Горечь безумной любви

Шум города потихоньку начал сходить на нет, оставляя после себя ночное спокойствие. Редкие машины; огни вывесок и фонарей; прохожие, чаще всего идущие домой после поздней работы — все это делало Токио каким-то особенным, даже несмотря на то, что в других городах, возможно, происходило ровно то же самое. И все же. В насквозь пропахшемся потом и алкоголем баре сидел темноволосый парень, одетый в темный пиджак с фиолетовым галстуком и белую рубашку с брюками в цвет. Он нервно топал ногой по деревянному полу, то и дело бросая нервные взгляды на часы и, очевидно, чего-то ожидая. Открывшись, скрипнула дверь, а затем, словно виновато, тихо закрылась. К брюнету на цыпочках подошла девушка лет шестнадцати с янтарными глазами, кладя руки на плечи и хищно улыбаясь. — Тамаччи, не переживай, отпустят они тебя, — прощебетала она, отпуская его и начиная кружиться по залу. — Ох, как же это прекрасно, быть с человеком, которого любишь! Тамаки лишь отрешенно кивнул. Сейчас его беспокоило вовсе не то, что его не отпустят. Ни одного звонка за вечер. Обычно ОН звонил хотя бы дважды за день, чтобы удостовериться, что все в норме. Глупейшая привычка всвязи с работой, которая до жути нравилась Амаджики. Сегодня телефон молчал где-то с часу дня. Нервно закусив губу, парень проследил взглядом за водящим мужчиной, что закатил глаза, глядя на девушку и сел рядом, беря в руки бутылку коньяка. — Можешь идти. Остальные все равно скоро вернутся, — бросил вошедший, укладывая голову на ладонь и залпом выпивая первый стакан спиртного. Бросив тихие благодарность и слова прощания, тот стрелой вылетел из здания, на ходу начиная самостоятельно набирать номер, что уже давно стоял у него на быстром наборе. Что-то обязано было случиться, и хоть Тамаки до конца себе в этом так и не признался, это было неизбежно. Позвонил бы… Хотя бы написал бы. Главное сейчас — быстро найти цель, и можно домой. Наверное… . . . Амаджики никогда еще не был так напуган. Ему верится, что увидь он самого близкого своего человека раненным, испугался бы не так сильно, как когда он был сейчас раненным рядом с его целью. В данный момент стало настолько страшно, что это мерзкое чувство захлестнуло все: и мысли, и голос разума, и хоть малейшую логику, и все поставленные задачи. Рука машинально, на автомате, дернулась к пистолету. Мгновение, и жертва лежит на земле, дергаясь в предсмертных конвульсиях, а Тамаки падает на колени рядом со своим парнем, метаясь глазами по телу и не без ужаса находя все же рану на животе. В голову лезут, как раньше казалось ему, такие ненужные уроки медицины, и он быстро врывает с себя фирменный пиджак, расстегивая чужую, уже пропитавшуюся кровью, рубашку и перевязывает рану, осторожно заставляя раненного сменить положение, приобнимая его за плечи и проглаживая окровавленной рукой светлые и как всегда непослушные волосы, затем и вовсе утыкаясь в них носом в жалкой попытке успокоить дрожь во всем теле от пережитого испуга. Скорую нельзя, но он ее вызвал. Вызвал ещё до того, как пришёл. Греьаная привычка хоть раз сослужила добрую службу. Однако… Тело в объятиях Амаджики зашевелилось, и теперь парень не знал, бояться ему или радоваться. Он наклонился к самому уху блондина, начиная еле слышно шептать ему на ухо: — Тише, все хорошо, скорая скоро будет, ты будешь в порядке, глупенький… Тихий рык и попытка парня встать настолько подорвали только-только начавшее восстанавливаться спокойствие брюнета. Тот выдохнул и встал следом, тут же придерживая светловолосого, что пошатнулся и чуть не упал обратно на землю, где осталась приличная лужица его крови. — Тише, Кац, сядь, тебе нельзя двигаться. Все в порядке, милый, ты молодец, ты поймал его, — или Кацуки плохо соображал, или же шёпот Амаджики разбудил в нем излишнюю гордость, но тот кое-как оттолкнул Пожирателя Солнца от себя, пустым, абсолбтно неосознанным взглядом ведя по окружению, шатаясь и силясь не упасть. Тамаки всегда исправно выполнял работу. Но будь то дурное предчувствие, грузом свернувшееся на дне живота ещё днём или банальная усталость, он все же пропустил мимо себя одного. И теперь из-за этого в тишине, нарушаемой лишь один хриплым дыханием и одним прерывистым, раздался щелчок взведенного курка. Это разорвало тишину, заставляя темноволосого подскочить на месте, оборачиваясь и видя дуло пистолета, направленное в голову, все ещё стоящему спиной к атакующему, Бакуго. Все происходило слишком быстро. А может, наоборот, слишком медленно. Потому что каким-то образом оказавшийся в руке нож, вытащенный из рукава, тут же попал в цель, четко, буквально хирургически врезаясь в чужое горло с такой силой, что тот даже отделки немного назад, роняя на землю Оружие. В том, что нападавший обезврежен, Тамаки не сомневался. Зато он как-то пропустил момент, когда Кацуки успел снова рухнуть на землю. Подсев к нему, брюнет убрал пальцами упавшие на лоб пряди непослушных волос, закрывая глаза на мгновение и делая глубокий вдох. Потом у них точно состоится долгий и серьезный разговор. Но не сейчас. Сейчас важно спасти его. Эта мысль выстукивала болезненную дробь в голове Пожирателя, не давая отвлечься на что-либо. — Что же ты так… ты и твоя глупая самоуверенность! — тот слегка нервно усмехается, скользя руками по щеке блондина и слыша на подходе сирены. — Прости, милый, мне нужно идти. Знал ли Бакуго о роде деятельности своего парня — Тамаки не ведал, но всегда понимал, что когда-нибудь это ему очень сильно аукнется. И хоть он и не хотел подставлять любимого человека, завязать возможности не представлялось. Не только из-за страха и наличия у его коллег данных о нем, но и из-за тянущего день за днём на самое дно ощущения бесполезности. Очень осторожно оставив у самого входа тело возлюбленного, Амаджики буквально в последний момент перед приходом медиков выскользнул, направляясь обратно в бар. Он не мог попасться. Просто не мог. Знал, что его наверняка вытащат его коллеги, но не мог допустить этого, потому что это, скорее всего, разобьёт, разорвёт в клочья все, что было между ним и Бакуго за это уже, оказывается, очень долгое время. В больнице светло. Все такое по-противному белое, отовсюду веет слабостью и лекарствами. Находиться здесь для Тамаки с детства — та ещё пытка. Но он плотно сжимает кулаки, скрепит зубами, но идёт по мерзкому коридору в нужную палату, останавливаясь у двери и замирая с уже протянутой к ней рукой. А вдруг… Нет, никаких «а вдруг» и «если». Нельзя. Он дергает за ручку, пожалуй, слишком отчаянно-резко, не поднимая глаз. По отвратительному писку аппарата буквально за пару секунд понимает, что блондин не спит. Поэтому и смотрит в пол. В руках букет молочно-кремовых, словно бы перламутровых роз. Кацуки вообще цветы не любит. Но почему-то всегда глупо улыбается, получая их от Тамаки. Сейчас же брюнету не то, что в его глаза, да вообще в лицо смотреть страшно. Страшно увидеть там отвращение, осуждение и… ненависть. «Ненависть». Это слово бьет по нервам не хуже картины окровавленного тела Бакуго. Может, даже хуже. И мысль о том, что он хотя бы жив помогает слишком плохо. Проходит минута. Амаджики рывком поднимает голову, плотно сжав губы в тонкую ниточку и замирает, не без страха замечая улыбку на губах Бакуго. Это режет по сердцу будто ножом, поэтому Амаджики, не сдержавшись, вручает цветы парню и всхлипывает, затем падая на колени и прижимая обе руки ко рту. На его голову опускается тёплая рука, слегка взъерошивая волосы. Будто транквилизатор. Брюнет поднимает глаза и давит из себя улыбку, осторожно обнимая ещё непривычно слабого, но живого парня. . . . Дома слишком тихо. Бакуго отказался, чтобы его забирали, а потому Тамаки остался на работе до вечера, но уже с порога почувствовал чарующий запах карри. Блондин всегда любил готовить и почти всегда спорил с Амаджики из-за этого, не давая ни мыть посуду, ни готовить. Причём, самое до смешного страшное, но все ещё не менее милое, было то, что он всегда делал порцию темноволосого не такой острой, как у себя. И все же. Слишком тихо. Сквозь закрытые шторы свет ночных огней не прорывается, а в доме все темно. Амаджики, сглотнув, идёт на кухню, видя стоящего у плиты Кацуки. Тот оборачивается, глупо и слегка даже облегченно улыбаясь. Будто ничего не было. Будто Тамаки и правда настолько невинный и милый, каким его считает его парень. — Привет, Ушаст- — Нам надо поговорить, — голос слишком противно срывается, улетая куда-то вверх, а сам парень тут же прикусывает губу, опуская глаза в пол. — С-сейчас. Проходит секунда, две три, и ничего. Затем, Граунд Зеро, словно сдаваясь, вздыхает, снимая фартук и накрывая курицу с карри крышкой, облокачивается спиной на столешницу, глядя прямо на Тамаки. — Хорошо. Я слушаю. — Я… — Амаджики мнётся, не знает, что именно, черт возьми, ему нужно сказать. — Четыре месяца назад ты гонялся за Пожирателем Солнца чуть ли не по всему городу… Загнал на крышу многоэтажки, а затем потерял… — Да, я рассказывал. Этот засранец исчез куда-то с гребаной крыши и- — Я чуть не упал. Это был, мать его, девяносто шестой этаж, Кац, — ровным сделать голос не выходит, и он все же предаёт, дрожит. — Я висел около двенадцати минут под этой чертовой крышей и думал, что сорвусь. В планы не входило то, что мы наткнёмся на ребенка… Пришлось ее увести… На лице Бакуго мешанина из недоверия, непонимания сменяется на неверие и… страх? — Я никогда ещё так не пугался. Представь, я иду на задание, а там ты… без сознания и с раной на животе… Я так за тебя испугался… И понял, что это дерьмо связывать с тобой я не хочу… — брюнет громко сглотнул, прикусывая до крови нижнюю губу и чувствуя, как стремительно намокают глаза. — Я. я-я ни за к-кого т-так ещё никогда в ж-жизни не боялся, поэт- Кацуки не даёт ему договорить, пересекая комнату в два шага и зажимая его в объятиях. — Придурок… ты мог тогда упасть… Что бы я делал без тебя, м, идиот? Скажи ты мне раньше я бы и не стал… — его голос, всегда твёрдый и даже слегка насмешливый, сейчас такой растерянный, буквально выбил последний воздух из лёгких Пожирателя, и тот, всхлипнул, наконец выпустил все слёзы, что грозились вырваться наружу. — Завязывай ты с этим дерьмом, оно опасное, а я не всегда рядом. Рука блондина опускается на макушку злодея, проглаживая и перебирая его волосы, пока сам он давился и захлёбывался своими слезами, цепляясь слабеющими пальцами за одежду парня, как за спасательный круг. — Только давай больше без сюрпризов. Договорились, Ушастый? — прошептал Кацуки ему в самое ухо, чуть отстраняясь, чтобы вытереть с его лица слёзы. — Хотя… раз сегодня вечер сюрпризов, то… я быстро, ладно? Он нежно надавил на плечи парня, заставляя его сесть на диван, а сам быстро исчез в темноте дома, вскоре возвращаясь и становясь перед Амаджики. — Т-только не смейся. — цыкнул он, отводя взгляд на долю секунды, даже как-то смущенно. А следом, встав на одно колено перед ошалело смотрящим на него, все ещё заплаканным, словно ребёнком Тамаки он ухмыльнулся, открывая небольшую чёрную коробочку и демонстрируя гладкое золотое кольцо внутри. — Я хочу защищать тебя от этого дерьма… хотел… но, видимо, всвязи с произошедшим… мы просто будем прикрывать друг-другу задницы… почти официально…… Спасибо, кстати… — ответом ему стала пара сдавленных, но активных кивков. — Ну… тогда… гх… поздравляю, ты только связал себя со взрывной псиной. — хмыкнул тот, осторожно надевая на тлений и бледный безымянный палец Пожирателя Солнца кольцо. Издав нечто, похожее толи на всхлип, толи на визг, Амаджики накинулся на светловолосого, обнимая его и затягивая в поцелуй. — Опять ты плачешь, придурок!