и вновь уходят вдаль последние поезда. мне снова нужно бежать на встречу в наши места. ты только не уходи, прошу тебя в сотый раз. я очень тебя люблю, ты тоже, но не сейчас. тима белорусских — поезда
4
Арс крепко держит меня за талию свободной рукой, ковыряясь с дверным замком, и это более чем необходимо, потому что я всерьёз боюсь упасть. И дело вовсе не в количестве выпитого алкоголя. Через несколько невероятно долгих секунд ему всё-таки удаётся справиться с дверью, и мы вваливаемся в прихожую, едва переводя дыхание. Осознание того, что всё это неправильно, что мы должны немедленно остановиться, рассеивается словно дым, когда его губы вновь находят мои. Всё, о чём мечтал по ночам, сражаясь с голосом своей совести, происходит, наконец, здесь и сейчас. Он вцепляется пальцами в мои волосы и с силой оттягивает назад, сорвав с моих губ приглушённый стон, потому что это слишком. Слишком хорошо. До электрички остаются считанные минуты, но его всё ещё нет. Я нервно достаю из пачки уже третью сигарету, игнорируя неодобрительный взгляд Димы, наматывающего круги возле громадной клумбы в процессе разговора с кем-то по телефону. Паша с Серым распластались по скамейке, о чём-то лениво беседуя. Выглядят невероятно мило. Меня тошнит. Мы едва не получаем увечья на пути к спальне, потому что слишком заняты друг другом, чтобы смотреть под ноги. Он толкает меня на кровать и падает следом, возобновляя поцелуи уже на шее. Я запускаю руки ему под футболку, царапая кожу, не в силах справиться с нарастающим желанием. Мне хочется чувствовать его ещё ближе каждой клеточкой своего тела. И плевать, что расплата за это наваждение не заставит себя долго ждать. Сейчас нет ни времени, ни стеснения, ни целого мира. Только мы. Чёрт возьми, почему же так больно? Клянусь, в дверях вокзала скоро появится громадная дыра от того, как часто я туда смотрю. Но от этого ничего не меняется. Его всё ещё нет здесь, а значит, мир по-прежнему блёклый, бессмысленный и невыносимый. «Сам виноват». Знаю. Сука, знаю. Но от этого не легче. — Какой прекрасный, — его проникновенный шёпот сводит с ума в совокупности с тем восторженным взглядом, которым он скользит по моему телу. Никто в жизни никогда не смотрел на меня так, и это просто невероятно. Я притягиваю его к себе, окончательно теряя связь с реальностью, и мы пропадаем. Тошно от того, что ещё вчера он спал со мной в одной постели, и моя толстовка за каким-то чёртом всё ещё хранит на себе его запах. На что я вообще надеюсь? Это бессмысленно. Всё это бессмысленно. Потому что вот он я, стою с трясущимися руками, докуриваю третью сигарету подряд. А его нет. Пусто. Будто его никогда не было. Потому что он сдержал свою часть обещания. Но я не могу. Я лежу неподвижно уже минут десять, слушая, как Арс гремит посудой на кухне. Трудно понять, что тяжелее: моя чугунная голова или осознание того, что ничего из этого больше не повторится. Никогда. Ни эта квартира. Ни уютные завтраки на кухне. Ни мы. Рядом на тумбочке вибрирует телефон. Катя. Уже пятый раз звонит. Но я не в силах говорить сейчас. Вообще что ей сказать? Чёрт возьми, я с мужиком целовался всю ночь. И, по всей видимости, не только целовался. Меня начинает трясти от злости. Сначала на Катю, которая никак не угомонится. Потом на себя за то, что такой мудак. Потом на Арсения, потому что он не лучше. Как вообще он жить с этим может? Как он своей невесте это объяснит?! Чёрт. Невеста. Он ещё и заявление через два дня с ней в ЗАГС потащит. Что это было? Загул перед семейной жизнью? Сколько таких Антонов у тебя было, Попов? Как же тяжело дышать, боже. «Так иди и у него спроси. Чего разлёгся, как гусеница?». А вот и пойду. «Ну и иди». И пойду. От резкого подъема голова начинает кружиться. Я перевожу дыхание и медленно шлёпаю в сторону кухни. Оттуда уже доносятся ароматы блинчиков. Пустой желудок недовольно урчит. Но сейчас не до еды. Арсений пританцовывает у плиты, увлеченно разливая тесто по сковороде. Я зависаю. — Всё-таки вышел на запах? — с улыбкой спрашивает он, заметив меня. Как же больно, чёрт возьми, смотреть на тебя. Я сбегаю в ванную. После холодного душа становится легче. Когда я возвращаюсь на кухню, Арсений как раз выключает плиту и ставит чайник. — Вовремя. Я молча прохожу к столу и опускаюсь на табурет. Несколько долгих секунд в забытьи таращась в окно. Арс всё это время неотрывно следит за мной. — Тош… Вскидываю голову и пропадаю. Красивый до чёртиков. Ну разве так можно? — Зачем это всё? Он вздыхает, опустив глаза, но через пару мгновений решительно выхватывает табурет из-под стола и садится напротив. — Ты… мне понравился сразу. Внутри меня оживает рой бабочек. Но они тут же превращаются в пчёл, одновременно вонзающих жала в грудную клетку. Потому что по глазам его вижу, что это ничего не меняет. — Ты мне тоже, — шепчу я на выдохе. — Ну то есть я тоже что-то такое почувствовал. Он переплетает наши пальцы и долго-долго смотрит в мои глаза. — Ч-часто, — нервно сглатываю, боясь сам своего вопроса и ещё больше ответа на него. — Часто у тебя бывает… такое? Арс болезненно морщится. — Нет, Антон, — серьёзно говорит он. — Даже не смей так думать. — Но я ведь не первый? Арсений вздыхает и невыносимо долго молчит, бессознательно перебирая мои пальцы. — Не первый. Я из-за этого и сбежал в Воронеж на третьем курсе. Он был моим преподавателем. Я не сразу понял, куда меня затягивает это «внеурочное общение» с ним. У меня были девчонки в школе, но как-то всё не клеилось. Не было глубины, одна поверхностная дурь, желание завести отношения ради отношений. А с ним как-то всё иначе, что ли. Жизнь какая-то другая становилась. Мне так казалось, по крайней мере. И я слепо шёл за ним. А когда всё случилось, от его любви осталась только моя саднящая задница и стёртое в порошок самолюбие. Он был женат и не собирался ничего менять в своей жизни. А все эти чувства… Им двигала лишь скука. В глазах Арса раскинулась бесконечная магистраль. Магистраль из боли и сожаления. — Я не хочу быть, как он, понимаешь? — Но ты не он. Мы же не… Он резко подскакивает и с укором смотрит на меня. — А ты что думал? Конечно, мы не спали. Я бы не простил себе. А ты ещё зауросил, как ребёнок, и уполз на диван. «Я что, не нравлюсь тебе? Почему ты не хочешь меня трахнуть?». Болван. На последнем слове сквозь его оскорбленное выражение лица пробивается улыбка, и он тихо опускается обратно на табурет. Мне хочется смеяться. Кошмарный зверь, грызущий меня изнутри с самого пробуждения, сбегает под натиском бабочек. — Арс… — Ну что? — ворчит он, пытаясь спрятать улыбку. — Арс, — снова зову я, заставляя его посмотреть мне в глаза. — У меня никогда такого не было. — У меня тоже. Честно. Мы целуемся. Диктор объявляет мою электричку. Он не придёт. Всё. Я подхватываю сумку и подхожу к ребятам. Димка заканчивает разговор и тоже присоединяется к нам. — Ну что, дылда, прощаться будем? — Паша распахивает объятия, и я без промедления ныряю в них. Серёжа и Поз наваливаются следом. До перрона идём в тревожном молчании. Воля начинает что-то говорить, но его прерывает мчащаяся по рельсам электричка. Я с горечью оборачиваюсь на подсвеченное здание вокзала. В голове проносятся обрывки воспоминаний о нашей первой встрече с Арсом. Становится тошно. Когда поворачиваюсь обратно к ребятам, первым делом натыкаюсь на подозрительный взгляд Матвиенко. Затем он неожиданно хватает меня за ворот толстовки и оттаскивает в сторону. Парни удивленно смотрят на меня, но всё, что я могу — также недоуменно раскинуть руки, глядя на них из-за макушки Серёжи. Оказавшись на безопасном расстоянии, он отпускает меня и выдаёт то, что я меньше всего ожидал услышать. — Не придёт он. Даже если любит, всё равно не придёт. Я беззвучно закрываю и открываю рот, как рыба, пытаясь справиться с шоком. Диктор на фоне уже объявляет посадку. — Я знаю, что он с тобой был с пятницы до субботы. И не смотри на меня так. Это ежу, блин, понятно. Вы хоть поговорили с ним? Что он тебе сказал? Арс долго упирался, когда я уламывал его вернуться в кровать после завтрака, аргументируя тем, что так будет больнее. — Это ведь ещё хуже: даже не узнать, смогли бы мы вот так просто быть рядом, — упрямился я, и в итоге он сдался. Мы совершенно потеряли счёт времени, лёжа в постели в объятиях друг друга и тихо переговариваясь. — Спасибо, — прошептал я, перебирая пряди его густых волос. — За что? — За то, что позволяешь мне марать твою добродетель. Он, усмехнувшись, притягивает меня к себе и целует, выдыхая в губы тихое «Пожалуйста». Так проходит ещё минут сорок или больше. Комната медленно погружается в сумрак, рисуя причудливые тени на стенах и потолке. Я вслушиваюсь в размеренное дыхание Арса, пытаясь запечатлеть в памяти. — Придёшь провожать меня завтра? Он сразу же напрягается и, высвобождаясь из объятий, переворачивается на спину. Долго молчит, уставившись в потолок. Мне становится нестерпимо холодно. — Я не смогу, Тош, это слишком. Слова даются мне с трудом, но по какой-то неведомой причине мне хочется защитить его, не себя. — Я понимаю. Вновь вижу его красивое лицо перед собой с океанами глаз, в которых пропал однажды и, похоже, навсегда. В них кроется бесконечная грусть и раскаяние. Арс молча извиняется. Я молча прощаю. — Пойми правильно, мне нечего тебе предложить, — говорит он на прощание. — Насмотрелся на Пашу с Серым до сыта и так не хочу. Серёга будто в неволе, перебивается пашкиным теплом от случая к случаю. И Воле откровенно херово на два фронта разрываться, в примерного семьянина играть. Ляська, жена его, скорее всего, догадывается, но развод не даст ему — слишком печётся о репутации своей. Вот и живут, будто с закрытыми глазами. Я тебя на это не подпишу и сам не подпишусь. Мне нечего добавить. Он целует, медленно и чувственно, и растворяется в ночном сумраке. В ту ночь я спал один. И это была самая одинокая ночь с рождения Вселенной. — Поговорили, — коротко отвечаю я, а рука невольно тянется к пачке. — Всё в порядке. — Ага, я вижу, — язвит Матвиенко. — Невротик долбанутый. Он оглядывается на Пашу, который делает вид, что слушает Диму, но на самом деле ревностно следит за нами. Серёжа сокрушенно вздыхает. — Забудь его. Никаких звонков, соцсетей и прочего. Если, конечно, жить нормально хочешь. — Сам-то смог? — подначиваю я и через секунду жалею об этом, потому что на его лице отражается такая боль. — Мы — другая история. Я пять лет в этом варюсь. Мне паршиво, но без него ещё хуже. И я не жду ничего от него. Смирился, понимаешь? Если сможешь делить его с кем-то, жить с этой болью — звони прямо сейчас. Но по глазам вижу, что не сможешь. Так что, парень, прыгай в поезд и забудь всё. Он разворачивается на пятках и плетётся к парням. — Чего вы разворковались там? — доносится до меня ворчание Паши. — Напутствие давал. — Ах, напутствие… Я последний раз оглядываюсь на двери вокзала, прощаюсь с ребятами, и решительно запрыгиваю в вагон. Зарево заката на небе пылает ярко-оранжевым. Отличная метафора для оставленной позади жизни.***
У судьбы скверное чувство юмора. Я всегда это подозревал, но пару минут назад убедился окончательно. Зажатый в руке мобильник теперь видится мне настоящей машиной времени. А как ещё объяснить то, что один короткий телефонный звонок отбросил меня в одно мгновение на четыре месяца назад? Первое время после возвращения в Воронеж дни тянулись невообразимо долго. Прекрасно понимая, что не смогу быть с Катей и притворяться, что ничего особенного не произошло в Каменке, я избрал самый трудный и одновременно лёгкий путь. Мы расстались. Разбить ей сердце изменой было слишком подло. Но ещё бесчеловечнее было бы вывалить на неё эту мучительную правду. Я предпочёл менее болезненный вариант, отчасти тоже правдивый. — Прости, Катюш, как бы я ни пытался бежать от этого, факт остаётся фактом: у меня нет к тебе тех чувств, которые ты заслуживаешь. Я понял это, когда поймал себя на том, что не скучаю по тебе, находясь в разлуке, так, как должен был. Да ты и сама это поняла, наверное. Она ушла без истерик и упрёков. Покорно выпорхнула из моей жизни, не требуя лишних объяснений. Наверное, так поступают, когда любят, но не нуждаются в снисхождении. Хотя к чему «наверное»? Я ведь и сам так поступил. Расставшись с ней, я почувствовал облегчение. По крайней мере, избавился от мук совести. А вот сдержать данное самому себе обещание не искать нигде Арса оказалось сложнее, чем я предполагал. Мне даже не нужно было специально стараться для этого. Он итак был везде: в каждом прохожем, в каждой песне по радио и особенно в бескрайней синеве неба, простирающегося над измученным жарой городом. Сказать, что с наступлением дождей и холодов стало легче, означало бы записать себя окончательно в список отъявленных лжецов. Легче не становилось. Боль и запредельная тоска поселились в сердце основательно, и постепенно теряющий свои краски осенний небосвод только усугублял это, неустанно напоминая о моей потере. Защита практики тоже далась с огромным трудом, хоть я и изловчился, чтобы избежать выступления перед однокурсниками, смонтировав небольшой ролик из тех видео, которые снимал мимоходом, бегая по редакции. Получилось неплохо, живо и красочно. Но от того и больнее. В процессе работы я по несколько часов зависал на секундных кадрах с Арсением, всякий раз пропадая в пугающей бездне воспоминаний, и мысленно спрашивал себя, верю ли в то, что всё это совсем недавно было частью моей жизни. В начале октября мама решила поменять машину и с лёгкой руки отдала мне свою «четырку». Каким-то волшебным образом эта прекрасная женщина всегда угадывала с тем, что мне необходимо в тот или иной момент. Вот и здесь ей удалось без допросов и пыток понять, что с её сыном что-то не так, и она в очередной раз стала спасительным кругом в океане моего прогрессирующего безумия. Я даже стал чаще заезжать к ним в выходные, чтобы хоть как-то отвлекаться от унылого созерцания четырёх стен в своей крошечной квартире и топить печаль в маминой стряпне и долгих разговорах с ней на кухне. Обзаведясь личным транспортом, в свободные вечера я стал нарезать круги по городу в компании магнитолы и сигарет. Иногда покупал себе кофе и приезжал на набережную, где до поздней ночи стоял и смотрел на неспешное течение реки, в которой отражался город с разноцветными огнями. В один из таких вечеров моё одиночество перестало быть таким уж одиноким. Кружа по знакомым с детства улочкам, я неожиданно вспомнил, что должен был договориться с Иркой Кузнецовой о встрече для обсуждения проекта по зарубежной журналистике. Моя депрессия хуже всего отразилась на памяти. Возможно, это потому что всю «каморку разума» теперь заполонили воспоминания об Арсе и проведенном с ним времени, так что для учёбы там совсем не осталось места. Поэтому, решив сразу же воспользоваться сиюминутным проблеском здравого смысла, я съехал в один из дворов и набрал её номер. Ира ответила на звонок не сразу. Её убитый, охрипший голос свидетельствовал о недавней продолжительной истерике. Это ненадолго ввело меня в ступор. Мы никогда не разговаривали ни о чём, кроме учебы и, может быть, книг или сериалов. Но, придя немного в себя, я интуитивно почувствовал, что ей сейчас нужен кто-то, чтобы выговориться. Ну и доля эгоистичного желания отвлечься на чужие проблемы тоже сыграла свою роль. — Ир, у тебя всё в порядке? — прямо спросил я. — Да-да, всё хорошо, — не слишком убедительно ответила девушка. — Точно? Несколько секунд она молчала, а потом вдруг взвыла в трубку: «Нет, Антон, я в полнейшей заднице». Через пятнадцать минут я уже стоял у её подъезда с двумя стаканчиками кофе. Пока ехали до набережной, Ира сквозь удушающие потоки слёз поведала мне историю своих отношений. — Нас с самого начала друг к другу тянуло. В первый день десятого класса, когда он пришёл к нам вместе с другими двумя новенькими из параллели, мы сели с ним за одну парту на классном часу, и понеслась. Мы всё делали вместе: учили уроки, пробовали пиво на дискотеках, первую сигарету вместе скурили на заднем дворе школы… — Поздно вы начали, — нелепо пошутил я, но Кузнецова, на удивление, прекратила хлюпать носом и первый раз улыбнулась. — Наверное, но я была домашним ребёнком, и она… то есть он тоже. Так что мы были вроде как коллеги по научным исследованиям. — Мэйтс ин крайм, — тихо пробормотал я, и сердце болезненно сжалось, потому что в голове сразу же возник образ того, кто подарил мне эту фразу. — То есть ты считаешь нормальным, что мы с тобой вместо обеда сейчас раскладываем ловушки для коллег? — посмеиваясь, спросил я Попова, который усердно искал начало скотча, чтобы заклеить им лазер на мышке Поза. — Абсолютно, — коротко констатировал он. — Опля! Ему всё же удалось добиться желаемого, и он с ребяческим восторгом вернул «испорченную» мышку в исходное положение. Арс деловито оглядел поле битвы и с невероятно довольным лицом повернулся ко мне. — Ну всё, Шастун, теперь мы официально с тобой «мэйтс ин крайм»! — Кто-о-о? — С английским что ли проблемы? Братаны по преступлению, ну! — Что ты сказал? — тихо спрашивает Ирина. — Прости, я не расслышала. — Мэйтс ин крайм, — повторяю я. — Это значит «братаны по преступлению». — Да, точно. Так и есть. Мои родители полюбили его, как своего. Да и его родственники отвечали мне тем же. Просто идеальная дружба, понимаешь? Мы, словно части одного целого были. Пока не появился он… то есть она. Девушка его. Мы, конечно, продолжали тусить вместе, как раньше, но всё было уже по-другому. Он-на отбирала всё его внимание. Сначала я не понимала, почему так остро реагирую, но к концу одиннадцатого класса дошло. В общем, на выпускном мы напились хорошенько, я осмелела и… поцеловала его. Он отвечал сначала, а потом резко отстранился и сбежал. И под «сбежал» я имею в виду то, что он закинул меня везде в чс без каких-либо объяснений, не открывал дверь, когда я сутками почти дежурила возле его квартиры, и это всё в период поступления! Не удивительно, что бюджет оказался для меня заоблачной высотой, потому что творческий я завалила напрочь. В общем, объявился он так же внезапно, как и исчез. Ввалился ко мне в Новый год и поцеловал прямо у порога. В ту ночь у нас было… ну всякое. И я надеялась, что теперь всё будет просто замечательно, но наутро выяснилось, что он всё ещё в отношениях. Короче, он списал всё на алкоголь. Попросил прощения и свалил. Мне снова пришлось собирать себя по кусочкам. А тут в начале июня мы случайно столкнулись в магазине. Он выглядел ужасно подавленным, сказал, что у них в отношениях всё очень плохо, будто бы они даже взяли паузу. Мы снова стали общаться, гулять вместе, в кино ходить. Будто бы не было всей это херни между нами, словно всё снова стало замечательно, как раньше. В какой-то момент их пауза превратилась в расставание, и однажды, проводив меня до дома, она… он меня поцеловал. Мы вроде как начали встречаться, даже подумывали квартиру снять. Вот уже нашли вариант, должны были на следующей неделе съезжаться. Но вчера он вдруг перестал отвечать на звонки, я попробовала написать в вк, но безрезультатно. А сегодня утром зашла на страничку, и увидела на стене их совместную фотку с долбанутыми сердечками вместо подписи! Кузнецова вновь разрыдалась, и я совершенно растерялся, не зная, что сказать или сделать. — За что она так со мной? — взревела Ира, а я в который раз удивленно вскинул брови на её путаницу в окончаниях. — Она? Девушка вдруг замерла и испуганно уставилась на меня. — Что? — Просто ты опять вместо «он» сказала «она»? Ты так весь вечер путаешься. Это, наверное, стресс… Она вдруг сокрушенно вздохнула и, вытерев руками заплаканное лицо, отвела взгляд в окно. — Да не путаюсь я. Ну не в окончаниях точно, — девушка грустно усмехнулась и провела пальцем по запотевшему стеклу. — Чего уж бегать теперь от правды? Я говорю о своей подруге. В смысле, это девушка. Я неловко кашлянул, и резко вильнул вправо, съезжая к набережной. — Дождь пошёл, — прошелестела Ира, наблюдая за каплями, которые одна за другой посыпались на лобовое стекло. Я заглушил мотор и отпил давно остывший кофе. Кузнецова тоже сделала глоток, всё ещё избегая зрительного контакта. — Так значит, девушка? Ирина вздохнула и, наконец, решилась посмотреть на меня. — Да. Мне стало одновременно легко и больно. Легко от того, что неожиданно для себя нашёл того, кто мог меня понять. Больно, потому что лучше бы вообще не возникало необходимости искать понимания в подобных вопросах. — Ну рыбак рыбка, как говорится, — с улыбкой протянул я. Это стало началом затяжной реабилитации для нас обоих. Два с половиной месяца мы придумывали самые разные методы для освобождения от болезненных привязанностей. Даже в шутку заключили пари, насмотревшись сериала «Как я встретил вашу маму», что, если не найдём свою любовь до 30, поженимся. И вот сейчас, когда я только начал излечиваться, все мои защитные конструкции рухнули в одночасье. А виной всему три буквы, высветившиеся на экране моего мобильника сегодняшним утром — Арс. — Алло, — заторможено отвечаю я, с трудом нащупывая реальность. — Шаст, у тебя права есть? — с лёту спрашивает он, и моя кожа покрывается мурашками от его голоса. «Ну всё, понесл-а-а-ась», — бубнит подсознание, с которым мы были в контрах последние пару месяцев. — Права? — Ну да-да. Водить можешь? Машину, — уточняет он, видимо, сообразив, что я совсем невменяемый сейчас. — Могу. — Отлично! Поедешь со мной в Москву на форум? Через два часа выезжаем. Бум-м-м! По голове будто ударили тяжеленным молотом, и меня напрочь отрезало от реальности. — Алло? Тош, ты меня слышишь? — Да, — на автомате отвечаю я. — Ну так что, едешь? И все эти месяцы боли и страданий вдруг стираются простым и твёрдым «Еду». Где-то на задворках сознания маячит Ира с её мыльной оперой, сюжет которой теперь очень напоминает мне складывающуюся ситуацию. Но мне всё равно. Если есть хоть один малейший шанс увидеть Арса, этот шанс мне нужен. Мне нужны любые шансы, касающиеся Арсения. — Привет. Я даже не пытаюсь скрыть волнение в голосе, садясь в машину. Морщинки возле его прекрасных глаз расходятся тонкой паутинкой, и весь мир вдруг взрывается для меня яркими красками. — Я скучал, — тихо говорит он и тянет меня на себя, заключая в объятия. У меня перехватывает дыхание. — Я тоже, Арс. Очень. Шесть часов пути проходят невероятно весело. Мы рассказываем друг другу последние новости, все скопившиеся мысли. Я не могу перестать улыбаться, слушая рассказы про парней и Каменку. Арс расспрашивает про универ, просит показать видео, которое я сделал для защиты. Мы подпеваем знакомым трекам на радио, останавливаемся на заправках, чтобы заполнить бак, выпить кофе или пополнить запасы вредной еды, сваленной неаккуратной горкой на заднем сидении. На последней заправке в нескольких десятков километров от Москвы, Арсений целует меня, оставляя на моих губах вкус капучино с корицей. — Прости, но я ждал этого слишком долго, — шепчет он, отстраняясь. Мне нечего ему сказать, поэтому я притягиваю его к себе и целую в ответ.***
— Хочешь, наберу тебе ванную? Два последних часа ты за рулём ехал, устал, наверное, — первое, что говорит мне Арс, как только мы оказываемся в нашем гостиничном номере. — Только если ты примешь её со мной, — отвечаю я прежде, чем осознанию происходящее. По моему телу пробегает дрожь. Он улавливает это и мягко целует, посылая волны мурашек вниз по позвоночнику. Остатки здравого смысла рассыпаются под натиском громадной лавины из чувств, которые разом атакуют всё моё существо. — Конечно. Это похоже на эйфорию и миллион разрывающихся внутри фейерверков. То, что происходит с нами, невозможно описать никакими словами. Это всё на уровне нежных прикосновений, безмолвных взглядов и учащённого пульса. Это разлитая по венам бесконечность, это одна на двоих жизнь в горячем дыхании. Ни с кем прежде мне не приходилось испытывать ничего подобного. Лежа на огромной кровати с хрустящими от свежести простынями и слушая, как набирается вода в ванной, я тысячи раз умираю и рождаюсь заново от переизбытка чувств к этому удивительному человеку. Меня страшит то, что со мной происходит, но одновременно с тем эти чувства поднимают меня на самые дальние вершины. И это самое невероятное, что случалось со мной в жизни. Тонны дурацких мыслей лезут мне в голову, пока я жду Арса. Самая приличная из них одновременно самая дурацкая: как мы поместимся туда вдвоём, если я похож на огромную кочергу? Но всё это перестаёт иметь значение, когда он выходит из ванной в одном полотенце на бёдрах. Моя крыша уезжает окончательно. Арс наблюдает, как я раздеваюсь, жадно скользя взглядом по моему телу. Почему-то это нисколько не смущает, даже наоборот. Если бы на его месте был другой человек, размышляю я, было бы мне так же легко обнажать перед ним тело и, что ещё важнее, душу? Ответ очевиден. Арсений разливает виски по стаканам и протягивает один мне, когда я удобно устраиваюсь в ванной, которая, к слову, оказывается более чем вместительной. Он делает глоток и, сдёрнув, наконец, полотенце на пол, заходит в воду. Меня несёт. Несёт так сильно, что я немедленно набрасываюсь на него с поцелуями, разливая часть виски в воду. Он смеётся мне в губы и, не глядя, ставит стакан на пол. Я, не отрываясь от него, делаю то же самое. Арс притягивает меня ближе к себе и углубляет поцелуй, вырывая из моей груди судорожный вздох. Слова срываются с губ прежде, чем я осознаю происходящее. — Я люблю тебя. Он замирает, обхватив мое лицо руками. В глазах цвета грозового неба — водоворот эмоций. — Я тоже тебя люблю. Мир превращается в разноцветный калейдоскоп.***
Прекрасный рай разрушается там же, где и начался — возле моего подъезда. Ещё одна машина времени, возвращающая в реальность, вибрирует в подставке для кофе. Входящий вызов: Лена. Мы оба в молчании смотрим на экран. Вызов прекращается и через пару секунд возобновляется снова. Арс тянется к телефону и, сжав мою руку, отвечает на звонок. В моих лёгких заканчивается кислород. — Да, Лен. — Привет, любимый? Ты где едешь? — доносится из динамика её приглушённый голос. Я выдергиваю руку и достаю пачку из кармана. Арс внимательно следит за мной, но не останавливает и просто открывает окно. Я делаю затяжку и закрываю глаза, медленно выпуская в форточку дым, которые подхватывается ветром и рассеивается так же, как все мои шансы. — В Воронеже остановился. Скоро буду. — Ну давай, жду тебя. Счастливого пути. — Спасибо. До встречи. Он сбрасывает и поворачивается ко мне. — Шаст… — Почему ты мне ничего не сказал? — Ты не спрашивал, — глупо оправдывается он. Я смотрю на него неверящим взглядом. — За идиота меня не держи. Он упрямо молчит, с нечитаемым выражением лица смотрит на занесённый снегом двор. — Беременна она, — говорит он, наконец. Сигарета выпадает из моих рук. Выругавшись, я открываю дверь, чтобы затоптать её, и закуриваю вторую. — Сам не знаю, как это получилось, — продолжает Арс после напряженного молчания. — Мы всегда предохранялись. Я не знаю, что делать и говорить. Скользкое, мерзкое чувство поселяется в груди, не давая свободно дышать. — Помнишь, мы первый раз ночевали вместе, а она на утро позвонила? Я молча киваю. — Тогда она и сказала. Я только поэтому, в общем-то, и предложение сделал. — Почему не сказал раньше? Он тяжело вздыхает, проворачивая руль и возвращая в исходное положение. — Хотел прожить с тобой эти три дня, прежде чем… Я резко разворачиваюсь к нему, чувствуя, как внутри просыпается злость. — Прежде чем что? Прежде чем смотаешься в свою прекрасную семейную жизнь, оставив меня гнить одного в этом дерьме?! — Антон! — истерично восклицает он. — Да какая с ней счастливая жизнь может быть? Ты в своём уме? Я выкидываю окурок в форточку и хватаюсь за голову, пытаясь сдержать весь шквал эмоций, нахлынувших разом. Но у меня не получается. Он кладёт мне руку на колено, но я сбрасываю её и выскакиваю из машины. Иду к багажнику за сумкой, но Арс, выбежавший следом, опережает меня и преграждает путь. — Тош, прошу тебя, давай не будем прощаться так… — А как ты хочешь? — рявкаю и, оттолкнув его, достаю свои вещи. — Три дня назад ты сказал мне, что любишь, а сейчас едешь к беременной жене, перечёркивая нахрен всё, что между нами было своей ложью! — Я не врал насчёт того, что чувствую к тебе… На одно мгновение моё сердце оттаивает при взгляде на его обветревшие губы и полные отчаяния глаза. Но потом меня выворачивает наизнанку от обиды и горечи. — И всё же есть какое-то дурацкое «но», да? Я прав? Мы мучительно долго смотрим друг другу в глаза. Я искренне не понимаю, когда нашу прекрасную Вселенную успело затянуть в Чёрную дыру отчаяния. В какой момент и кто из нас должен был нажать на паузу, чтобы избежать этой боли? Меня разрывает на части. Разрывает от того, что он по-прежнему до неприличия красив. От того, что недосягаем, как космос. — Если бы мы встретились раньше… Под ногами образуется гигантская пропасть. Самое нелепое, блин, объяснение. Худшие в мире слова, которые можно сказать при расставании. Запишите в энциклопедию по отношениям с подписью «Арсений Попов, мастер тупых прощаний». Меня снова с головой захлестывает злость. Я разворачиваюсь и быстрым шагом иду в сторону подъезда, но у самой двери замираю и возвращаюсь к нему, даже не пытаясь сдержать подступившие слёзы. — Ты сказал, что не хочешь быть, как он, — шиплю я, нависая над ним. — Но ты в точности такой же, Арс. Даже хуже. Его красивое лицо искажается невыносимой болью. Мир тонет в чёрном.