Семь смертных грехов

      Начало этого сна, как и всех прочих, окрашено призрачными тенями, тёмными пятнами, будто прошлое просачивается в настоящее сквозь закрытые веки. Ненавистное, болезненное прошлое, о котором не просто не хочется вспоминать, к которому вообще не хочется иметь никакого отношения. Чувства, наполнявшие его в детстве: одиночество, потерянность, животная ненависть ко всем вокруг, давно уже растворились. У него есть семья, работа, любовь, и кроме мелких неприятностей в виде недели в этом доме, непонятных отношений с Чонгуком, если сравнить эту жизнь с той, всё у него просто отлично. Но именно в такие моменты, когда сознание наиболее уязвимо, прошлое возвращается и отодвигает настоящее, словно его и нет, словно Чимин тот же маленький, дикий мальчишка из неполной семьи, с отцом – тираном, с ежедневными пинками и насилием, без надежды на нормальное будущее.       Сон меняется, когда Чимин внезапно оказывается в коридоре отцовского дома, проданного еще тогда, когда ему стукнуло двадцать. Он ни разу даже не был там с тех пор, как случился пожар. Юрист сказал, что от недвижимости практически ничего не осталось, а земля стоила не так уж и много, но ему хватило, чтобы выкупить свою долю из их общего дома, чтобы не чувствовать себя иждивенцем. Джонг тогда уже перестал быть его опекуном, потому что Чимин достиг совершеннолетия.       Но сейчас он видит всю обстановку так, будто это было лишь вчера. Оранжевый коридор с зеркалом справа, слева стоит полка для обуви, чуть дальше – корзина для газет, которые отец с неизменным интересом просматривает каждое утро. Чимин мнется на пороге, также как в детстве, зная, что опоздал к ужину. Отец не готовит, практически никогда, максимум на что он способен – это варёный рис с кимчи, но и этого более, чем достаточно, для Чимина.       Он хочет проскользнуть в свою комнату наверх быстро и незаметно, но пол предательски скрипит под белыми носками, и Чимин вздрагивает. Его начинает трясти, он знает, что последует после того, как отец увидит его. Он опять возьмется за ремень, опять располосует ягодицы в кровь, опять заставит почувствовать свою слабость. Но Чимин не слышит его грубый и низкий голос, он с недоумением заглядывает в комнату и обнаруживает отца полусидящим на полу за низким столиком. Он спиной упирается в стену, облокотившись на большую подушку. Его глаза закрыты, а рот наоборот открыт, на лице трехдневная щетина, клочками расползающаяся по подбородку и щекам. Нос красный, брови густые и чёрные, кожа загорелая и неровная, губы тонкие и нервно зажатые даже во сне. На столе стоят банки с пивом, Чимин не может сосчитать, сколько их, а на полу валяется стеклянная бутылка с соджу, из нее выливается немного на пол, вот откуда этот сильный запах. Чимин оглядывает всю эту картину и выдыхает. Отец, судя по всему, спит, совсем отключившись после алкоголя, на столе под банками пива лежат какие-то бумаги, но Чимин не видит, что на них.       Он замечает, что в пальцах отца висит едва тлеющая сигарета. Опасно. Сигарета, а рядом алкоголь, всего одна маленькая искра, и всё загорится. Пол деревянный, он быстро вспыхнет, Чимин даже в шесть лет прекрасно это понимает, но ничего не делает: не будит отца, не тушит сигарету. Тихо проходит к себе в комнату на втором этаже, открывает настежь окно и ложиться на постель, не включая лампу. Так и лежит в темноте, смотря в потолок, пока не начинает ощущать запах горелого, даже не удивляясь этому. Проходит еще несколько десятков секунд, и запах становится сильнее, а потом Чимин слышит крик, резкий, громкий, страшный. Он вскакивает с кровати, и его накрывает волной страха и понимания того, что он натворил.       Это он, он позволил огню вспыхнуть, он ничего не сделал, чтобы спасти отца, даже не так… Это он убил его, того, кто издевался над ним все эти годы, он допустил, чтобы огонь сожрал его целиком.       Эти крики, вонзающиеся в уши, пугают так, как ничто больше не способно напугать. Пахнет горелой плотью, и Чимин начинает задыхаться в дыму, поднимающемуся на второй этаж слишком стремительно. Его отец больше не кричит, а Чимин падает на пол, зажимает нос и рот ладонью, давясь от мерзкого привкуса гари на языке. Пожар быстро разгорается, поднимаясь по деревянной лестнице наверх. Чимин не видит этого, еле дыша сквозь пелену смога, открытое окно ухудшает ситуацию, давая огню больше кислорода, чтобы перекинутся с лестницы на рядом стоящую кровать, а потом и на самого Чимина.       Он ощущает жар пламени, вся его одежда прилипает к телу от пота, а носок на ноге вспыхивает, причиняя невыносимые мучения. Чимин кричит практически настолько же громко и пронзительно, как отец. Дергается, пытаясь сбить пламя, и отползает ближе к окну. Носок не хочет потухать, и Чимин понимает, что у него нет выхода, кроме как спрыгнуть из окна на козырек, иначе он тут погибнет. Он и не думал, что огонь способен быть так разрушительно быстр, что ему все равно, что стоит на его пути: дерево, пластик, живая плоть – вот, на что способна стихия. Чимин наконец-то стягивает носок и от боли не может даже посмотреть на ногу, боясь увидеть кость и горелое мясо. Буквально в последний момент спрыгивает с козырька на землю и чувствует кроме рези в животе от дыма и боли в обожжённой ступне, боль в руке, которая неудачно подворачивается при приземлении. Он опять кричит…       А потом возвращается назад. Он вновь стоит в прихожей, боясь издать шум, чтобы отец его не заметил. Вновь видит отца, игнорирует повисшую в пальцах сигарету и поднимается к себе. Снова и снова, раз за разом, чувствует страх, огонь, боль, вину. Когда это всё уже начинает напоминать жестокую шутку, что-то меняется. Он сразу это понимает.       Вместо оранжевого цвета коридора, светло розовый, с зеркалом справа, слева стоит полка для обуви, чуть дальше – корзина для газет, которые отец с неизменным интересом просматривает каждым утром. Чимин мнется на пороге, также как в детстве, зная, что опоздал к ужину. Отец не готовит, практически никогда, но дома пахнет пастой и поджаренным беконом, сливочным соусом, и этого более, чем достаточно для Чимина.       Он хочет проскользнуть в свою комнату наверх быстро и незаметно, но пол предательски скрипит под белыми носками, и Чимин вздрагивает. Его начинает трясти, он знает, что последует после того, как отец увидит его. Он опять возьмется за ремень, опять располосует ягодицы в кровь, опять заставит почувствовать свою слабость. Но Чимин не слышит его грубый и низкий голос, он с недоумением заглядывает в комнату и обнаруживает отца на длинном, мягком диване, слишком модном для их небольшой гостиной, он кажется каким-то чужеродным здесь. Чимин хмурится. Глаза отца закрыты, а рот наоборот открыт, лицо идеально выбрито, кажется моложе обычного, кожа светлая и неожиданно гладкая, белая. На столе стоит бутылка с дорогим вином, розовым, в цвет коридора. Отец одет в необычную рубашку с пуговицами не по середине, а чуть левее, она летящая и красивая. Что-то в его отце не так, но Чимин не может понять, что. Лицо словно растворяется и не приобретает прежнюю форму, как бы Чимин не вглядывался. Какая-то одна черта лица, проникающая сквозь сон, беспокоит его...одна единственная, которую можно узнать сразу, то, что больше всего его волнует, эта маленькая особенность. Чимин оглядывает всю эту картину и выдыхает. Отец судя по всему спит, совсем отключившись после алкоголя, на столе лежат какие-то бумаги, под бутылкой с вином, и Чимин видит одно единственное слово: «Опека», и больше ничего. Отец внезапно дергает ногой и сбивает вино, которое растекается лужицей по столу и капает на пол.       Он замечает, что в длинных пальцах отца висит едва тлеющая тонкая сигарета. Опасно. Сигарета, а рядом алкоголь, всего одна маленькая искра, и всё загорится. Пол деревянный, он быстро вспыхнет, Чимин даже в шесть лет прекрасно это понимает, но ничего не делает: не будит отца, не тушит сигарету. Тихо проходит к себе в комнату на втором этаже, открывает настежь окно и ложиться на постель, не включая лампу.       Так и лежит в темноте, смотря в потолок. Он всё пытается понять, что же в лице и теле отца его удивило, что показалось ему странно знакомым, будто из другой жизни, будто какой-то отголосок из другого времени. Будущего? Прошлого? Эти черты: изящные, и эта деталь, мысль о которой, точит его изнутри черепной коробки словно червячок. Эта маленькая деталь… Почему она для него такая особенная? Он начинает ощущать запах гари снизу, даже не удивляясь этому. Проходит еще несколько десятков секунд, и запах становится сильнее. И только теперь он понимает, что это за деталь. Бровь... Разделяющаяся на две части к кончику из-за шрама, ведь он как-то говорил при Чимине, что заработал этот шрам в детстве, упав с качели. Он!       Сердце Чимина пропускает удар и потом устремляется в полет. Он вскакивает с кровати, а потом слышит крик, резкий, громкий, страшный. Не отцовский, совсем другой, не хриплый и не грубый, выше, носовой, до боли знакомый. Чимин несётся вниз по лестнице. Он не может этого допустить! Только не он! Чимин не может сказать, почему не хочет этого. С отцом он был не так разборчив, а ведь он тоже над ним издевался, как и отец.       Спускается в затянутый дымом коридор и опять слышит крик, дикий крик смерти. Он врезается в него, потроша изнутри. Чимин закрывает пальцами уши, ему больно, так больно как никогда не было, даже тогда, когда на нём загорелся носок, даже тогда, когда отец хлестал его ремнем, никогда в жизни ему не было так больно и так страшно. Страх! Он вернулся, оглушительно сильный.       На одно мгновение в его голове что-то взрывается, и он уже слышит не крик, а звон в ушах, словно от взрыва. С болью отнимает ладони от ушей и видит на одной из них кровь. Крик возвращается, только уже его крик, вперемешку с другим криком, но левое ухо отзывается лишь звоном и бульканьем. Он в панике прикладывает к нему ладонь, и мокрыми от крови пальцами пытается нащупать дырку, желая прочистить её, но вместо уха находит разрозненные куски плоти, мясо, влажное и упругое под пальцами. Чужой крик обрывается, и Чимин приходит в себя. Только не это! Он должен вытащить его из огня! Он не может его оставить, пусть он сгорит сам, не важно. Кричит: - КИ! – пытаясь найти его сквозь дым, задыхаясь от смрадного запаха обожжённой кожи.       Шарит повсюду руками, скребется ногтями по деревянному полу, стараясь найти стол и диван, определиться с направлением. Жар вокруг достигает невероятной температуры, его тело плавится заживо, но он не может отступить. Вновь кричит, не слыша своего крика, ему больно, вся шея и руки в крови, в своей, в крови отца. Он своими руками убил его, сбежал, а ведь нужно было спасти его тогда, погибнуть вместе с ним, но хотя бы попытаться вытащить его из огня. Нащупывает деревянную поверхность, в надежде, что это стол, но она как-то странно скользит от руки.       Он снова кричит его имя и умоляет не умирать, дождаться его. Обещает всё исправить, всё, что натворил. И наконец-то нащупывает чью-то прохладную нежную кисть с длинными тонкими пальцами, такую родную и необходимую. Всхлипывает, силясь продрать глаза от дыма. Видит испуганное и шокированное лицо. Узкие глаза, тонкие, высокие скулы, небольшие, мягкие на взгляд губы, и эта бровь, такая же, как и раньше, будто он жив и ничего из того, что Чимин только что видел, не было. Не было… Не было…       Всего лишь сон! Страшный, как кошмар после душного дня, мучительный, как самая изощренная пытка. Всего лишь сон! Но почему ему так больно? Он опускает взгляд с испуганно расширенных глаз и что-то шепчущих губ вниз, и видит лужу крови и свою вторую руку, которой он опирается об пол, полностью измазанную темной жидкостью.       Он теряет сознание.