3
Что-то невероятно тяжёлое давит на мою грудную клетку. Чёрт. Такое чувство, будто на нёё поставили трёхтонный шкаф. Почему всё тело ломит от тупой боли? И, боже правый, почему я не могу вздохнуть? — Эй, что с тобой? — сквозь вакуум доносится до меня чей-то хриплый голос, и вместе с ним приходит облегчение. Судорожно втягиваю губами воздух, и только спустя минуту начинаю медленно вникать в происходящее: я всего лишь запутался в пледе, моя шея затекла от неудобной позы, а тяжесть — всего лишь Арсений, лежавший на мне мгновением ранее. Очевидно, мы уснули вчера на диване после наших посиделок, и, похоже, Попов ночью принёс подушку и плед. Собственно, не это сейчас главное. Важно то, что он остался спать здесь, со мной, а не ушёл на кровать. Эта мысль невероятно греет. «Антон, ты с какой сосны упал?» — возмущается праведнический глас. «Ты ещё жив что ли?» — парирую я и заталкиваю его в самую отдалённую каморку сознания. — Всё в порядке, — наконец, отвечаю Арсу и открываю глаза. Попов к этому моменту уже успевает перебраться на противоположный угол дивана и даже натянуть спортивные штаны. Я искренне недоумеваю, зачем он сидит передо мной с обнажённым торсом и прожигает своим внимательным взглядом. Вот что не так с этой Вселенной, а? Это же сущая несправедливость, потому что он такой красивый, а я такой идиот. Так, надо сосредоточиться. Это ведь всего лишь Арсений. Всего лишь. — Принести чего-нибудь попить? — интересуется мой голубоглазый коллега, не подозревая, какой чудовищный мыслительный процесс идёт сейчас в моей голове. — Воды, — как можно спокойнее выдавливаю я, пытаясь смотреть на что-то другое, кроме его обнаженной груди. Он кивает и спешно выходит из комнаты, но уже через полминуты возвращается обратно со стаканом в руке. Я моментально осушаю его, но это не дает совершенно никакого эффекта: мне по-прежнему душно и хочется провалиться на месте. Арсений же, как всегда, невозмутимый, подходит к креслу и надевает, наконец, футболку. — Спасибо, — облегчённо шепчу я так, чтобы он меня не услышал. — Как насчёт омлета? — Попов поворачивается ко мне с сияющей улыбкой, и мне не остаётся ничего, кроме как согласно кивнуть. — Отлично! Тогда одевайся, умывайся и выходи на запах. Он усмехается, вероятно, довольный своей шуткой, а я зависаю со стаканом в руке, как последний кретин, и думаю о том, как же сильно вляпался. Спустя двадцать минут мы сидим на кухне и уплетаем невероятно вкусный завтрак в исполнении Арсения. — Что ты туда добавил? Это изумительно! Уголки его губ моментально ползут вверх, провоцируя меня на ответную реакцию. — Ничего особенного, — отмахивается он, но я-то знаю, что ему нравится, когда его хвалят. — Колбасу, помидоры, перец, немного лука и специй. — Офигенно! Ты просто лучший, Арс. — Спасибо, — тихо бормочет он, опуская взгляд. И я вдруг понимаю, что мог бы, наверное, провести так всю жизнь. Я бы всю несправедливость мира вынес, если б только можно было вот так сидеть с ним на кухне, хвалить его стряпню и наблюдать этот смущённо-благодарный взгляд. Всё бы преодолел, если бы только… Внезапный резкий звук заставляет меня вздрогнуть: телефон Попова с противным жужжанием медленно подбирается к краю стола. Вот оно: то самое «если бы». — Лена, — коротко говорит он, мрачно взглянув на экран, и, принимая вызов, выходит из комнаты. Несколько секунд я соображаю, кто такая Лена, но осознание быстро нагоняет меня, ударяя тупым ножом куда-то под рёбра. Девушка. Ну конечно. Как я мог об этом забыть. Остатки омлета почему-то уже не кажутся такими вкусными. Я достаю смартфон из кармана и быстро набираю Кате сообщение. кому Катёнок 11:33 Привет. Извини, что вчера не ответил. Отдыхал с коллегами. Как ты? «Не слишком ли подло пытаться избавиться от обиды с помощью невинной жертвы?». Подло. Сам знаю. Но как ещё прогнать в себе этот не весть откуда взявшийся февраль с его ветрами и метелями? от Катёнок 11:34 Привет, родной :) Всё хорошо, отдыхай)) Если будет время, звони вечером по видео Какое-то противное существо вгрызается в ткани моих костей и начинает острыми зубами глодать внутренности. Перспектива разговора с Катей почему-то совсем не радует меня. И это ужасно. Ужасно, что всему виной чёртов Арсений, который, к слову, прямо сейчас разговаривает в зале на повышенных тонах со своей девушкой. «Не переваливай с больной головы на здоровую». Да в смысле, не переваливай?! Я, что просил этих чувств? Стоял на коленях и вымаливал у Вселенной встречу с этим человеком? Нет. Я не хотел ничего из этого. Я не хотел раздражаться на каждое новое сообщение от своей девушки. Не хотел смотреть на едва знакомого мужчину и чувствовать, как из глубин души поднимается что-то потаённое, что-то на уровне желания обладать и быть покорённым одновременно. «Но ты позволил этому чувству жить, Антон. Ты позволил ему проникнуть в каждую клеточку твоего тела». А как с этим, вообще, можно бороться? Как противиться тому, что кажется таким же естественным, как смерть и рождение? Что ты на это скажешь, м? «Просто ответь ей на сообщение, ладно?». Вот видишь. Даже ты не знаешь, как с этим справляться. Так откуда ж мне знать? Но в одном ты прав: Катя тут не при чём. Она этих страданий не заслуживает. Арсений возвращается как раз в тот момент, когда я нажимаю кнопку отправки. кому Катёнок 11:36 Спасибо. Окей (: Я поднимаю на него взгляд, и что-то внутри меня рвётся: он злится и по необъяснимой причине избегает прямого зрительного контакта. — Всё в порядке? — спрашиваю, наблюдая, как сжимаются и разжимаются его кулаки. Воздух наэлектризовывается с каждой секундой всё больше. Попов шумно дышит, сверля взглядом холодильник, а затем выдаёт совершенно неожиданную вещь: «Она ревнует меня к тебе». Звон, раздавшийся в ушах, оказывается таким громким, что я буквально пошатываюсь, будто мне со всего маха залепили пощёчину. Несколько секунд в полнейшем оцепенении смотрю на Арсения, пытаясь понять, не ослышался ли я. Но, поймав, наконец, его взгляд, понимаю: нет, не ослышался. — Она… что? — этот факт никак не укладывается в мою голову, так что я предпринимаю попытку подойти к нему с другой стороны. — В смысле, она думает, что я девушка, и ты ночевал… — Нет, — сразу же отрезает он, поняв, к чему я веду. — Она ревнует конкретно к тебе. — Но это же… — Глупо, знаю, — устало выдыхает он, нервно потирая переносицу. — Тох, я, в общем, схожу с ней поговорю, ладно? Ты извини за всё это. И, не дожидаясь ответа, он вылетает из кухни, оставляя меня наедине с моими не менее шокированными тараканами. от Катёнок 11:38 Люблю тебя. ❤ Что-то нехорошее, слизское, оседает под сердцем. Ничего не ответив, я кладу телефон обратно в карман и, схватив пачку с подоконника, выхожу на площадку курить. Больше Арсений на пороге «моей-своей» (а как бы хотелось сказать нашей) не появляется. В принципе, это ожидаемо и весьма логично. Хотя кого я обманываю… Конечно же, мне хотелось бы, чтобы он вернулся, чтобы мы снова могли смеяться вместе, смотреть фильм или просто о чём-то разговаривать на кухне за кружкой чая. Но я не вправе желать этого. Потому что всё, что происходит, неправильно. И надо бы сворачиваться с этой дороги, да только я не знаю, как. Просто не знаю.***
Понедельник, как известно, — день тяжёлый. Для меня же он омрачается с самого момента пробуждения каким-то странным волнением. Это дурацкое «что-то сегодня будет» не отпускает меня в течение всего дня. И, как назло, Вселенная не даёт мне остаться с Арсением наедине и прояснить хоть какие-то детали в наших взаимоотношениях. Измученный беседой с чиновником из местной администрации и невероятно злой из-за дурацкого чувства, гложущего душу изнутри, я прихожу к двум часам в наш кабинет. Попов, что-то быстро печатающий секундой ранее, тут же вскидывает голову и едва заметно кивает мне. — Привет, — сухо говорю я и, скинув сумку на стул, сразу же сажусь за расшифровку диктофонной записи. Арсений с минуту сверлит меня внимательным взглядом, но я изо всех сил стараюсь не реагировать, потому что чувствую себя слишком уставшим для того, чтобы о чём-то говорить с ним сейчас, так что он, едва заметно пожав плечами, возвращается к работе. Больше никто из нас попыток заговорить не предпринимает. Ну до определённого момента. — Так, мужики, общий сбор в чайной через пять минут! — кричит Паша под конец рабочего дня. — У Арсюхи есть новость! За стенкой тут же раздаётся дружное «о-о-о, ну наконец-то». Я вопросительно смотрю на своего коллегу, который смущенно улыбаясь, выглядывает из-за монитора. Почему-то моё сердце начинает предательски сжиматься в ожидании какого-то подвоха. Или не подвоха. Не знаю, как это объяснить. По неведомой мне причине осознание того, что не я первым узнал об этой «новости», отзывается ноющей болью в районе грудной клетки. — Арс, я чего-то не знаю? — вопрос сам по себе срывается с языка. — Прости, Тош. Я, вообще, не планировал это афишировать, но Пашка настоял. Не хотел афишировать? Звучит уже не очень радужно. Я молча разглядываю его лицо в поисках ответа. Он, почему-то, прячет от меня взгляд. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Но я ничего не говорю. Просто жду, пока он сам всё расскажет. — Ну не смотри на меня так! — сдаётся Арсений. — Мы с Леной решили подать заявление в следующий понедельник. Было бы из-за чего шум поднимать. «Мы с Леной решили подать заявление в следующий понедельник». Вот оно. Чёртово предчувствие, которое вонзалось острой иглой в лёгкие, выпуская из них весь воздух, в течение дня. Интересно, кто был инициатором? Глупый вопрос. Очевидно же, что это Попов. Хотя ещё каких-то четыре дня назад, когда Позов завёл речь о семье, Арсений как-то не слишком радужно отзывался о перспективе брака. Но всё ведь могло измениться, правда? Впрочем, это сейчас совсем не важно. Важно то, что Арсений женится, и это… Это убивает меня почему-то. Он, наконец, решается заглянуть мне в глаза, и это становится его роковой ошибкой. Нашей ошибкой. Потому что все мои чувства можно прочесть во взгляде. Открытая книга — возьми да прочитай. И Арсений читает, я вижу это по тому, как сменяются тени эмоций на его красивом лице. Неправильно. Всё неправильно. Не так всё должно быть. В душе творится что-то неописуемое. В его глазах одновременно кроется извинение и непонимание. Конечно. Он и сам не знает, за что извиняться. И я тоже не знаю. Идиотская ситуация по всем параметрам, но она меня невероятно расстраивает. «Что это, вообще, за мысли? Откуда они берутся в твоей голове?». Не знаю. Я ничего не знаю. Но, кажется, дорогой мозг, мы с тобой оба проиграли. — Так, хлопцы, а вы чего тут застряли? Паша очень вовремя спасает нас от самих себя. Зрительный контакт разрывается, и всё снова встаёт на свои места. Арсений — мой коллега. Он обручился со своей девушкой, и я, как его приятель, должен быть рад за него. В конце концов, брак — это здорово. Да. — Вы идите пока, а мне нужно ещё комп выключить, — зачем-то вру я. — Ладно, только давай шустрее, — как всегда, командует Воля и выталкивает сопротивляющегося Арсения в коридор. Попов успевает лишь бросить мне напоследок извиняющийся взгляд. Я выжимаю из себя кислую улыбку. «Он тебе ничем не обязан, Антон», — твержу сам себе, пытаясь привести мысли в порядок. Но ничего не выходит, так что я не иду в чайную, а позорно сбегаю домой. Плевать. Завтра что-нибудь придумаю. Сейчас же мне нужно просто побыть одному.***
Наказание за мой побег не заставило себя долго ждать: тем же вечером ко мне заявился Попов и начал с порога допытываться, куда это я смылся так внезапно. Пришлось сочинять на ходу какой-то бред про расстройство кишечника, в который Арс, конечно же, не поверил. Но, по крайней мере, сделал вид, что поверил. И я был за это ему более чем благодарен. Мы поговорили немного, после чего он ушёл, напоследок сообщив, что на пятницу назначена прощальная вечеринка: по словам Паши, мы убиваем двух зайцев сразу — отмечаем помолвку Арсения и моё благополучное окончание практики. Не знаю, о каких именно зайцах говорил Воля, но одно двухметровое зеленоглазое животное уже точно убито прицельным в голову. Остаток недели я провожу в томительном ожидании своего приговора и, когда, наконец, этот день наступает, оказываюсь к нему, мягко говоря, не готов. После обеда, пока Паша заполняет мне все документы, я бесцельно слоняюсь по редакции, мысленно прощаясь с каждым её уголком. Вот наш с Арсом кабинет, где было столько тёплых, приятных воспоминаний и где я ощутил крушение своих надежд, которые вообще не имели права на жизнь. Вот чайная — место, где я впервые понял, что хочу быть частью этой «редакционной семьи». Вот «архивная»: здесь я впервые впустил в сознание странные желания. Кабинет парней, кладовка, коридор, крыльцо… Всё это так быстро стало для меня родным, что, расставаясь сейчас с воспоминаниями, я едва ли могу сдержать предательские слёзы. И когда только я успел стать таким сентиментальным?! Попов находит меня курящим на ступенях. Я даже не удивляюсь тому, что узнаю его по шагам. Он опускается рядом и мучительно долго молчит, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. — Я буду скучать, — наконец, говорит он, и я почти давлюсь дымом. Тихое «я не хочу прощаться» повисает в воздухе прямо над нашими головами, а, может быть, душами. И снова передо мной простирается наш персональный, созданный для двоих космос из пронзительных взглядов глаза в глаза. — Так не прощайся, — отвечает Арсений полушёпотом и наклоняется ко мне. Пульс в ушах отбивает чечётку, и я с содроганием жду неминуемой гибели, потому что вот оно, ещё немного. Его дыхание уже опаляет мои губы и… Резкий скрип двери заставляет нас вздрогнуть и отскочить в разные стороны. Сигарета выскальзывает из руки и падает на траву. — Чёрт, — выругиваюсь я, поднимая тлеющий окурок и выбрасывая его в урну. — А чё это вы тут делаете? — весело интересуется Матвиенко. «Что ж ты так не вовремя выперся-то!». — Ничего, — выпаливает Арсений, стараясь принять непринуждённый вид. — Да-а? А выглядело не как «ничего», — хитро улыбается хвостатый и бросает недвусмысленные взгляды то на меня, то на Попова. — Ой, Серёга, шёл бы отсюда, — выплёвывает Арс и пулей уносится обратно в здание. Я молча смотрю ему в след, пытаясь осмыслить всё произошедшее. — А чё он так завёлся-то? — Потому что гладиолус, — огрызаюсь в ответ и ухожу следом за Арсением, успев услышать напоследок серёжино «вот чокнутые, а».***
К девяти часам мы с Димой, предварительно встретившись, подруливаем к бару со странным названием «Мираж», где Паша забронировал для нас столик. Сказать, что я паникую — значит, ничего не сказать. Буквально через минуту появляется Арсений, сообщая, что Воля с Матвиенко уже там. Музыка обрушивается на нас с головой, как только мы оказываемся внутри. Первое, что я вижу: здесь ужасно много людей. Дима, раздевшись, мгновенно растворяется в толпе, и мы с Арсением впервые после инцидента на крыльце оказываемся наедине. — И часто у вас тут такой аншлаг? — спрашиваю, чтобы хоть как-то скрасить неловкость, пока охранник смотрит наши паспорта. — Частенько, — коротко отвечает он и, получив одобрительный кивок от «лысого шкафа», проходит через турникет. Я плетусь следом, чувствуя громадную тяжесть в груди. Уже через две секунды меня оттаскивают от него две изрядно выпившие леди. Паника почти накрывает меня с головой, как вдруг мягкая ладонь хватает мою и тянет в неизвестном направлении. Я не сопротивляюсь. Потому что только ему одному, наверное, и могу доверить свою жизнь. Арсения постоянно кто-то останавливает, обнимает или хлопает по спине, шепча что-то на ухо. Он улыбается, кивает и бросает пару ответных фраз. Только оказавшись на втором этаже, я могу выдохнуть свободно. — Ну наконец-то! Где вас черти носят? — восклицает Паша, как только мы подходим к нашему столику. — Да что-то знакомых тут полно, — оправдывается Арсений, усаживаясь на диванчик и утягивая меня следом. — Все останавливали. Он отпускает мою руку, и мне сразу же становится нестерпимо холодно. «Боже. Ну где ты рассудок, когда так мне нужен?! Это просто невозможно». — О-о, наш мистер Популярность, — дразнится Мативенко, за что тут же получает в лицо салфеткой. Через пять минут нам приносят выпивку, и с этого момента начинается настоящее веселье. Честное слово, я никогда ещё не чувствовал себя более живым, потому что в окружении этих людей, с которыми знаком, кажется, миллион лет, я могу быть собой. Спорю я с Матвиенко по поводу выпивки, хватаюсь за живот от остроумных шуточек Димы, пытаюсь утащить у Воли креветки или лежу на плече у Попова, подпевая каждой песне, — неважно. Я просто ощущаю, как радость переполняет меня, когда мы все вместе. И это бесценно. Но тем тяжелее для меня расставание со всем этим. Дима, как примерный семьянин, покидает нас в начале первого. «Глубоко оскорблённые» столь ранним уходом Позова, мы заказываем текилу, и остаток ночи превращается в сплошные белые пятна. Вот мы вчетвером орём в караоке «Пьяное солнце» Алексеева. Вот мы с Поповым во время медляка, вальсируя по танцполу, сбиваем с ног парочки и показываем им языки, громко смеясь. Вот, возвращаясь к столику, я замечаю, как Матвиенко целует Волю, и ошарашено смотрю на Арсения. Он прижимает палец к моим губам, и я замолкаю, взглядом умоляя позволить мне сделать то же самое. Но Арс, будто не замечая моей немой мольбы, тащит меня обратно вниз, и мы танцуем, как сумасшедшие. «Мы — глупые люди: любим то, что нас губит. Хотим то, что нельзя». Когда я улавливаю эти строчки, сквозь мощные басы, что-то щёлкает в моей голове, и я решительно утаскиваю Попова за колонну, скрывая нас от любопытных глаз и прожекторов. — Прости меня, — шепчу в отчаянии, посылая к чёрту остатки здравого смысла, и осторожно целую столь желанные губы. Грудь тут же взрывается от переизбытка ощущений. Если это не рай, то я не знаю, что это. Но, как это было с Адамом и Евой, за непоправимую ошибку меня тут же сбрасывают на землю. Арсений смотрит на меня, тяжело дыша, и я молча жду удара, потому что да, заслужил. Однако никто не разбивает мне нос и не сворачивает челюсть. — Антон, мы не должны, — вместо этого говорит Попов и мягко убирает со своих плеч мои руки. — Один вечер, Арс, — вдруг выпаливаю я, обретая странную уверенность. — Всего один чертов вечер, и я, клянусь, что всё забуду. Обещаю, честно. Только не отталкивай меня сейчас. Пожалуйста… В следующую секунду властные руки прижимают меня к холодной стене. Я успеваю лишь заметить блеск голубых глазах, в которых когда-то пропал, прежде чем его губы оказываются на моих. Чувствую на языке терпкий вкус виски и пьянею ещё сильнее — то ли от переполняющих эмоций, то ли от количества выпитого ранее алкоголя. Хочу, чтобы он был ближе. Ближе настолько, насколько это возможно. Решительно притягиваю Арсения к себе, углубляя поцелуй. Его ладони скользят вниз и задерживаются на моих бёдрах. Тонкие пальцы впиваются в кожу сквозь ткань спортивных штанов. Становится невыносимо душно. Я буквально задыхаюсь. Кажется, ещё немного — и я точно умру от нехватки кислорода. Всё. Это аут. В какой-то момент понимаю, что клуб расплывается у меня перед глазами. Последнее, что я помню, прежде чем провалиться в манящую темноту — руки Попова на моей талии и приятный холод подушки.***
Кажется, что я уже целую вечность бреду по нескончаемой пустыне. Жар буквально сжигает дотла мою кожу, а в горле застряла целая тонна песка. Голова раскалывается на части, и нет никаких сил больше выносить эту муку. Я опускаюсь на колени, обессиленный, готовясь принять неминуемую смерть, но почва подо мной неожиданно проседает, и я начинаю стремительно падать в зияющую бездну. А дальше — БУМ! — и я подскакиваю на кровати, в ужасе распахивая глаза. Опустевший желудок тут же начинает неприятно ныть, а виски сдавливаются от страшной боли. Осторожно опускаюсь обратно на подушку и тут же снова проваливаюсь в сон, успев заметить лишь силуэт лежащего рядом человека и зелёные цифры на будильнике — «5:18». В следующий раз я просыпаюсь уже ближе к обеду — это легко можно определить по звукам на улице: проезжающие мимо автомобили, голоса людей, проходящих под окнами, и крики «маленьких говнюков», которых родители-бабушки-дедушки выводят поиграть на детскую площадку, располагающуюся перед домом. Не открывая глаз, поскольку гудящая голова всё ещё значительно отравляет моё существование, перекатываюсь на другую сторону кровати и неожиданно для себя натыкаюсь на препятствие. Это самое «препятствие» тут же недовольно мычит и больно тыкает меня в ребро острым локтем. Я издаю протяжный стон и нехотя разлепляю налитые свинцом веки. — Какого… — ошарашено хриплю я, как только взгляд фокусируется на чёрной взъёрошенной макушке и части обнажённой спины, торчащей из-под одеяла. Что вообще происходит? Где я? Кто я? Что я? И почему эти родинки на бледной коже, выстраивающиеся в какое-то непонятное созвездие, кажутся мне чересчур красивыми? «Ты что, придурок что ли?» — мгновенно пробуждается здравый смысл. Ой, вот помолчи сейчас. Без тебя тошно. Тоже мне, полиция мыслей. Ауч. Боль, внезапно сковавшая мой бедный покоцанный череп, вновь пригвождает меня к постели, и я с вымученным вздохом покорно сдаюсь в её плен. Мужчина рядом со мной начинает активно шевелиться, сопровождая каждое своё движение глухим ворчанием, по всей видимости, на эльфийском, ибо для нас с похмельным мозгом разобрать хоть что-нибудь из этого бреда не представляется возможным. Затем чьё-то дыхание опаляет мою руку, мирно лежащую на подушке, и что-то внутри меня взрывается, вызывая дрожь во всём теле. — Шаст, блин, ты всегда такой дёрганный? — с улыбкой в голосе спрашивает Арсений. — Я больше с тобой спать не буду. Арсений. Ну конечно. Внутри одновременно взметаются ввысь несколько сотен бабочек, крылья которых принимаются щекотать грудную клетку. Широкая улыбка расползается по моему лицу, и даже мигрень отступает на второй план. Усилием воли заставляю себя повернуться к нему и тут же попадаю под чары его гипнотических синих глаз. — Привет, — слабо шепчу я, отчётливо ощущая застрявшую в горле наждачку. — Угу, — отвечает он и сладко потягивается. Какой же он всё-таки красивый… Господи. Эти ресницы длинные, руки с выступающими венами, аккуратный нос и бледные губы с чуть потрескавшейся кожицей. Они, наверняка мягкие и по вкусу напоминают смородину. «Смородину?!». Не знаю. Мне так кажется. По крайней мере, в моих фантазиях, когда я касаюсь их, то чувствую на языке привкус этих ягод. Такой знакомый, родной и пленяющий, как воспоминания из детства. «В твоих фантазиях?! Серьёзно? И как давно ты, Антоша, о таком думаешь?». Иди к чёрту! Не помню я. Это появляется из ниоткуда. Как внезапная туча посреди солнечного дня или, я не знаю, как лодка на гребне волны — чуть только показывается, а затем сразу исчезает. И, вообще, что ты до меня докопался. Он ведь рядом со мной лежит… Точно. Боже мой. Почему Арс, в моей кровати?! И какого чёрта у меня так сильно голова болит? Что вчера произошло? «А ты спроси у своего Попова, — ехидничает зараза-рационалист. — Давай, это будет занятно». Внутри всё с грохотом проваливается вниз. Необъяснимая тревога, поселившаяся где-то в районе желудка, начинает медленно выскребать себе путь, поднимаясь вверх, к солнечному сплетению. — Арс, — нервно выдыхаю я, с беспокойством глядя на него. — А я… А мы вчера… На секунду брови Попова взлетают вверх, отчего на его лбу проступает несколько тонких складок. Взгляд его ненадолго становится каким-то отстранённым, словно он пытается воспроизвести в памяти события прошедшей ночи. С диким волнением я наблюдаю, как сменяют друг друга эмоции на его лице, пока, наконец, в его глазах не вспыхивает понимание. И, как только это происходит, он скатывается на пол, беззвучно смеясь, и принимается ритмично постукивать ладонью по свалившейся рядом подушке. Меня это невообразимо бесит, так что, несмотря на болезненную пульсацию в висках, я усаживаюсь на кровати и, недовольно скрестив руки на груди, смотрю на него испепеляющим взглядом. Ну в самом деле, трудно ему что ли ответить просто «да» или «нет»? Наконец, Арсений перестаёт смеяться и обращает ко мне своё раскрасневшееся лицо. Миллион двести секунд мы просто смотрим друг на друга, а затем он совершенно серьезно спрашивает: «Так ты правда ничего не помнишь?». Я отрицательно качаю головой, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. — О-о-о, — многозначительно протягивает Попов и поднимается с пола, оглядывая спальню в поисках одежды. Я свирепым взглядом слежу за каждым его действием, потому что всё ещё жду объяснений. Но он будто нарочно игнорирует меня и невозмутимо перемещается по комнате, отыскивая и тут же спешно надевая свои вещи. «Ну что, добился, идиот?!». — Да иди ты к чёрту! — в сердцах выкрикиваю я, отшвырнув оставшуюся на постели подушку, которая беззвучно падает к ногам Арсения, застывшего от изумления с одним носком в руке, и только спустя несколько долгих секунд понимаю, что сказал это вслух. — Шаст, ты чего? — он поднимает на меня полный ужаса взгляд, и я тону в этой синеве без шанса на спасение. Тону, потому что в памяти вдруг вспыхивают одна за другой смутные картинки, от которых дыхание сбивается и колени начинают дрожать, и на этот раз я знаю, знаю наверняка, что сейчас мы думаем об одном и том же. Он паникует, это видно. Боится того, как я могу себя повести теперь, когда мы оба трезвые, и уже нельзя списать всё на количество выпитого алкоголя. Нужно решать: забыть или же подписать нам обоим приговор. Ну и где же ты, голос разума, когда так нужен, а? — Извини, — тихо выдаю я, спустя неопределённое количество минут. — Это не тебе было адресовано. Попов шумно выдыхает и расслабленно опускает плечи. В глазах читается искреннее «спасибо», на что я лишь незаметно киваю — «не за что». — А кому тогда? Опять что ли сам с собой разговариваешь? Ну вот и всё. Инцидент исчерпан, точка поставлена. Все живы и счастливы. Аминь. — Да, знаешь, хочется иногда поболтать с умным человеком, — отшучиваюсь я, пытаясь скрыть за ироничной интонацией горечь, осевшую на языке. — Так ты со мной лучше поговори, — отзывается Арсений, зачем-то понизив голос, но поспешно добавляет: — Только сначала позавтракаем, ладно? А то на пустой желудок беседы вести не рекомендуется. При мысли о еде вновь возвращается тошнота, и я, отрицательно мотнув головой, поднимаю с пола подушку и, засунув её себе под гудящую голову, сворачиваюсь калачиком. Попов, вздохнув, опускается рядом на угол кровати и осторожно касается пальцами моей щеки. — Тош, ты же дал обещ… — Я знаю, Арс, — грубо обрываю его на полуслове, потому что не уверен, что смог бы сейчас пережить этот разговор. — Просто мой череп того и гляди разойдётся по швам, так что насчёт завтрака я пас. Он снова тяжело вздыхает и поднимается с постели. Я не нахожу ничего лучше, чем буравить взглядом шкаф. Почему в мыслях стало так тихо? Это так душит, чёрт побери. Слышу, как закрывается за Поповым дверь комнаты, и едва удерживаюсь от того, чтобы не разреветься. Я не знаю, почему так тяжело. Не могу объяснить. Но в груди вдруг образовалась гигантская дыра, по сравнению с которой похмелье — сущий пустяк. А причина в том, что, несмотря на данное мной обещание, я не в силах выкинуть из головы последние сутки, как бы сильно ни старался.