Боже, храни Алиэкспресс - 2

      Ада любила иногда воображать себя героиней какого-нибудь фильма, который на грани, с надрывом, который то не вписывался ни в одни приличные рамки, то был банален до слёз, но так приятен для сладкой утопии, которой в реальности места не оставалось. К тому же мама часто говорила: «Ты моя личная Уэнсдэй Аддамс. Жаль, что я не Мортиша». И, наверное, была права в чём-то, потому что характером Ада пошла точно не в своих родителей. Её будто удочерили, забрав у тролля и дьявола, и поместили в человеческую среду, чтобы попытаться воспитать худо бедно человека. Вышло… Ну, такое себе.       И только она плюхнулась в кресло, чтобы заткнуть уши музыкой и спрятаться от внешнего мира, как экран сотового телефона загорелся, а за ним мелодия звонка разрубила тишину голосом Мэрилина Мэнсона: «We are the nobodies, we wanna be somebodies». Ада вздохнула, провела пальцем по зелёному кружочку и закатила глаза:       — Да?       В ответ прозвучал голос, полный бодрости и визгливого восторга, так что даже захотелось пойти и повеситься ради приличия:       — С днём рождения, Адушка! Счастья-радости желаю, дорогая! Не кисни, на дереве повисни! Желаю тебе любви, счастья, здоровья…       — Спасибо, Мила! — перебила Ада бывшую одноклассницу. — Живи весело, умри молодым, ага. Спасибо.       И сбросила вызов. День рождения — праздник не для слабонервных, потому что из всех щелей лезли поздравители: лобызали, обнимали, тянули свои скользкие губы, чтобы расцеловать по русской традиции троекратно, а потом ещё и в лоб, чтоб уж наверняка. Типа поздравили и помянули в одном флаконе. Заебись чо. Русский человек такой русский. А если забыть про весь этот трындец, то со дня на день должны были доставить посылочку. Ну как посылочку, нехиленький такой груз, хорошо, что не двести. Ада включила телефон и залезла на сайт Алиэкспресс, чтобы проверить статус заказа. Кнопку привязки она нажала ещё неделю назад, с тех пор пошёл обратный отсчёт, заодно скоро станет известно: наебали или нет.        «Джокер Хоакин Феникс красное жёлтое улыбка плакать говорить пистолет город смех опасно не страшно игрушка для мальчиков девочек клонирование».       Сомнения одолевали долго, потому что взять и вот так просто выложить кровью и потом заработанные сорок тысяч — это не как два пальца обсосать. Если обманет китайский продаван, хрен его потом найдёшь, из-под земли не достанешь, и плакали тогда денежки, а ведь сколько на них можно было чёрных платишек накупить. Но месяц назад Ада всё-таки осмелилась и купила красно-зелёного товарища.       В тот день перед Адой помимо прочего стояла непростая дилемма: заказать Джокера Леджера или всё-таки порадовать себя Джеем Хоакина. На Нолановского Джокера ей не понравились отзывы, уж больно кровожадно о нём отзывались, а Аде и себя одной хватало по самое не балуйся. На Хоака отзывы тоже не пестрели единорогами с радугами, вылетающими из задницы, зато писали о нём не так жёстко. Вот некий поляк Вацлав рассказывал, что его Джей странно шутил, попросил тетрадь и стал вести в ней дневник, попутно вклеивая туда фотки голых девок. Благо, писал Вацлав, порножурналов у него навалом, но всё равно было жалко, что Артур их искромсал. А вот Лилиан из Италии поделилась, что «заказала Артура Флека и осталась довольна», потому что ей долгими и немыслимыми мытарствами удалось приостановить метаморфозу, в результате чего она получила довольно сносного мужчину. Заботливый, готовить умеет, с работы встречает, ну просто солнышко, ути-пути.       Итак.       У каждого ведь человека есть светлая и тёмная стороны, так вот: ангел за правым плечом вещал, что надо было брать Артура Флека и не выёживаться, глядишь, и Ада бы стала на человека походить с таким-то покладистым мужчиной, а демон за левым плечом закурил, облокотился о шею Ады и промурлыкал что-то в духе: «Бери Леджера и не устраивай тут цирк». Наверное, впервые в жизни Ада прислушалась к совету своей светлой стороны. Герой из мира Бэтмена — это, конечно, хорошо… Ада решила, что потом как-нибудь накопит и на товарища Леджера, а сегодня, так и быть, подавайте сюда Артура.       Потом мысли плавно перетекли в рассуждение о плохих героях и хороших.       Взять вот хотя бы тех же джедаев: в любовь нельзя, трахаться нельзя, ничего нельзя, живи и страдай от платонической любви, которая, вообще-то, тоже под запретом. Короче, дрочи в кулачок. То ли дело ситхи! Чьё сердечко не украл Энакин из «Мести ситхов», тот лох.       Телефон усиленно вибрировал ещё несколько раз, взывая к совести, но Ада усиленно делала вид, что её нет дома. И вообще, она мебель, так что…       В дверь позвонили. Ада подскочила и выпрямилась в струну, прислушалась поочерёдно сначала к собственному сердцу, отстукивающему по рёбрам джаз, потом к тишине. То есть кто-то очень наглый и настойчивый решил, что раз она не берёт трубку, то можно вот так припереться без приглашения? Сначала захотелось спрятаться и изобразить из себя кошку. Кстати, о мохнатых и блохастых. Лилит, чёрная пушистая котяра, уставилась на Аду жёлтыми глазищами, а Ада своими голубыми — на неё. Они так и сверлили бы друг друга охреневающими взглядами, если бы в дверь снова не позвонили. Лилит и Ада одновременно повернули головы к выходу из комнаты, обе намереваясь спрятаться и притвориться мёртвыми.       Всё нормально, всё хорошо.       Ада вышла в коридор и снова прислушалась. Блин, день рождения — вообще-то не повод вот так приходить и нарушать личное пространство. Мой дом — моя крепость, все дела, поэтому валите нахрен. Так, ладно, она просто откроет, поставит ногу так, чтобы поздравляющий всё осознал и свалил, пока цел.       Наконец она открыла дверь и надела на лицо самый суровый и недружелюбный вид, на какой только была способна, чтобы человек за порогом испугался, передумал поздравлять и ушёл бы восвояси, желательно навсегда.       Развесёлый молодой человек в оранжевой куртке разулыбался, засиял, как новогодняя гирлянда, и бодро отчеканил:       — Доставка на Вороную Аду Генриховну. А вы реально Ада? Реально Генриховна? Вампир? Типа если укусите, я тоже вампиром стану? — парень подмигнул и заулыбался пуще прежнего.       Ада посмотрела на него исподлобья, как на дебила, мысленно расчленив паренька и разложив его по чёрным непрозрачным пакетам.       Ада молча взяла из его рук планшет, нашла на листке свои фамилию и инициалы, расписалась, молча протянула обратно пареньку. Ногу на всякий случай в дверь всё-таки выставила.       — А у вас день рождения сегодня? Круто! И как это — родиться восьмого марта?       Кол. Дайте осиновый кол.       — Ладно, мне пора. С днём рождения, Ада Генриховна! Желаю вам вкусной крови и хорошего дня. А, и с восьмым марта вас!       Паренёк развернулся на пятках и бодро сбежал по лестнице, хлопнул кого-то по плечу, типа удачи тебе, чел, и ушёл.       Хоакина Феникса она, конечно, не рассчитывала увидеть на пороге своей двушки, как, собственно, и Джокера. Максимум аниматора, которого за такие бабки, вбуханного в него, она точно заколет штопором, а потом хоть кого-то наконец-то разложит по пакетам. И стыдно ей не будет.       Закатив глаза, Ада развернулась, плюхнулась на коридорный стул и положила ногу на ногу. Ну что ж, вот он, час икс. Настал. И если сейчас в её квартиру ввалится китайский аниматор, уж он за всё ответит сполна: будет тут отрабатывать по полной. Станет персональным «принеси, подай, иди на хуй, не мешай».       Тихое шарканье на лестничной площадке немного нервировало, но задверный гость, слава матрёшкам, не стал там изображать из себя робкую принцесску, ждущую пинка под зад под соусом персонального приглашения, а открыл таки дверь и вошёл в квартиру. Негромко поздоровался:       — Привет.       Джокер — реально Джокер! — прислонился к шкафу, сунул руки в карманы пиджака и обвёл несколько безразличным взглядом коридор. Он то и дело приподнимал кончик губ, словно взвешивая увиденное. Иногда вздёргивал брови, но взгляд неизменно отрешённый. Горький. И тут надо бы, чтобы сердце созерцающего растаяло, открылось, приняло человека как первозданный дар, как существо хрупкое и вместе с тем жестокое, уязвимое и умеющее карать, но… Но Ада так и осталась сидеть на месте, сложив руки на коленях и рассматривая «посылочку». Всё на месте. Всё красиво. Зелёные волосы зачёсаны назад, и аккуратные волны, почти кудряшки на концах, завораживающе касались шеи. Умелый, профессиональный грим, без единого изъяна. Кровавый костюм как с иголочки, начищенные ботинки. Не Джокер, а конфетка с коньяком.       Телефон в руках Ады муркнул, испортив магию момента. Лилит тем временем, примостившись рядышком, тоже без зазрения совести разглядывала гостя. Ада глянула на дисплей телефона и выругалась: ну охренеть, вся её пиздобратия с бывшей работы нагло плелись к ней, чтобы поздравить за восьмое марта, а заодно облобызать щёки «у тебя же день рождения! Запомни: тебе не двадцать шесть, а восемна-а-адцать!» Тьфу, пакость, несите тазик.       Ада как ужаленная подскочила к вешалке, стянула пальто, сунула ноги в ботинки и, справляясь со шнурками, бросила:       — В тапки не ссать! Убью.       — Что? Нет, я не…       Ада зыркнула на гостя и покрутила пальцем у виска.       — Это я ко-ошке.       Они сидели на лавочке поодаль от подъезда и наблюдали. Вскоре обещанная троица замаячила на горизонте, и Ада укуталась в зимнее чёрное пальто сильнее, нагнала на себя ещё более хмурый взгляд изголодавшегося по крови викинга и фыркнула. Девахи отчего-то решили, что надо нажелать глаза в глаза имениннице большого женского счастья, поэтому задумали подарить ей большого розового зайца — эту страшную тайну слила одна из девчонок, не поддержавшая странного рвения. Вот и Ада не понимала, какая связь между женским счастьем и несчастным розовым грызуном. Она просто не могла ему позволить осквернить свою святая святых, обитель фигурок по Говарду Лавкрафту и Эдгара По. Розовые зайцы не пройдут!       Ада вдруг встрепенулась, будто только что её сердце обнял и приласкал инфаркт, схватила Артура за руку и посмотрела на него глазами, полными паники: помимо розового засранца ей несли три розовых шарика. Это удар ниже пояса. Запрещённый приёмчик. Она повисла на плече Артура, тяжко вздохнула, жалея, что так и не купила для таких особых случаев секиру — да потяжелее, и уткнулась носом в рукав.       — Это к тебе пришли? — в голосе Артура охрененное офигевание, а ещё, кажется, он замёрз: мелкая дрожь прокатывалась по его телу, а он будто и не замечал этого. Положил холодную ладонь на сжавшие его локоть пальцы Ады и ободряюще похлопал. Дескать, крепись, розовые шарики — это не так страшно, могло быть ещё хуже, могли вообще ванильную шоколадку принести.       — Может, встретим их? Нехорошо как-то получается, — Ада поняла, что дай Артуру волю, он бы их ещё и чаем напоил, и душу бы им свою широкую распахнул.       — Ну уж нет, — испуганно ответила она.       — Мне кажется или ты не очень гостеприимная?       — Тебе не кажется, — буркнула Ада. — Кто вообще дарить розовых зайцев в наше время? Ужас.       — А зачем они пришли? — вдруг осенило Артура.       Ада поёжилась.       — У меня типа день рождения сегодня.       Артур вмиг просиял, выпрямился, улыбнулся ей.       — О! Так это же чудно. Смотри, тебя любят, пришли поздравить. Я тебя тоже позд…       — Не смей, — в душе Ады в панике вопил её внутренний Вельзевул.       Потоптавшись у домофона, мамзели намотали верёвочки от шариков на дверную ручку, развернулись и побрели восвояси, унося проклятого зайца с собой.       На всякий случай Ада и Артур выждали ещё десять минут, а уже после спокойно пошли домой. У дверей она порылась в рюкзачке, украшенном крылышками какой-то нечисти, выудила маленькую железную коробочку с набором для шиться внутри, достала иголку и проткнула шарики один за другим.       Дома Артур наконец-то сел в кресло, оглядел удобные деревянные подлокотники, потянулся к карману и выудил белую пачку. Пальцы проворно достали сигарету, и Ада преодолела расстояние между ней и Артуром в три широких шага, беспардонно склонилась, так, что Артур опешил было, удивлённо глянул на неё. Ада ждала. Ну интересно же! Китайцы положили в комплект бутафорские сигареты, электронные или настоящие? То есть тут полное вживление в образ или где-то схитрили, сэкономили, что-нибудь по пизде пустили, как русские? Её губы вытянулись в улыбку чеширского кота, Ада и не думала отстраняться. Ждите десять раз, ага.       Артур, выйдя из оцепенения, медленно, каким-то извиняющимся жестом поднёс зажигалку к кончику сигареты и чиркнул. Чирк. Чирк. С третьего раза огонёк выскочил, как чёртик из табакерки, и лизнул бумагу. Табак занялся красными тлеющими искорками, и Артур, втянув в себя обжигающий дым, выпустил его в комнату и глянул на Аду из-под голубых треугольников. Она резко отстранилась, спрятала улыбку и забрала сигарету. Держала её так, будто подобрала ни что иное как чумную палочку. Минимум. Поморщившись, бочком добралась до окна, приоткрыла деревянную, отозвавшуюся тихим скрипом, створку и брезгливо выбросила сигарету на улицу прямиком с шестого этажа.       На лице Артура вспыхнула просто невообразимая смесь эмоций, от охреневания до какой-то жуткой, внезапно вспыхнувшей нечеловеческой ненависти.       А Ада чувством выполненного долга, не глядя, развернулась и ушла на кухню греметь посудой в раковине и насвистывать мрачную песенку. Пузатый электрический чайник, раскрашенный под хохлому, щёлкнул кнопкой и возвестил о готовности поить домочадцев чайком: но, если приглядеться, вместо ярко-алых рябин, аппетитных клубничек и хвостатых птиц — золотые черепа в завитушках, скалящиеся лица. И рябины не рябины, а россыпь кровавых жемчужин, брызгами разлетевшиеся из чьего-то бренного тела, умирающего на рисунке в лучших традициях хохломы.       Ада оглянулась и ойкнула, увидев склонившегося к чайнику Артура и зачем-то при этом сжимающего нож, рукоять которого была такой же весёленькой, как чайник.       — Что это? — спросил Артур, не отрываясь от феерических изображений убийств и кровопролитий на пузатом жителе кухни.       Ада положила ладонь на ручку и похлопала по ней.       — Знакомься, Алиса, это чайник. Чайник, это Алиса.       Артур непонимающе вздёрнул брови. Ада закатила глаза и мотнула головой.       — Это из книжки, «Алиса в стране чудес». Только там был не чайник, а… — Ада вдруг всплеснула руками и, чуть не плача, всрикнула: — Да кто вообще шутки объясняет?       Забрала у всё ещё офигевающего Артура нож и пошла нарезать хлеб для бутербродов.       — Не стой без дела, возьми кружки — мне с маками, чайные пакетики на окне, сахар там же, ложки справа от раковины. Организуй нам чаю, а я наколдую немного еды.       Нарезав колбасу и хлеб, Ада уселась на стул, поджала ноги под себя и стала наблюдать за тем, как Артур, вопреки всем ожиданиям, справился с заданиями на ура. Что ж, ладно, в хозяйстве пригодится, пускай живёт. Он поглядывал на неё, расставляя кружки с дымящимся чёрным чаем, заваренным не просто хорошо, а идеально, как и любила Ада. Чёрный, чернее самой чёрной ночи, крепкий как яйца Бэтмена, горький, как жизнь в России.       — Расскажи что-нибудь о себе. Что ты любишь?        Когда Артур об этом попросил, Ада поперхнулась чаем. Вытерла ладонью губы, постучала пальцами по столу и развела руками.       — Обожаю читать. Книги — это моя страсть номер один. И музыку люблю. Ну… Рок, металл, классикой не брезгую. Моцарт, Бах, Вагнер. А… Из литературных авторов предпочитаю Кинга, Геймана, Томаса Харриса, Эдгара старину По. Вот, — Ада довольно улыбнулась.       — Они все как-то влияют на тебя? — Артур оценивающе оглядел её чёрные волосы, чёрное домашнее платье, чёрные ногти на руках.       Ада уткнулась в кружку и буркнула:       — Ну вот ещё, — и, шмыгнув носом, добавила: — А ещё я пишу.       — Что пишешь? — Артур отпил из кружки и приготовился слушать.       Ада пожала плечами:       — Так… Рассказы всякие, газетные статьи. Некрологи на заказ пишу.       Артур ещё раз окинул оценивающим взглядом Аду и спросил:       — У тебя только чёрное в гардеробе? Есть что-то ещё?       Она задумчиво закатила глаза и прикусила щёки, что-то промычала и вдруг просияла, вспомнив про белое платье, которое ей подарила в прошлом году мама на день рождения. Но тут же скисла. Белое, Карл!       — Белое есть, — без особо интереса бросила она и потянулась за печенькой.       Артур остановил путь сладкоежки, приложив к тянущейся ладони пальцы, и улыбнулся. Ада покосилась на них, цокнула языком и перевела взгляд на осмелевшего клоуна.       — Эксперимент, экспромт, — промурлыкал он и уселся поудобнее.       — Это ты к чему? — замогильным голосом спросила Ада.       — Почему бы тебе не примерить его прямо сейчас?       Ада поднялась из-за стола, нарочито театрально вышла с пахнущей мёдом и корицей кухни и скрылась в коридоре. Вообще-то она собиралась найти это треклятое платье и напялить его на себя не потому, что Артур попросил, а ей самой стало интересно, тем более появился повод закатить глаза, изобразить полуобморок и трагично произнести: "Мне не к лицу ни этот цвет, ни это платье, а я так надеялась: какая жаль, пойду поем". То есть появился повод отправить тряпочку в путешествие по рукам родственников, дескать, вот чо у меня есть, заберите, фас, а потом пойти и купить себе новое платьице. Чёрненькое. Нервы, все дела, я так любила эту белую хрень, у меня шоппингтерапия, идите нафиг.       Платье село по фигуре, крой свободный, к тому же длина идеальная — до середины бедра, ткань приятно коснулась кожи, а когда Ада вылезла босая в коридор и прошлёпала мимо вышедшего с кухни Артура к зеркалу, то сначала критично осмотрела себя. Потом одобрительно кивнула. Хмыкнула, и как вишенка на торте — просияла лучезарной улыбкой и обернулась к стоящему рядом довольному Артуру.       —Тебе очень идёт.       Ада тряхнула длинными распущенными волосами и согласно кивнула.       — Да, — и, продолжая рассматривать своё отражение, добавила: — Надо бы тебе кино хорошее показать, "Звонок" называется.       Невинно убрав руки за спину, Ада хлопнула глазками и склонила голову набок:       — Если будешь будить меня по утрам, можешь называть меня Самарой.       Артур, не оценив шутку юмора, нахмурился и подзавис. Ада махнула на него рукой, дескать, чего с чуда в перьях взять, и ушлёпала переодеваться. После приведения себя в порядок, то есть перебравшись обратно в чёрное домашнее платье, Ада забурилась в кресло с романом Кинга «Оно», чтобы скоротать полчасика с Пеннивайзом. Артур сел в кресло напротив, выудил свой бессменный блокнот, нашёл на журнальном столике ручку и принялся что-то писать.       Мучили ли её сомнения, типа, на кой хрен я заказала этого чудика? Ну-у-у… Нет. Ни разу. Их первый день вроде бы очень даже ничего так. Да, он весь такой зависает, как в фильме, а ещё очень, прям очень хотелось смыть с него грим и посмотреть на лицо. Там лицо? Или глаза типа тоже смоются вместе со всем? Тогда, может, не мыть? Типа, не стирать, не отбеливать, в химчистку не сдавать и вообще: на кой хрен покупать то, что и пачкать нельзя? Ада покосилась на Артура поверх книги: он всё так же увлечённо что-то писал. Левша. Интересно, а если в него потыкать чем-нибудь, он живой? Чем можно потыкать? Да чем угодно: пальцем, палочкой, чем-нибудь остреньким.       Так. Стоп. Какие палочки? Какие потыкать? Нехай живёт суслик. Мама хотела сбагрить дочь нерадивую, несмышлёную какому-нибудь мужчине, так вот он — тот самый какой-нибудь мужчина.       Ада снова погрузилась в книгу, глаза забегали по строчкам:       «– Думаю, да, – потянулся к кораблику… и вновь отвел руку. – Как ты оказался там, внизу?       – Ветер с дождем просто задули меня туда, – ответил Пеннивайз, Танцующий клоун. – Они задули туда весь цирк. Ты чувствуешь запах цирка, Джорджи?       Джорджи наклонился вперед. Внезапно в нос ударил запах арахисовых орешков! Горячих поджаренных арахисовых орешков. И уксуса! Белого, который через дырку в крышке льют на картофель-фри! А еще запах сахарной ваты и жарящихся пончиков. Плюс слабый, но ядреный запах говна диких животных. Распознал он и запах опилок на арене. Но при этом…       При этом никуда не делись запах мутного потока, и гниющих листьев, и темных водосточных теней. Сырой, гнилостный запах. Подвальный запах.       Только остальные запахи были сильнее.       – Конечно, чувствую.       – Хочешь свой кораблик, Джорджи? – спросил Пеннивайз. – Я повторяю вопрос только потому, что он вроде бы не так уж тебе и нужен. – Он поднял кораблик выше, улыбаясь. Клоун был в мешковатом шелковом костюме с большими оранжевыми пуговицами, ярко-синем галстуке, больших белых перчатках, какие обычно носили Микки Маус и Дональд Дак.       – Да, хочу. – Джорджи смотрел в водосток.       – И шарик? У меня есть красные, зеленые, желтые, синие…       – Они летают?»       — Хочешь шутку?       Ада вздрогнула и посмотрела на Артура поверх книги, прошелестела задумчиво:       — Только не про шарики.       Он было опешил, но Ада закатила глаза: «Проехали. Выкладывай свою шутку, шутник».       Артур пролистал блокнот, пробежался глазами по рукописным строчкам, явно обдумывая, что бы такое схохмить. Ада терпеливо ждала. Пальцы коснулись одной строчки, другой, выбирая что-нибудь посмачнее. Он глянул на Аду, улыбнулся уголком губ, коснулся языком ярко-алой губы, чуть наклонил голову вбок, отчего вьющиеся кончики выбились из зелёной копны и немного свесились. Наконец он кивнул сам себе и пошёл шутить:       — Почему на печатных машинках нет кнопки с символом троеточия? Удобно бы было.       Они молча смотрели друг на друга секунду-другую, время тихонечко сочилось сквозь комнату, перетекало из одной чаши в другую, а тишина окутывала. Артур сидел восторженно-выжидающий, а Ада — мрачнее тучи, хмурая и суровая, как викинг всея Севера, так и смотрела на него поверх книги. Коротко поскребла пару листов, будто выводя себя из ступора. Задумалась. Перезагрузилась.       — Ну-у, — протянула она. — Я жду окончания шутки.       Артур рвано коснулся волос, и кудряшки легли обратно в изумрудную гриву. Хохотнул и прикрыл рот ладонью. Улыбка растаяла, взгляд потерял задор и игривость, которые, подобно солнечным лучам, придавали лицу опрятности, доброжелательности, открытости. Этому человеку хотелось верить, когда он улыбался, несмотря на грим. Приятный хриплый голос проник в тишину и наполнил её собой:       — Это вся шутка.       Ада изобразила удивление:       — А-а-а, ну ок.       И уткнулась обратно в книгу.       Артур попытался было что-то сказать, объяснить, привлечь к себе внимание, но поезд ушёл, простите-извините: тут Пеннивайз вот-вот утащит Джорджи, так что остановись, мир, замри, щас самый сенокос начнётся.       Артур ещё сделал пару попыток привлечь внимание Ады, но она многозначительно поднимала палец, типа, погоди-погоди и читала дальше. И даже когда Артур уткнулся в кулак, давясь хриплым тихим смехом, Ада вся была в романе. А потом так же резко захлопнула книгу, отчего кошка и Артур как-то хором вздрогнули, посмотрели на неё и вытянули морду и лицо. Ада собралась выйти из комнаты, но повернулась на пятках, оглядела присутствующих — всех двоих — и откашлялась.       — Меня посетила муза, я иду дописывать своё словоблудие. Итак, товарищи, внемлите голосу разума, ибо от этого зависят ваши бренные жизни: не шуметь, меня не кантовать, а лучше умрите до утра.       Посмотрела на кошку и навела на неё палец:       — Убью.       Перевела на Артура:       — Убью.       Кошка как сидела с выражением "вали-вали, мне до фонаря твои угрозы", так и осталась в позе зверя-пофигиста, лишь хвостом махнула, дескать, вали давай уже, диктатор домашний. Артур же склонил голову и потянул загримированные брови вверх, явно в очередной раз не ожидая такого нерадушия. Ада на всякий случай зыркнула на каждого как Аттила и с чувством выполненного запугивания удалилась в свою комнату, тихонько прикрыв за собой дверь.       Вечер плавно перекатился в ночь, обещающую стать совсем скоро глубокой, непроглядной и той самой, когда всякая нечисть полноправно хозяйничала и творила всякие бесчинства. Мёртвая тишина, между тем, как будто назло всем доказывала обратное, потому что ни чертей, ни ведьм, ни прочих Виев со товарищами как раз и не видать.       Дверь в комнату робко приоткрылась, в образовавшуюся щель скользнула кошка, муркнула и села на пороге. Дверь приоткрылась пошире, и в полумрак комнаты вошёл Артур. Он бы и высказал, наверное, Аде всё, что о ней думал, речь, может, даже написал, хорошую, яркую, глубокую, режущую по живому. Кулаки сжал. На лице ни тени от улыбки не осталось, ни радушия, ни открытости, зато в глазах скользнула маленькая ярость, которой дай только топливо, она перерастёт в ураган и разметает к хренам всех и всё. И держитесь тогда, людишки мерзопакостные, да покрепче. И когда он вошёл в комнату, неся с собой словесную мстю, желание сразить и показать, кто тут и чего достоин, вдруг застыл.       Ада сидела посреди комнаты на стуле, сгорбленная, чуть ли не стекающая на пол, распущенные волосы едва не касались пола, руки опущены вдоль согнутых ног. Скорбная, жалкая, потерянная. Разбитая не то ночью, не то своими пакостливыми демонами. Она медленно подняла голову, открывая тьме и Артуру заплаканное лицо. Искривила рот и завыла, аки изголодавшийся по кровушке тысячелетний вампир:       — Я бездарность! Я криворукая и жопорукая бездарность!       И уронила голову в подставленные ладони.       На полу возле её ног стоял прозрачный бокал на высокой ножке, украшенной красно-чёрным драконом, обвившимся вокруг и презренно вглядывающимся глазками-угольками в непрошеного комнатного гостя. На дне бокала — красное вино, рядом — ярко-синяя бутылка с нарисованным стеклянным черепом на этикетке, и над всем этим возвышалась Ада, как первозданное зло, выползшее из тьмы древнего подземелья, чтобы начать жатву человеческих душ. Она устало посмотрела на Артура из-под волос и протянула руку к бокалу. Одним большим глотком осушила его и уцепилась, будто хищная птица, тонкими пальцами за бутылку. Побулькала ею, проверяя содержимое, и вылила остатки в бокал.       — Что ты делаешь? — как-то не очень весело спросил Артур.       Ада подняла на него лицо и траурно ответила:       — Хороню свою жопорукость в колдовском напитке гневных и безжалостных богов.       И древнее зло, выбравшееся то ли из «Звонка», то ли из «Ведьмы из Блэр», потянулось к бокалу, чтобы утопить в нём свой полночный душераздирающий вопль отчаяния, рвущийся из груди. А ещё хотелось сожрать кого-нибудь, кто первый под руку попадётся, чтобы неповадно было этому самому первому шляться тут. Но на это сил уже осталось. И когда губы коснулись прохладного стекла, бокал вдруг исчез. Ада ткнулась в пустоту, посмотрела на свои руки и ссутулилась ещё больше от горя.       Дзынь. Артур поставил бокал на стол и подошёл к стулу, подхватил Аду и потянул её на себя.       — По-моему, тебе уже хватит.       Она уже хотела возмутиться и задать ему направление, в котором ему стоило бы двигаться отсюда подобру-поздорову, но вдруг присмотрелась к нему и прищурилась.       — Ух ты! У… умылся. Какой ты краса-авчик!       Ада встала на носочки, повисла на нём и дотянулась губами до его подбородка. Артур крепко держал её, чтобы не выскользнула и не упала, а она улыбалась ему, обхватив шею и перебирая его изумрудные завитушки.       — Знаешь, я… — начал он.       Но Ада перебила:       — Целуй уже меня.       Он замер, обдумывая её слова, несмело наклонился чуть ниже, неуверенно. Аде не хватало трезвости, чтобы попасть в его губы, а ему не хватало смелости ответить на её спонтанное рвение, о котором она могла пожалеть утром.       — Твоё желание упирается мне в бедро, — хихикнула она и прижалась к нему.       Ночь сгустилась вокруг них, сжалась, окутала их тела, сближая ещё плотнее. В тусклом свете настольной лампы не видно комнаты, света хватало лишь для того, чтобы заметить скользнувшую тень от проехавшей мимо дома машины да белое, без грима, лицо Артура, тонкие губы, застывшие напротив губ Ады. Она хотела сказать ещё что-нибудь про нестыковку его неуверенности и то, как эта неуверенность уже во всю стоит у него в штанах, но именно в этот момент он закончил начатое. Поцелуй вышел странным, немного скомканным, но Ада потянула Артура на себя и впилась в его губы, напрочь позабыв про то, что ещё пару минут назад она рыдала на стуле.       Её пальцы нетерпеливо скользнули к ширинке на брюках и ловко справились и с ремнём, и с пуговицей, и с молнией. Артур, не отрываясь, целовал Аду, а она на секунду разорвала поцелуй и торопливо спросила:       — Так. А за… зачем ты пришёл?       И стянула с себя платье и трусы, бросила под ноги, принялась помогать Артуру с пуговицами на жилетке и рубашке.       — Ты ужасная девушка…       — А-а, поняла, — перебила она. — Прибить типа.       И оттянула резинку его белых трусов, заглядывая внутрь, чтобы оценить весь масштаб как следует. Покачнулась — вино ещё ударяло по мозгам, Артур подхватил её и помог сесть. Его пальцы несмело и мягко коснулись её живота, поползли вверх, остановились в ложбинке между грудями. Ада подцепила застёжку, и натянутые на плечах лямки ослабли. Она вынырнула из них, отбросила в сторону и потянула Артура к себе.       Он часто дышал, разглядывая в сумраке её обнажённое тело. Они как две тени, серые, мрачные, рождённые ночной тьмой ради одного момента, сидели друг напротив друга и не решались начать.       Ада, на секунду осознав абсурдность ситуации, тихонько ухватила покрывало и потащила его на себя, но Артур умоляюще накрыл её руку своей, остановив этот порыв спрятаться от него. Она разжала пальцы и потянулась к его лицу. Он вдруг опасно навис над ней, как над жертвой, и Ада легла. Она — между его рук, упирающихся в кровать. Её сердце колотилось, отстукивает молчаливое «да» и тут же билось под рёбрами мольбой «нет». Артур склонился ниже, и Ада легла, приняла его жадный поцелуй. Пальцы снова начали блуждать по её телу, неторопливо, нежно, с наслаждением, изучая изгибы.       Лёгкий стон слетел с её губ как тихое поощрение тёплой ласки, неторопливой. Артур наклонился и попробовал языком ключицу. Ниже. Волнительные поцелуи. Добравшись до полной тяжёлой груди, он тихонько прикоснулся к соскам.       — Не кусайся, — просит Ада, тихо ойкнув.       Он дрожал. Ёрзал. Громко сглотнув, наконец решился и опустил робкие пальцы между ног. Замер. Ада не торопила его, но положила поверх его руки свою и показала, как ласкать там. Прислушалась к ощущениям и улыбнулась перламутровой темноте вокруг себя. Они слушали дыхание друг друга, горячее, измождённое: Ада пьяна от вина, Артур пьян её послушным телом, отзывающимся на прикосновения горячей влагой между ног. Пальцы скользили легко, Ада лишь иногда их поправляла, напоминая, где и как надо ласкать.       Видимо, не выдержав собственного напряжения, он поднялся и навалился на неё сверху, больно упираясь острыми, костлявыми коленями в её ноги, и Ада широко раздвинула их. Худое тело тяжёлое, и она поняла, что если вдруг решит передумать, ей не сбросить с себя Артура. В подтверждение мыслей он поцеловал более требовательно, оттянул резинку трусов, и влажный член коснулся её бедра.       Ада просунула между ними руку и обхватила его. Большой, горячий. Она помогла Артуру, направила его в себя, и когда он оказался внутри, убрала руку и положила ему на плечо, зашипела: «Нет, нет, не торопись, не надо резко». Он послушно погрузился в неё, плавно, но всё равно рвано. Дрогнул. Закрыл глаза, тихо охнул и толкнулся внутрь чуть сильнее, чем следовало. Вжался. Его дыхание тяжёлое, возбуждённое, и, опираясь на локтях в кровать, он подался назад и вошёл уже легче — для обоих.       Ада тоже дрожала, у неё давно не было мужчины, она вспоминала, как это, когда он внутри, ненасытный, распирающий, как это — ощущать его приятную тяжесть на себе. Она пыталась ёрзать, но Артур, повинуясь инстинктам, надавил бёдрами на её бёдра, прижал к кровати. Ада чуть шире развела ноги. Он раскачивался на ней, уже не такой сдержанный. Осмелевший, и Ада довольно вздохнула. Обвила ногами его худые бёдра.        Изголовье кровати тихонько ударялось о стену, стук, стук-стук.       Артур касался губами её щеки и почти неслышно стонал, сжимая подушку. Ада закрыла глаза, спрятавшись от сумрака и тусклых лучей лампы, наслаждаясь внезапной близостью. Ей не больно и не страшно, ей хорошо, и она попросила поцеловать её. Губы Артура мягкие, недавняя скованность стаяла, как последний снег, на смену ему пришла весна. Нежная, волнительная, терпкая, солнечная, как первый глоток молодого крепкого вина.       И вдруг Артур замер, уронил голову на плечо Ады, уткнулся в её волосы и хрипло простонал.       Они лежали и слушали тишину. Ада упивалась волшебством опьянения и тем, что только что испытала. Остро захотелось отметить бокалом недопитого вина случившегося в её постели мужчину, но Артур не выпускал её, как будто наслаждаясь моментом. Он рвано дышал ей на ухо, дотронулся пальцами до ещё щеки, словно проверял — живая ли она, не вымысел ли, переживая, что она могла исчезнуть. Ада оказалась реальнее некуда и промычала под ним:       — Слезай уже, мне тяжело.       Он что-то говорил ей, его голос убаюкивал, и когда он лёг рядом, Ада повернулась к нему и, уткнувшись ему в горло, закрыла глаза, всё ещё ощущая приятное действие вина.