нежностью летних вечеров, в которые родители разрешали им сидеть во внутреннем дворике на небольшом помосте, укрытыми москитной сеткой и читающими «Остров сокровищ» Стивенсона. Голос Джинки всегда был завораживающе прекрасным, он читал так, словно каждое слово имело особое значение. А Ки слушал его, замирая на паузах и вглядываясь в мерцающий огонёк свечи, которую они ставили рядом с собой, чтобы создать уютную атмосферу.
Кибом словно был рождён с расчетливым и пытливым умом, всюду находящим лазейки для критики и спора. Он видел в людях гораздо больше, чем те хотели показывать, но понял он это не сразу, а со временем, когда научился пользоваться своими врождёнными способностями. Он был чувствительным, как к эмоциям, так и к голосам, идущим из самого постоянного, но одновременно неуклонного меняющегося места, — из разума. Он всё подмечал, рассматривал и пытался осознать не сердцем, головой. Он удивлялся, когда видел Джинки, прыгающего на одной ноге по комнате и ищущего свой второй носок, который десять минут назад сам же и оставил на столике прямо перед своим носом, когда отвлёкся на складывание учебников в рюкзак. Он не понимал тётю Ли, которая постоянно забывала, куда положила ключи от машины или свои серьги. Он был внимательным и сосредоточенным.
Кибому было просто со всеми этими английскими словами, таблицами умножения, историческими датами и именами, он даже не представлял, что кому-то дается это не так легко, как ему. Он читал как книгу почти всех сверстников, но вот своего отца и отца Джинки прочитать ему так и не удавалось. Они словно были закрыты и заслонены каким-то тёмным бархатных покрывалом, сквозь которое он никак не мог разглядеть их очертаний.
Нет, они были замечательными отцами и, как говорили все соседи, такими же замечательными людьми, отзывчивыми и простыми, хотя достаток обоих семей был в среднем выше достатка всех семей, живших в том же квартале, но в любом случае Ки не мог видеть их ясно, и его это немного тревожило. Порой в глазах своего отца он видел вспышки гнева. Несколько раз, тихонько подглядывая за дверью, он замечал, как отец резко дёргался, и вокруг него всё будто загоралось адским пламенем, но это происходило только наедине с дядей Ли, который очень быстро его тушил, стоило ему только взять отца Ки за тонкое, изящное запястье и прошептать что-то тихим, низким, спокойным голосом. Его отец тут же повиновался, взгляд становился стеклянным на какое-то мгновение, а потом снова приобретал осмысленное выражение. Он кивал и благодарил дядю Ли, а Кибом на носочках уходил с точки наблюдения, ничего не понимая и задумчиво хмурясь.
Дядя Ли же, несомненно, что-то прятал за своими узкими, слегка печальными глазами и статной уверенной фигурой. Ки видел порой нездоровый блеск его зрачков, но ему так и не удавалась уловить, откуда он появлялся и в какой момент исчезал, пропадая, словно его и не было. Он был таким же добрым и заботливым отцом, как и отец Ки, он низко мелодично смеялся, точно так же солнечно, как Джинки, но на дне его тёмно-карих глаз плескалась грусть и ледяной холод, который Ки так и не смог описать, когда впервые поведал о своих ощущениях Джинки.
— Ты не знаешь, почему твой папа такой печальный? — спросил он у ковыряющего палочками курицу Джинки. Они ели субботний обед, пока отцы складывали рюкзаки, готовясь к очередному походу.
— Печальный? — удивлённо спросил старший, отправляя большой кусок курицы в рот, капая её соком на подбородок и футболку. Он как всегда был невозможно неуклюжим, но оттого не менее милым.
— Ну да, знаешь, в его глазах что-то такое, печальное, неуловимое, — сказал Ки, задумчиво смотря на то, как капля жира скатывается с подбородка старшего и капает на тарелку, над которой тот наклонился, чтобы не забрызгать уже и так грязную футболку.
— Хм, никогда не замечал, чтобы он грустил, — сказал невнятно Джинки, потому что весь его рот был набит едой. Кибом подал ему салфетку, чтобы он вытерся. Старший кивнул благодарно и, дожевав, протёр подбородок.
— Думаешь, он всегда весёлый? — спросил Ки, без аппетита жуя куриную грудку.
— А разве человек не может быть всегда весёлым? — Джинки опять откусил гигантский кусок, который при этом был не в состоянии проглотить, а Ки нахмурился.
Похоже, Джинки не менялся. С первого взгляда можно было сказать, что ничто не может увлечь его больше, чем куриная ножка или сладкая булочка. Джинки казался поверхностным и слишком простодушным, но Ки знал, что внутри Джинки совсем другой, чувствительный и невероятный, словно шоколадная начинка в пресном слоеном тесте. Старший хотел быть простым, хотел быть мягким и глуповатым, но за этим образом он скрывал такие глубины души, в которые даже проницательному Ки не дано было заглянуть.
В тот злополучный 1997й год, когда их отцы пропали, Кибом уже учился в первом классе, а Джинки во втором. Это произошло летом, в июле, они сказали, что пойдут вместе в поход в горы, и, так как они довольно часто этим занимались, ничто не предвещало трагедии. От них не было вестей почти неделю, когда тётя Ли начала волноваться. Обычно они звонили из ближайшего автомата, находящегося в пригороде рядом с горой, на которой они устраивали свой ночлег в палатках, и сообщали, что возвращаются домой. Но их звонка всё не было.
За ними отправили экспедицию, потому что никто не видел их в небольшом городке около подножья горы, они там и не появлялись. Их не нашли. Мало того, что не нашли их, так ещё и не нашли следов их пребывания: ни палатки, ни спальников, ни рюкзаков, ни следов ботинок, ничего, что могло бы помочь в дальнейших поисках. Они словно бы испарились, исчезнув из жизни двух потерянных мальчишек, в одно мгновение ставших почти осиротевшими.
Джинки плакал, долго, немощно и печально, роняя слезы одну за одной, не прекращая даже ночью, отчего на душе у Кибома, который в то время жил вместе с ним в одной комнате, становилось совсем невыносимо. Из-за слёз Джинки и из-за того, что тот совсем забыл, как улыбаться своей теплой, милой улыбкой, Кибом наполнялся гневом к своему отцу и дяде Ли. А видя, как мачеха Джинки превращается из улыбчивой и прекрасной нимфы в печальную и извечно рыдающую, а порой даже кричащую в какую-то одну точку перед собой, истеричку, он становился настолько жёстким, что ему самому казалось, что его душа навсегда впустила в себя гнев и больше никогда его не лишится.
Чертой, которую он сам решительно подвел, стал момент, когда он выкинул из окна своего дома всю отцовскую одежду, кассеты с музыкой, документы, даже литературу на английском, и, спустившись, поджег их. Кибом кричал, что ненавидит отца и что тот его предал и что Кибом, этот Кибом, который стоит на улице и смотрит на то, как горят все воспоминания об отце, желает, чтобы отца никогда не было в его жизни. Соседи вызвали пожарную, а Ки стоял внизу и видел то, как Джинки смотрит на него из окна соседнего дома, опустошённо и равнодушно, и понял, что теперь всё изменится. Всё их счастливое время прошло, упущенное их отцами, теми людьми, которые и создали его, сейчас так жестоко его оборвав и даже не объяснив ничего, словно сыновья ничего для них не значили, словно и никогда не были вместе с ними.
Мачеха Джинки взяла опеку над Ки, что заняло у неё слишком большое количество времени и уже и так измотанных нервов. Кибом понемногу остывал, хотя у него появилась привычка ругаться матом, когда его что-то выводило из себя, что случалось крайне часто и за что он получал от мачехи Джинки затрещины. Джинки же сам совсем перестал улыбаться, и Кибом еще несколько лет не слышал его красивого мягкого смеха, рождающего ощущение бабочек в животе.
В один из пасмурных январских дней 1999 года, когда Джинки был ещё в школе на дополнительных занятиях, а Кибом дома, разбирая покупки к третьему классу, которые они с тётей Ли принесли в огромных шуршащих пакетах из большого книжного магазина в центре Сеула, он услышал душераздирающий крик с третьего этажа, с чердака, на который вообще-то никто никогда не заходил по причине того, что там было пыльно и грязно и хранились старые, никому не нужные вещи, оставшиеся ещё со времен детства дяди Ли. Этот дом достался ему по наследству от отца. Правда ни дядя Ли, ни отец Кибома никогда не рассказывали им о своем детстве или школе, родителях или просто о том, что они делали, когда были подростками. Все их истории начинались с университетских будней.
Сердце Ки испуганно задрожало от этого крика, обрываясь в одно мгновение. Он понял, что что-то произошло, но до последнего момента оттягивал необходимость подняться и посмотреть, что же всё-таки случилось. Крик был тёти Ли, он бы узнал его даже спросонья. В итоге он услышал сирену полицейской машины, видимо, полицию вызвали соседи, которые однозначно слышали этот крик, так как он разнесся со стороны единственного окна, которое выходило из чердака прямо на улицу.
Кибом наконец-то встал, услышав, как кто-то стучится в дверь, но он не пошёл открывать, он зачем-то, сам не зная зачем, поднялся по шатким ступеням лестницы, ведущей на самый верх, дверь на чердак была открыта. Он осторожно заглянул, пытаясь прислушаться к звукам снаружи. Кто-то кричал, доносились взволнованные мужские голоса, плакал ребенок, а Ки видел лишь приоткрытое окно и маленький трёхколесный велосипедик с погнутым рулем, валявшийся рядом с окном, на чердаке было холодно. Он влез внутрь и, не смотря на то, что пачкает свои белоснежные носки, прошел к окну и выглянул. На тротуаре, прямо под окном, лежала тётя Ли. Кибом видел её волосы, разметавшиеся пламенем по асфальту. Она лежала на спине, будто её кто-то толкнул или она выпала из окна спиной вперёд, лицо было напуганным и каким-то неестественно бледным даже для её молочной кожи. Правая нога была странно изогнута, а по волосам в районе левого виска растекалось огромное красное пятно. Ки смотрел на это и думал о том, что её волосы так красиво сочетаются с красным, что если бы тут был еще жёлтый или зеленый, то это бы смотрелось ещё более гармонично.
Но потом он вздрогнул, услышав, как полицейский снизу крикнул ему отойти от окна и спуститься, Ки уловил звук треска входной двери, которую только что выбили. С ужасом осознав, что только что случилось, он резко отпрыгнул от окна и задрожал, может быть, от внезапного порыва ледяного ветра, а может быть от картины, которая только что предстала перед его глазами. Ему стало настолько страшно, что туманом заволокло мысли, и ему показалось, что он, как и тётя Ли несколько минут назад, падает с окна на асфальт и разбивается, оставаясь на нем тряпичной куклой, безжизненной и расколотой. Кибому стало дурно оттого, как высоко он находится, он с дико стучащим сердцем осознал, что от земли его отделяют целых три этажа. Ему захотелось сползти по лестнице и прикоснуться щекой к газону внутреннего дворика их дома. Его сковал страх высоты, которая никогда до этого его не пугала и которая будет пугать его всю оставшуюся жизнь.