***
Или — что ж, или он поспешил с выводами. Потому что Мин Юнги — он был не совсем обычным хёном. Он был омегой. Омегой, с которым у Хосока не было настоящей кровной связи, поэтому его запах всё ещё был для него привлекательным. Омегой, уже прошедшим через пубертат и поэтому казавшимся его подростковому телу взрослым и опытным. Омегой, который иногда ерошил его волосы с чисто братской доброжелательностью после того, как Хосок исправно доставлял ему молоко до комнаты, отчего у Хосока совсем не по-братски заходилось сердце. А потом Юнги с чего-то решил, что они близки настолько, что он может познакомить Хосока со своими друзьями. И брать его на свои вечеринки, к университетским сонбэ, такому количеству алкоголя, какого Хосок в жизни не видел, и… омегам. Юнги словно бы издевался над ним. Пока его друзья вовсю сюсюкались над Хосоком, будто ему было лет десять, и всей компанией оттягивали ему щёки и ерошили волосы, Юнги смотрел на него с этой своей довольной ухмылкой; он же совал ему в руки алкоголь и подталкивал к красивой омеге на очередной вечеринке, если видел, что Хосок пялился на неё слишком уж долго и отчаянно краснел. Он научил его пробираться в дом как можно тише по ночам (хотя Хосок и говорил ему несколько раз, что его способ, мягко говоря, совсем не тихий) и гладил его по спине и взмокшим от пота волосам, пока тот склонялся над унитазом в рвотном позыве. Юнги научил его той самой, взрослой жизни, и Хосок оказался примерным учеником. Это ни разу не отменяло того, что к своему учителю и, по совместительству, сводному брату, Хосок испытывал не самые платонические чувства. Он слишком часто видел то, как во время вечеринки в очередной квартире Юнги шептался с какими-то парнями на кухне, сидя на столешнице, глядя на них исподлобья и водя краем красного пластикового стаканчика по своим губам. Хосок знал, что происходило дальше: Юнги мягко брал этого парня за запястье и утягивал его за собой, виляя узкими бёдрами, обтянутыми чёрными кожаными штанами. Каждую неделю это был другой парень, но Хосок видел в них неуловимые сходства: все они высокие, с тёмными волосами и выглядят так, словно могут сломать Юнги пополам. У Юнги определённо был тип. У Хосока, возможно, тоже. Среди многочисленных омег, что посещали вечеринки друзей Юнги, он выбирал тех, в которых видел отблески хёна. В одном это были узкие глаза с хитрым взглядом; в другой — худые ноги и маленькие губы. Юнги был везде — в омегах, с которыми он спал, в его снах и фантазиях, в соседней комнате, пока родители ночевали у родственников, а в кровать Юнги втрахивал другой альфа. Хосок жевал собственные губы и прятал голову под подушкой, старательно игнорируя то, как в штанах твердел его собственный член. Для Юнги он был донсеном. Всего лишь донсеном, перед которым не стыдно и в трусах походить, в шутку пытаясь запрыгнуть ему на спину в коридоре просто так, из братской нежности. Этого донсена можно трепать по голове, щипать за бока, присвистывать, видя его без футболки, проводя ладонью по его животу и приговаривая «Хосоки, да ты совсем повзрослел. И откуда у тебя появились кубики, а?». И он не понял бы ответа, если бы Хосок ему сказал «из-за тебя, хён. Я знаю, что тебе нравятся альфы с мускулистыми телами. Может, тебе понравлюсь я?». Хосок любит запах Юнги так же сильно, как ненавидит его. Хосок ненавидит его, когда он смешивается с запахом очередного альфы; ненавидит его во время течек Юнги, в те дни, когда даже подавители не сдерживают отголоски его запаха, что просачивается через дверь его комнаты. А ещё подавители определённо не помогают со звуками: Хосок слышит то, как Юнги зовёт альфу, умоляет себя взять, дать ему узел; чёрт, да если он прислушается, то уловит даже влажные отзвуки того, как отчаянно Юнги трахает себя пальцами и игрушками. В такие дни он старается не ночевать дома, забываясь в омегах. Так проще всем. Иногда Хосоку кажется, что он слышит своё имя за стеной, заглушаемое протяжными стонами. Что Юнги прижимается к его телу слишком крепко, когда спонтанно решает обнять его и снова поворчать на тему того, что он слишком сильно вырос и скоро пробьёт потолок. Что Юнги и на него смотрит исподлобья, когда тянет танцевать на вечеринке, пьяно хихикая и бросаясь ему в руки. Но, скорее всего, всё из этого — это просто его воображение. Больное и извращённое воображение — в конце концов, Мин Юнги его хён. Его блядский хён.***
Оказывается, что Юнги, всё же, бывает в университете. И даже учится. Потому что, чем ближе сессия, тем больше протяжных вздохов слышит Хосок, и тем чаще Юнги остаётся дома, засыпая, уткнувшись в раскрытый учебник, пока Хосок ходит на вечеринки в одиночестве. Хосок думает, что Юнги выглядит очаровательно, пока старательно пишет конспекты, высунув кончик языка. Обычно он лежит на кровати хёна, лениво играя в игры на своём мобильнике и изредка кидая взгляды в его сторону — Юнги всегда без штанов и предпочитает сидеть в странной позе, одну ногу практически прижав к груди, а вторую изогнув в позе йога. Если он и замечает то, как Хосок пялится, то ничего не говорит, только бормочет себе под нос про то, что тот неблагодарный школьник и ничего, ты тоже настрадаешься в универе. Время от времени Хосок приносит Юнги перекусить из кухни, и тот с благодарностью мимолётно гладит его по руке, прежде чем снова с головой уйти в свои конспекты. Но не сегодня. Потому что до течки Юнги осталось всего пару дней, и гон Хосока тоже не за горами, и тот уверен, что ему совершенно точно лучше не находиться с хёном в одной комнате. Хосок не находит себе места. Без хёна вечеринки будто бы блекнут, теряя свою привлекательность. Его не интересуют новые омеги, что хищно смотрят на него после того, как узнают, сколько ему лет; алкоголь горчит на его языке, и вместо того, чтобы давать в голову, он уходит куда-то в желудок и оседает там; ему не о чем говорить с сонбэ, и его привычная общительность сдувается, как проткнутый шарик. Юнги — это как незаменимый кусочек пазла; когда этот пазл разобран, то его отсутствия ты даже не заметишь, но, едва ты начинаешь его собирать, то оно, это отсутствие, тут же бросается в глаза. Он крутит кистью руки, смотря на то, как остатки коктейля плескаются на дне стакана, и тяжко вздыхает. Он не может быть рядом с Юнги, потому что это невыносимо — знать, что он здесь, прямо перед Хосоком, но он не может до него дотронуться так, как хочет глубоко внутри. Быть вдали от Юнги тоже невозможно — Хосоку он уже почти мерещится, ему кажется, что вот он, вот его крашеная макушка, лавирующая между другими людьми, пока он ведёт очередного альфу в закрытую комнату. Но Юнги здесь нет. Он дома, учится, нагоняя весь тот материал, на который забивал весь семестр, а прямо сейчас… Хосок может представить его так чётко — прямо сейчас Юнги наверняка спит, так и не сменив свою странную позу, с открытым ртом, дыша тихо и размеренно. Хосок видит пряди его волос, падающие на глаза, лёгкий блеск от пота на его шее от наступающей течки, и буквально слышит его запах. Запах Юнги во время течки просто невозможен. Он выворачивает Хосока наизнанку, заставляет метаться по кровати и дрочить так отчаянно, как он не делал даже во время своего первого гона. От этих мыслей только становится тошно. Хосок будто бы издевается сам над собой. Телефон в заднем кармане его джинсов вдруг начинает вибрировать без остановки. В час ночи — это ведь не родители, так? хСОКООООКО ОКО 01:23 мне так г 01:23 рустно 01:23 грустно!!! 01:23 рлдитли не лома 01:23 я сптздил буьтыдку 01:24 Это определённо не родители. У Юнги не было привычки писать всем подряд, будучи пьяным. Он мог хотеть трахаться, будучи пьяным, это Хосок знает точно, потому что утреннее похмелье Юнги всегда значило ещё и то, что от него пахло альфой, но тянуться к телефону — у него не было такой привычки. Поэтому для Хосока это что-то новое. Он не знает, как с этим справляться. звбелся! 01:24 учитья!»! 01:24 пчему тв ушнл 01:24 Хосок определённо знал, что Юнги не нравится учиться. Чего он не знал — так это того, что Юнги действительно нравилось то, что он всё чаще остаётся в его комнате, пока тот корпит над конспектами. Пока он раздумывает над тем, что именно ему ответить, сообщения продолжают появляться на экране, как из пулемёта. хосоки 01:25 идм сюла 01:25 ИДИ 01:25 иначк я сделвю то чсто я деалю когда мне грустн 01:25 Хосок замирает на пару секунд, пытаясь осмыслить то, что он видит на экране, а затем начинает с сумасшедшей скоростью печатать «нет нет нет Юнги хё-», когда три серые точки на экране превращаются в новое сообщение. заснуу что-нбуль себе в зАДНЦИУ 01:26 На полном автомате Хосок впивается зубами в собственную губу и тут же чувствует солёный привкус на языке. Еблан. Еблан. Почему Юнги может так влиять на него одним-единственным сообщением? Ему нужно отключить уведомления, заблокировать телефон и положить его обратно в карман на остаток ночи. Хён пьян. Что бы он ни говорил, это не имеет значения. хо сок 01:27 мнк грстно 01:27 Кажется, теперь он начал всё по новому кругу. трхяю себ я 01:27 пальйами 01:28 :( 01:28 ид сюбюда 01:28 нужн 01:28 ты 01:28 Хосок отталкивается от спинки дивана, садясь ровно, и пялится в экран неверящим взглядом, снова и снова просматривая строчки сообщений. Его дыхание сбивается, становится неровным. Юнги-хён… он делает что? Ему нужен кто? я текууку :( 01:29 так сильноеоно :( 01:29 ты приделбь? 01:29 Хосок делает глубокий вдох и так же размеренно выдыхает. Это взаправду. Это ведь взаправду? Юнги ждёт его ответа. Он наверняка лежит на животе, вытянув руку с телефоном перед собой, а другой рукой он… Боже. Ему не приходится спрашивать ещё раз. Я уже еду 01:30***
Хосок определённо не знал, чего именно ему ожидать. Он видел Юнги после течки, когда тот выходил из своей комнаты, волоча ноги и устало падая в объятья Чонсу, которая гладила его по влажным волосам, приговаривая тихонько, что ему «пора бы уже найти себе достойного альфу», а затем заталкивала его поскорее в душ. Но он никогда не видел его во время течки или непосредственно перед ней — это было слишком опасно, особенно потому, что у Хосока и без всякой течки очень стабильно на Юнги стояло. Но прямо сейчас он течёт даже сильнее, чем Хосок представлял себе в самых диких своих фантазиях. Его запах ощущается уже с порога; он сильный и чистый, будто Юнги даже и не думал пользоваться подавителями, и он ведёт Хосока через темноту квартиры практически вслепую. То, что он видит, чуть не сбивает его с ног. Раскрасневшийся, с разметавшимися по подушке волосами, со слезами, стоящими в глазах, Юнги кажется Хосоку — только самую чуточку пьяному Хосоку — ангелом. — Хосоки, — доносится жалобное, и это хуже, чем всё остальное, вместе взятое. Всхлип. — Хосоки, я… В следующую секунду он вскрикивает, чувствуя, как проседает матрас, и Хосок оказывается на нём. Грубая ткань джинсов трётся о нежную кожу его бёдер; большие руки будто бы ловят его в клетку с обеих сторон. Он слышит альфу. Чувствует альфу, его мускусный запах и скрытую силу в его теле. Хосок смотрит на него, на своего миниатюрного хёна, будто бы через дымку. Это уже не просто хён, это омега, а омеги… их нужно взять, повязать и оставить на них свою метку. — Хосоки, — снова зовёт Юнги, и на этот раз он звучит спокойнее. Привычнее. Хосок чувствует чужие пальцы в своих волосах; они гладят мягко, почти успокаивающе. Юнги кажется трезвее, чем он звучал в сообщениях. — Хён, — отвечает Хосок. Он не знает, что ему говорить. Омеги обычно запрыгивают на него безо всяких слов. — Смотришь на меня так, будто я с другой планеты, — хихикает Юнги и будто бы невзначай приподнимает ногу, упираясь одной коленкой прямо Хосоку в член. Тот резко ловит воздух ртом. — Хён, ты пьян. Может, нам лучше… — Ты стал таким взрослым, Хосоки, — теперь он двигает коленкой по кругу, вжимаясь ей в его пах. Хосок жмурится изо всех сил, но, когда он открывает глаза, Юнги всё ещё здесь, перед ним, да ещё и ухмыляется так нахально. — Знаешь, когда я пришёл сюда, ты был таким тощим и нескладным. А теперь… — он ведёт ладонью вверх по его руке, от локтя и до плеча, вздыхая удовлетворённо. — Теперь ты даже не смотришь в мою сторону, даже когда я в одном белье, да? Хён тебя больше не интересует? Он тянется к его паху теперь уже рукой и обхватывает его член прямо через джинсы, поглаживая бугорок большим пальцем. Из груди Хосока вырывается позорный, высокий стон, и он мгновенно заливается краской. Юнги улыбается и — о боже — снова хихикает. — Я видел, как ты на меня смотрел всё это время, — в глазах Юнги больше нет и намёка на слёзы, в них чистая похоть и совсем немного насмешки, — думаешь, я не чувствовал возбуждения в твоём запахе? Не находил твою сперму на стенке душа? Ты был таким плохим младшим братом, да, Хосоки? Его пальцы с лёгкостью расстёгивают пуговицы на джинсах, и вот уже его сухая ладонь ныряет в боксеры Хосока, сразу же обхватывая горячую плоть. Юнги играет с огнём и прекрасно это знает. Он чувствует растущее напряжение в его запахе, видит, что альфа Хосока сорвётся в любую секунду; он как растянутая донельзя тонкая резинка, которая вот-вот лопнет. Ему нужно только подтолкнуть Хосока ещё немного. — Ты такой молодец, Хосоки, — он нащупывает выступающие капельки смазки и размазывает их пальцем по головке, — меня так часто спрашивали, не мой ли ты альфа. Они не могли поверить, что мы не спим вместе, представь себе? Ты даже не знаешь, сколько альф отогнал от меня одним своим присутствием, они все боялись тебя так сильно, что не хотели до меня дотрагиваться. Его голос переходит на шёпот. Хосок не знает, чему верить. Ни движения руки Юнги, ни его слова не кажутся ему правдой; он сходит с ума, и ему невыносимо жарко. — Ты держишься даже сейчас, — Юнги ухмыляется и одним резким движением проводит по всему его стволу. Хосок задыхается. — Я недостаточно тебя соблазняю? Что мне сделать, чтобы ты захотел меня, альфа? Это срабатывает. Хосок рычит и хватает его за оба запястья, заставляя вытянуть руки над головой. Юнги чувствует себя таким маленьким, таким беспомощным в руках огромного хищника; он не отводит взгляда, видит, как глаза Хосока становятся темнее, как он кусает себя за губу, держится из последних сил, а затем резинка, наконец, лопается. Он тает — тает, как пена, в руках Хосока, растворяется в этом поцелуе, подстраивается под его ритм, позволяет его языку протолкнуться глубже. Он разводит ноги практически не думая, обхватывая ими бёдра Хосока. Дышать становится чуть тяжелее от его веса на всём теле, но ему это нравится. Он сам об этом просил, практически умолял. Хосок берёт его грубо, резкими толчками, так и не стянув с себя нормально штаны; сперва он от спешки даже не может вставить ему нормально, пока Юнги не издаёт смешок и не высвобождает руки, обхватывая его член у основания и помогая ему толкнуться внутрь. Хосок большой. Даже больше, чем Юнги ожидал. Он цепляется руками за простыни, отчаянно сжимает в ладонях ткань его футболки, жалобно стонет ему в рот, пока Хосок целует его, почти что сжирая его заживо, и вбивается в него своим жёстким ритмом. Всё его тело горит, оно наконец-то получает альфу, его член, его запах после нескольких дней беспрерывной учёбы, нескольких месяцев тайных взглядов на Хосока, нескольких лет одиноких течек. Хосок уже не тот неловкий подросток, что смотрел на него с Чонсу угрюмо, когда они только переехали к Чонам. Из его запаха исчезли детские молочные нотки, он вытянулся и стал таким… таким, что у Юнги дыхание перехватывало, когда он сталкивался с полуголым Хосоком в ванной. Он снова плачет, чувствует, как горячие слёзы текут по щекам, которые мгновенно зажигаются румянцем, когда он, к своему стыду, выдаёт что-то вроде «х-хён!», стоит Хосоку сделать особенно резкий толчок и спуститься губами к его шее, широко облизывая кожу языком. Он… только что назвал Хосока хёном. И, кажется им обоим это понравилось, потому что Хосок чуть замедляется и отрывается от его шеи, заглядывая ему в глаза, а затем ухмыляется так… нагло. — Юнги-я, — позволяет он себе соскользнуть на неформальную речь, и это выходит до странности легко. Его голос охрипший, чересчур низкий, и Юнги от этого вздрагивает. — Тебе это нравится, да? То, что тебя трахает какой-то школьник. Тебя это только заводит? Юнги краснеет ещё сильнее и отводит взгляд, неумышленно обнажая перед Хосоком шею. Хосок зарывается в неё носом, обнюхивая его. — Извращенец, — бросает он коротко, и Юнги снова всего пробивает дрожь. — Что ещё ты позволишь мне сделать? Пометить себя, может? Показать всем, что твой альфа — это твой сводный брат? Юнги зажмуривает глаза и скулит, расслабляясь всем телом, позволяя Хосоку пользоваться собой, как какой-нибудь игрушкой. Его лицо начинает гореть пуще прежнего, когда он понимает, что напряжение в паху отпустило: он кончил себе на живот, даже не заметив этого. Ещё несколько быстрых, грубых толчков, лёгкий укус в шею — и ему до невозможности хорошо. В голове блаженно пусто, и всё, что он чувствует — это горячую сперму Хосока внутри, его вес сверху и начинающий заполнять его узел. Хосок дышит тяжело, пытаясь выровнять свои вдохи и выдохи, и переворачивает их обоих на бок аккуратно, стараясь случайно не причинить Юнги боль. Он гладит Юнги по спине, чувствуя под ладонью липкий пот, и утыкается носом в его макушку, сам не замечая, как проваливается в дрёму на несколько минут.***
Время в сцепке обманчиво. Когда Хосок открывает глаза, он видит сине-белый предрассветный свет и крашеные волосы Юнги. Сам омега спит в его объятьях, тихо посапывая, и — господи — Хосок до сих пор внутри его. Какая-то часть его — та самая, донельзя испорченная — говорит ему толкнуться внутрь на пробу, но он перебарывает себя и подаётся бёдрами назад, выходя из Юнги. Ляжки омеги покрыты тонким слоем засохшей естественной смазки. Он чуть дёргается, хмурится во сне, бурчит что-то себе под нос, а затем медленно открывает один глаз, щурясь. — Хосоки? — его голос звучит донельзя слабо, и Хосок чуть не подпрыгивает. — Ты… ты меня пометил? Всё его тело обхватывает ужас. Только не это. Только не это. Он… и вправду пометил Юнги? Это означало, что он сделал его своим омегой. Что, в теории, звучит неплохо, но на практике повлекло бы за собой кучу проблем. Это случилось слишком быстро, и они оба не готовы. Ему немного страшно, но он всё же проверяет шею Юнги, нащупывая местечко рядом с его артерией. Метки там нет, только лёгкий засос. Его затапливает облегчением, но одновременно он чувствует… разочарование? Что это такое? Юнги вздыхает как-то непонятно, когда слышит его осторожное «нет, хён, ничего нет», и снова закрывает глаза, устраиваясь поудобнее на подушках. — Звучишь как-то грустно. Всё нормально? Хосок краснеет слегка, пусть Юнги этого и не видит, и тоже откидывается обратно на подушку. Юнги снова открывает один глаз, только на этот раз его губы изгибаются в привычной насмешливой ухмылке. — Глупый альфа. — Хосок знает, что тот догадался, в чём дело, и стонет протяжно в подушку. А затем, — может, я позволю тебе пометить себя, если ты поступишь в университет. Хосок поднимает голову с подушки так резко, что у него темнеет в глазах. — Что? — Мы съедем отсюда и снимем новую квартиру, — продолжает Юнги беспечно, переворачиваясь на спину и подкладывая руки под затылок, не обращая внимания на то, что между ног у него всё липко от спермы и смазки. — И ты пометишь меня. После романтического ужина возле реки Ханган. Хосок неверяще пялится на Юнги, на его лёгкую, мечтательную улыбку и непомеченную шею, которую он снова слегка обнажает, на этот раз — специально. — Я не отдам тебе свою шею за меньшее, — Юнги поворачивает к нему голову и, наконец, открывает оба глаза. — М-м, Хосоки? Что скажешь? Вместо ответа Хосок притягивает его к себе одним махом, прижимая крепко-крепко, и Юнги не сопротивляется, только вздыхает блаженно и прикрывает глаза, трепеща ресницами. Хосок знает, что ему и не нужен его ответ: Юнги изучил его вдоль и поперёк. Пока тот снова погружается в дрёму, начиная посапывать, Хосок оставляет короткие поцелуи на его макушке и думает о том, что его ответ всегда будет одним и тем же: «Конечно, хён».