***
Мама с папой развелись, когда мне было девять. Я и Юкине надеялись, что всё поменяется, но стало только хуже…***
Я, мама и Юкине переехали в маленький дом. Там было всего две комнаты. Отопления нет, прокуренные стены и потолок пожелтели от прошлых хозяев. Да и сам дом был похож на поезд. Первый вагон — коридор — непонятный пристрой без отопления, утеплителя и обоев. Так же здесь не было света. Следующий вагон — кухня — комната два на два метра. Из-за стола, плиты и кухонного гарнитура было место лишь на то, чтобы прямиком пройти из коридора в следующий вагон — зал. Зал — наша с Юкине комната без окон и утеплителя. По одну сторону здесь стояла двухъярусная кровать, а по другую — школьный стол и шкаф с одеждой. Позже мы сюда купили холодильник и провели газ, чтобы топить печку. Однако в нашем случае слово «печка» нельзя было считать прибором для подогрева комнат. Это, скорее, аксессуар, который иногда немного становился тёплым. И четвёртый вагон — спальня. В ней стояли лишь кровать у задней стенки печки, шкаф рядом и телевизор напротив кровати. Спальня оканчивалась двумя окнами, которые всегда были закрыты шторами. Мама каждый день приводила новых знакомых, которые приносили конфеты (подавились бы ими), как ни странно, в алкогольном опьянении.***
Я несколько дней не ела. На все мои просьбы о еде происходил анекдох. Это беседа, в которой все говорят, но никто не слушает. Однако в данной ситуации и в данном месте все говорили, но не слышат только меня.***
Я любила маму, брата, но мне было не комфортно здесь. Хотелось всех оттолкнуть и больше не возвращаться. Такое чувство по психологическим меркам называется мауэрбауэрторихкейдж, и мне очень тяжело жилось в моральном плане. Хотя бы взять один момент: мама выпила с подругой, они мило посидели, поговорили. Её подруга даже принесла нам еду. Но в конце разговора, когда была уже поздняя ночь, эта подруга предложила поехать к ней. Мама согласилась, но я не хотела её пускать, просила остаться, уговаривала пойти с нами спать. Её подруга в это время вызвала такси для них. Когда такси приехало, и мама стала выходить, я держала её за руку и со слезами на глазах не отпускала. Подруга уехала без неё. Мама на меня сильно разозлилась. И выбросила меня и Юкине на улицу, закрыв на ключ дверь. Я просила нас впустить, ибо был февраль, а мы в одних пижамах, но она просто ушла спать. На наши крики пришла соседка и открыла дверь запасным ключом, который мы ей оставили. Вроде, всё хорошо, хэппи-энд. Когда мы вошли, я, уложив Юкине спать, пошла убирать со стола. Пока я мыла посуду, мама проснулась. Она ударила меня за мои истерики, за то, что не пустила её… И отправила спать. Утром, пока она спала, я убиралась. К этому времени мама уже проснулась. Ей было плохо. Она попросила принести воды. После того как Юкине принёс ей воды, она побежала в туалет. Весь оставшийся день я подавала ей воды, чтобы промывать желудок.***
Я просто хотела потеряться. Хотела, чтобы это закончилось. Лакеизм — так называется это состояние. Трудно с таким жить. Я была морально истощена. И все хорошо понимали это, однако, никто мне не помог. Куебико — истощение от актов бесчувственного насилия. Меня никто не насиловал, но никто и не обнимал, не радовал. Всё было настолько серым, что перестало иметь ценность для меня. Я не могла больше так жить, однако, ничего и не делала. Скажу полиции — маму накажут, а Юкине и меня отправят в детский дом. Где не лучше, чем здесь. На фоне моих мыслей об этом проснулось следующее чувство: Нодус Толленс — осознание того, что сюжет твоей жизни больше не имеет смысла. Именно так называется моё дальнейшее состояние всю оставшуюся жизнь. Я просто не вижу смысла.