Круглосуточно

Юнги не понимает прачечные. Сейчас на дворе три часа ночи и понедельник, хотя все еще ощущается как воскресенье, именно поэтому все идет так медленно и беззаботно, но в то же время в воздухе пахнет отчаянием – чувством, которое присуще окончанию выходных, а сам Юнги застрял: сидит перед стиральной машиной, пытаясь сделать так, чтобы его белые вещи стали белее, а цветные – ярче. У него новая работы, которая начинается через семь часов. Это все должно быть намного проще. Он также новый и для Сеула, большинство его вещей все еще в коробках. Он знал, когда ехал сюда, что этот город будет сильно отличаться от его родного Тэгу, но и предположить не мог, что застрянет со стиральной машиной на следующий же день после переезда. Прачечная должна быть понятной. Общедоступной. Указательным пальцем он проводит по наклейке с инструкцией, заглаживая отклеивающийся кончик, который в свою очередь неприятно колит подушечку пальца. Его вещи в барабане, даже не занимают и половины допустимого объема, кондиционер для белья и порошок находятся в нужных отсеках, он выбрал правильный режим стирки, нажал на мигающую кнопку пуска, и она не работает. Нет ни воды, ни вращений, нет ничего. Нет даже этого унылого звука, который издает большинство приборов, когда просыпаются. Он так устал и потихоньку начинает свыкаться с мыслью, что ему суждено умереть здесь из-за этой машины, которая не хочет работать. – Я точно старше тебя, – говорит ей, пока продолжает несильно биться головой о дверцу, – поэтому делай, что тебе говорят. И пока он разговаривает с машиной, кто-то другой тоже решает посетить прачечную. Кто-то другой, страдающий бессонницей, с которой Юнги борется всю жизнь. Этот кто-то открывает дверь, и Юнги сразу же перестает биться, но в то же время и не поворачивается. Он не хочет видеть кого-то, кто может пользоваться прачечной без посторонней помощи. Хотя по правде, он никого не хочет видеть, в особенности того, кто в Сеуле чувствует себя лучше, чем он. Кто-то другой проходит мимо него, идет по коридоры из машин, и останавливается возле тех, что побольше. Юнги натягивает свою шапочку ниже, чтобы закрывало уши. Ему кажется, что он пробыл здесь всю свою жизнь, и пятнистый линолеум серого цвета, мерцающие флуоресцентные лампы и запах одежды – пришиты к нему настолько близко, как и его собственная тень. Другой посетитель прачечной что-то напевает или, по крайней мере, издает звуки, напоминающие песню. Песню, которую Юнги не знает. – Да пошла ты, – он тихо говорит стиральной машине, – но только верни мне мои деньги. – Ты должен вытащить ключ, – говорит кто-то совсем рядом и, видимо, знающий, как решать проблемы со стиральными машинами, взглянув на них всего раз. Машина ничего не отвечает, и Юнги вздыхает. – Что? – он спрашивает, поворачивая голову обратно к машине. – Ключ, то, куда ты положил деньги, если ты его вытащишь, то машинка начнет работать. Я думаю, что это для того, чтобы ты не забыл про нее. У меня была такая же проблема, когда я впервые пришел сюда, но с тех пор я так и не понял, зачем… – Точно, – Юнги перебивает его. Он не хочет слышать о чьих-либо еще неудачах, особенно, если они связаны со стиральными машинами. Его щеки горят. Конечно, ты должен вытащить ключ, чтобы она начала работать. Он вытягивает синий ключ с серебряным чипом и кладет его в карман. Стиральная машина издает звук – низкий и холодный, и начинает заполняться водой. Он хочет ее ударить. Он так устал. – Я знал это, – он бурчит, вставая с корточек. Его спаситель выше его –это, конечно, ничего не значит, но раздражает. Высокие скулы и выцветшие серебристо-розовые волосы, а также красивые губы, которые не должны выглядеть так идеально, учитывая кислое выражение его лица, которое тянет уголки губ вниз. Также раздражает. Без разницы. Юнги все равно его ненавидит. Он надеется, что не краснеет, хотя знает, что это не так. – Обращайся, – многозначительно отвечает парень, не то раздраженно, не то мило, поднимая подбородок. Юнги почти смеется. – Ага, – он говорит, – спасибо. Он переводит свой взгляд на машину, снимает шапку, проводит пальцами по волосам и опять надевает ее. Его завораживает то, как одежда крутится, будто в водовороте. Он чувствует, как парень рядом с ним закатывает глаза и возвращается обратно к своей стирке. Юнги тоже уходит, но в противоположном направлении к маленькой зоне отдыха возле двери. Она состоит из двух неудобных пластиковых стульев, между которыми стоит старая деревянная табуретка, заменяющая столик. Эта зона ограждена рядом сушилок, поэтому он будет настолько одинок, насколько это возможно. Ему следовало бы вернуться в квартиру, распаковать вещи, но как только он садится, то больше не находит в себе сил встать. Он потирает глаза костяшками пальцев, вытягивает ноги так далеко, как только может, сползая вниз по стулу, пока его зад не упирается в его край. Может, он сможет поспать здесь. Может, если он закроет глаза, то его одежда чудесным образом будет постирана и высушена к тому времени, как он достанет ее обратно. Сколько длится цикл стирки? На машине есть счетчик с неоновыми цифрами, показывающий сколько осталось времени до завершения, но Юнги сидит слишком далеко, чтобы разобрать хоть что-то со своего места. Минут двадцать? Тридцать? Намджун в его голове объясняет ему фазы быстрого сна и оптимальное время его продолжительности. Стиральной машине в доме его родителей требовался час, чтобы завершить цикл, но он уверен, что та точно старше его на несколько лет. Из противоположного конца комнаты слышно, как другая машина начинает работать, и этот звук успокаивает, особенно сейчас, когда Юнги не нужно бороться ни с одной из них. Напоминает детскую погремушку с мягким и тихим звучанием. Он решает, что закутается в каждый теплый шарф, который потом достанет из сушилки. И что будет спать в них, как только доберется до своей кровати. Он закроет глаза и притворится, что он в месте, которое знает как свои пять пальцев. Он почти засыпает, когда комнату заполняет другой звук, опять не то бормотание, не то подпевание себе под нос – глупый и неуместный шум от человека, который не любит тишину. Почему он не взял наушники? Сеул вывернул Юнги наизнанку меньше, чем за шестьдесят часов, он больше не может доверяет себе. И, если обычно он не обратил бы на это внимание, просто абстрагировался, то сейчас он почти уверен, что находится в каком-то сне наяву, и у него болит между лопатками из-за всех коробок, которые ему пришлось таскать, и он не ел уже двенадцать часов, и все это определенно означает, что он убьет любого, кто плохо поет в прачечной в три часа ночи. Он встает со стула и выходит из своего ‘убежища’. – Ты не мог бы э-э… – слова застревают в горле. Парень перед ним залез на самые большие стиральные машины, и теперь лежит на трех из них без обуви и растягивается. Поднимает ноги, затем опускает так, что его пятки глухо ударяются о металлическую поверхность. Его глаза закрыты и у него в ушах наушники, и он может сделать идеально ровную березку с натянутыми носками, а затем опустить ноги за голову к стене, тоже идеально ровно. На мгновение Юнги замирает, наблюдая, как штанины его спортивных брюк падают, оголяя лодыжки, как его волосы больше не закрывают лицо, и в особенности его лоб, или как уголки его рта кривятся в такт того, чтобы он там ни слушал. Но потом Юнги посылает все к черту и громко прочищает горло. Парень открывает глаза и пробегает взглядом по Юнги. Он не встает, вместо этого вытягивает руки за голову, прижимая ладони к стене, будто пытается стать еще длиннее. У него красивые руки. Он все еще в наушниках, и Юнги подумывает их украсть. – Я танцую, – говорит незнакомец, будто бы это хоть что-то да проясняет. – Танцуешь, – Юнги повторяет. Ему кажется, что он попал в альтернативную вселенную, в которой странные парни с миловидными лицами и длинными ногами разминаются, издавая странные звуки, в прачечной и называют это танцами. Может, это все-таки сон. Но потом парень садится, скрещивая ноги, и достает наушники из ушей. Весь этот пузырь альтернативной вселенной в один миг лопается и все возвращается обратно – к чему-то наподобие нормального. Парень качает ногами, наклоняя голову вбок, словно ждет, что Юнги скажет что-либо еще. – Если ты танцуешь, – начинает, облизывая губы, почему-то ему не хочется разочаровать незнакомца своим ответом, – тогда я играю в баскетбол. Парень начинает смеяться, это немного завораживает, но по большей части пугает: сияющая улыбка и тысяча зубов, а также глаза, словно излучающие солнечный свет. Это что-то из разряда ‘красиво’, но, с другой стороны, это слишком бурная реакция от незнакомца посреди ночи. Юнги держит себя в руках, чтобы, не дай бог, случайно не отшатнуться или улыбнуться в ответ. Это было даже не смешно. Прачечные бессонницы очень странные, решает он, но он также должен включить в них и себя. – А ты хорош, – говорит парень, пытаясь выглядеть серьезно, но у него не получается. Он будто сияет, и Юнги чувствует себя… странно. – Я лучший, – сухо поправляет он. Они смотрят друг на друга добрых несколько секунд, пока Юнги опять не прочищает горло и не разворачивается. Прачечные не для этого. Он не уверен, что вообще существуют места, созданные для этого. Он возвращается к стульям и повыше натягивает воротник своей кофты. Он больше не думает про сон. Незнакомец в другом конце начинает опять издавать непонятные звуки: не то бормотание, не то подпевание в такт тому, что бы он там ни слушал. Эти звуки настолько невнятные и тихие, что Юнги не может разобрать их, несмотря на то, что прислушивается. Иногда кажется, что он читает рэп – это нормально, нормально, миллионы людей его слушают – но это все равно мешает. Каким-то образом парень заканчивает свою стирку раньше, чем Юнги, хотя начал позже. Он выходит из-за машин с плетеной корзиной в руках, в которой аккуратно сложена его постиранная одежда. Он останавливается возле Юнги, который думает, что пробыл уже в этой прачечной целую вечность. Он смотрит на парня, и это заставляет его прочувствовать каждую секунду, которую он провел здесь. – Удачи, Майкл Джордан, – он говорит, продолжая улыбаться и сиять. Юнги хочет сказать, чтобы тот перестал, потому что сиять почти в четыре утра, это, мягко говоря, неуважительно. – И тебе, Майкл Джексон, – говорит Юнги вместо этого, и парень опять начинает смеяться. Это заставляет Юнги врасплох во второй раз. Потом он открывает дверь и, прижимая корзинку к бедру, растворяется в бархатной темноте ночи. Юнги сдирает зубами сухую кожицу нижней губы и натягивает рукава кофты на костяшки пальцев. В Сеуле воздух суше, поэтому ему нужно будет купить новый бальзам для губ. Может, в Сеуле это нормально посещать прачечные в три утра. Может, это еще одна вещь, к которой он сможет привыкнуть. Кладя вещи в сушилку, он решает, что этот парень всего лишь привидение, плод его воображения, дух прачечной, появившийся из одежды умерших людей, потому что нет ни одного живого человека, который может быть таким веселым в это время суток. Или, по крайне мере, кто-то, кого Юнги знает. Ну, может быть, юный Чонгук с горящими глазами, хотя, по правде говоря, он тоже не человек. Юнги чувствует себя человеком. Он никогда не мог найти свитер, подходящий ему по всем параметрам, он косячил в каждом письме, которое отправлял, и он не знает, что делает со своей жизнью, он просто продолжает существовать. Однажды Чонгук будет править миром. А у танцующего парня из прачечной наверняка всегда с собой есть зонтик, даже если дождь не передавали. Вернувшись в квартиру, Юнги замечает, что пояса всех его джинс все еще мокрые, как и воротники свитеров, поэтому он вынужден повесить их сушиться, чтобы не ходить в шортах и майке в октябре. Не то чтобы он не ожидал этого, но все равно это раздражает. Когда он заканчивает, то крохотная комната из гостиной превращается в что-то наподобие распродажи одежды или детского шалаша. Он несколько мгновений думает над тем, чтобы поспать под ними, вспоминая, как в десять лет спал так со своим братом, который был слишком взрослым для подобных игр. Но потом он понимает, что с его-то удачей, он скорее всего заболеет из-за сырости, а потом Сокджин обо всем узнает и будет смеяться над ним до конца жизни. К тому времени, как он добирается до кровати, на часах уже пять утра, что на самом деле для него не редкость, но это смешно. Смешно, потому что ему нужно на работу к десяти, и это его первый рабочий день, и он на все сто уверен, что будет напоминать восставшего из мертвых человека. Хотя, если встанет на полчаса раньше, то у него будет достаточно времени, чтобы добраться до работы и купить кофе. Четыре с половиной часа не так уж и плохо, в конце концов ему доводилась спать и меньше. Это, конечно, даже не половина того, сколько ему обычно нужно, но если так подумать, то сложно вспомнить, когда он в последний раз высыпался. Ему хватит сил, чтобы не заснуть, пока будет встречаться с коллегами, а потом с помощью индукции он найдет комнату для персонала. Вроде должно сработать. Его джинсы все еще сырые и прилипают к ногам, когда он надевает их утром, но это все еще лучше, чем шорты. Сокджин уже ушел, но перед этим успел сложить вещи, которые уже высохли, обратно в корзину. Юнги хочет побить его за то, что тот продолжает с ним нянчиться, но, конечно же, он этого не сделает. В отместку он помоет ванну или починит тостер. Он пропускает все свои утренние процедуры, щурится, когда смотрит на себя в зеркале, и вместо того, чтобы уложить волосы, натягивает шапку и укутывается поглубже в шарф, чтобы ничего не делать со своим лицом. Чонгук сказал, что он может прийти в чем хочет, но Чонгук фактически не работает там большую часть времени, поэтому он решает выбрать что-то между. У него красивое пальто и хорошая обувь, и на самом деле ему все равно, главное, чтобы было тепло. До зимы далеко и по вечерам все еще светит солнце, но Юнги все равно укутывает себя в несколько слоев одежды. Он очень легко замерзает, даже летом. С шарфом что-то не так: он неправильно пахнет и не такой мягкий, как обычно, а еще он странно лежит. Скорее всего он купил не тот кондиционер для белья. Скорее всего ему нужно было позвонить маме и спросить марку того, что они используют дома, а не быть уверенным в том, что это единственны кондиционер в желтой упаковке. Как, черт возьми, он мог это знать? Нет, ни за что на свете, он не станет звонить своей матери, чтобы пожаловаться на кондиционер для белья, меньше чем сорок восемь часов спустя, как переехал. Он снимает шарф. Поднимает воротник пальто, застегивает его и уходит. Это точно не из-за того парня, что Юнги решает снова пойти в прачечную в тот же день недели и в то же время две неделе спустя. Точно не из-за него. А из-за того, что у него не было времени сделать этого раньше. К тому же он не может спать, и песня, над которой он работает, никак не получается, а также он до сих пор не может прижиться в Сеуле. Его коллеги заставляют его повторять это снова и снова, думая, что это смешно, даже несмотря на то, что Юнги прекрасно знает, что они его понимают. Его боссы все родом из Пусана, и не то, чтобы сатори был для него чем-то необычным. Проблема скорее в том, что он новенький, это заставляет его чувствовать… будто бы он обут в обувь, не подходящую ему по размеру. Но потом он вспоминает, что ему нужно постирать, и это что-то настолько обычное и легкое по сравнению со всем остальным, что он делает, особенно теперь, когда он знает, что нужно просто вытянуть синий ключ. Он берет корзину с бельем, и неправильный кондиционер для белья, оставляя наушники на столе. В прачечной никого, когда он туда заходит, и это его совсем не расстраивает. Ни капельки. Он ставит корзину перед машиной, которую использовал в прошлый раз, и открывает дверцу. Ему кажется важным повторить последовательность вещей, как было в тот день: время, день и стиральную машину, даже несмотря на то, что это ни на что не влияет. Он кладет вещи в барабан, добавляет все остальное, вытягивает ключ и нажимает на старт. Машина заводится и начинает крутиться, а Юнги перекатывается с пятки на носок, вздыхает и вытирает ладони о джинсы. Это глупо, насколько спокойнее он себя чувствует, просто заставляя что-то работать с первой попытки. Он слышит, как за ним открывается дверь, и проводит пальцем по отклеивающейся наклейке, которую он поправлял в прошлый раз, чтобы не подпрыгнуть. – Ты за мной следишь? – удивленно и радостно спрашивает голос. Только после этого Юнги встает, поворачивается, и, конечно же, это тот танцующий парень из прачечной, но он уже знал это, как только услышал, как открывается дверь. Он хочет поправить волосы, разгладить свою одежду или сделать что-то еще, поэтому он засовывает руки в карманы и пинает основание машины ногой. – Оба раза ты пришел сюда позже меня, так что сталкер здесь точно ты, – отвечает. – Думаю, ты знал, что я буду здесь, – говорит парень. Он сияет, пока обнимает корзину с бельем, его улыбка напоминает солнце и Юнги не может…– Я рад тебя видеть. – Конечно, ты же следишь за мной, – бормочет Юнги, вытаскивая руки из карманов. Он берет шнурок толстовки сначала в руки, а потом в рот, но вдруг резко передумывает и выплевывает его. Я рад тебя видеть. Почему он раньше не заметил, что у этого парня есть акцент? Он не из Тэгу и точно не из Сеула. Юнги опять засовывает руки в карманы. – Тебе тоже не спится? Я прихожу сюда из-за бессонницы, которая у меня бывает очень часто, даже если мне не нужно стирать, – говорит парень, проходя мимо него в самый конец. Он вытаскивает свою одежду из корзины и кладет ее в барабан. Юнги облокачивается о машину, наблюдая за ним. Он достает порошок и другие жидкости для стирки, которые находятся в симпатичных бутылках с цветочным принтом, будто бы он специально перелил их туда. Юнги и представить не может, что смог бы найти время на что-то подобное. У этого парня даже есть мешок для деликатной стирки, Юнги не уверен в том, есть ли у него в вещах что-либо 'деликатное', но у него точно нет специального мешка для них. – Почему именно здесь? – Юнги интересуется. – Здесь обычно пусто и тепло, – он пожимает плечами. – Я иногда практикуюсь здесь, танцы воспринимаются по-другому в местах, не предназначенных для них. Здесь меньше места, поэтому это помогает мне понять, как танцевать в замкнутом пространстве. Я обычно отбиваю себе все локти о машины, когда забываю, где нахожусь, – он закрывает дверцу, заливает жидкости в отсек, поворачивает ключ и вытаскивает его, затем переводит свой взгляд на Юнги. – А ты почему сюда приходишь? – Чтобы постирать, – Юнги отвечает на автомате, это что-то вроде правды, но в то же время и не она. По большой части он приходит сюда, чтобы хоть немного выбраться из ямы, в которую он себя загнал. Его первые недели в Сеуле были странными, он знал, что здесь все будет по-другому, но где-то в глубине души надеялся, что здесь будет легко. Но он ошибся. Это напоминает большой снежный ком, который навалился на него: в нем тесно и пусто одновременно, а также слишком громко. Он этого не боится, совсем нет, он в ужасе. Иногда ему сложно выходить из комнаты, из места, где он окружен знакомыми вещами. Иногда ему сложно говорить, не то чтобы он когда-либо говорил кому-то что-либо. Но ему намного легче, когда он делает что-то настолько простое, как стирка. Он не может поверить, что парень перед ним на самом деле танцор. – Ты лжешь, – отвечает ему парень, ухмыляясь, тем самым вытягивая Юнги из глубин сознания. – Я здесь стираю, разве не видно? – Но ты же здесь не только ради этого, не так ли? – Но я точно здесь не ради незнакомца, который говорит всякое дерьмо про меня. – Ну, тогда тебе придется найти другую прачечную, потому что эта моя, а я девяносто процентов всего времени говорю именно это. Юнги усмехается своей обуви с перекрученными шнурками, потому что это не так неловко, как улыбаться незнакомцу, даже если этот самый незнакомец продолжает ослеплять своей улыбкой, будто солнечная вспышка. Юнги помнит, как помогал родителям со стиркой вместе с братом. Помнит, как выносил корзину с бельем из дома, как становился на ступеньки, чтобы дотянуться до веревок. Помнит, как делал это с гордостью. Он проводит рукой по волосам, чтобы хоть как-то убрать ненужные мысли из головы. Прачечная не место для ностальгии, он просто глупый. Кондиционер для белья тоже не должен вызывать столько воспоминаний. У него все еще есть семья, просто она немного дальше, чем обычно. Он отлипает от машины, на которую все это время опирался. – Я пойду… присяду, – он говорит, неуверенно. Парень напротив него до сих пор ухмыляется, но теперь еще и с поднятыми бровями. Юнги его ненавидит. – Присядь, – он кивает. Юнги ненавидит его еще больше. Он пересекает комнату, и какая-то часть его думает, что этот прачечный танцор пойдет за ним, но тот остается стоять на месте. Юнги все равно. Он не помнит, почему не взял с собой наушники. Он знает, что оставил их на столе, но зачем, он сделал это специально? Но спустя мгновение не то бормотание, не то подпевание опять заполняет прачечную, и Юнги начинает немного ненавидеть и себя тоже. Часть его хочет слушать эту ерунду. Одна маленькая часть из множества частей, которые вместе составляют Мин Юнги. Одна маленькая часть, которая думает, что это звучит странно убедительно: дерзкий рэп, наподобие рычания, и пение шепотом. Какая разница. Он закрывает глаза. Но он все равно продолжает слушать это и в какой-то момент узнает эти вопли и возгласы, это It G Ma. Он не слышал эту песню, как минимум, год, и она напоминает ему о караоке с Тэхеном. Никто тогда не захотел составить им компанию, но Юнги был слишком пьян, что это было единственным, что он хотел сделать, а Тэхен никогда не упускал возможности покричать. Эта песня была последней, которую они спели в тот вечер, Юнги прочитал почти весь рэп, а Тэхен взял на себя бэк-вокал, но пел настолько громко, что менеджеру пришлось сказать им быть потише, что в свою очередь заставило Юнги сомневаться в качестве из звукоизоляции. А этот парень одновременно пытается быть рэпером и бэк-вокалистом, поэтому его голос местами низкий и ленивый, местами высокий и выразительный. Юнги прячет лицо в ладонях. – Ты в порядке? – Парень падает на стул рядом с ним, когда песня заканчивается, будто бы он почувствовал отчаяние Юнги. Он задевает столик между ними, который чуть не падает. Юнги щурится, когда смотрит на него. Парень выглядит потрясающе вблизи: его кожа, глаза, да и все остальное. Его наушники висят на шее, и Юнги может слышать новую песню. – Как тебя зовут? – он спрашивает, избегая ответа на вопрос танцора, который сейчас выглядит очень довольным. – Чон Хосок, – отвечает, небрежно кланяясь со своего места, – но не говори мне своего, я люблю секреты. – Мин Юнги, – говорит Юнги. – Ты скучный, Мин Юнги, – он вызывающе дуется, и Юнги хочет сжать его губы обратно в линию. – Я уже давно смирился с этим, – отвечает, аккуратно сложив руки на коленях. – Послушаешь музыку со мной? – Хосок протягивает ему один наушник. Юнги лишь качает головой. – Нет, – он говорит, – иди отсюда. – Тебе нужна компания. – Нет, не нужна. – Нужна. –Точно не твоя тогда. – А ты видишь здесь кого-то еще? И тут Юнги понимает, что в три часа ночи в прачечной нет никого, кроме них. Ему нужно завести больше друзей с бессонницей. Ему нужно выманить Намджуна из укрытия, но для этого нужно закончить чертов трек, который у него никак не получается. Хосок внимательно смотрит на него с приоткрытыми губами. Две верхние пуговицы его рубашки не застегнуты, и, о господи, его ключицы просто… Не то чтобы сейчас было слишком холодно для его наряда, но он все равно выглядит глупо. На нем джемпер поверх рубашки, а спортивные штаны заправлены в носки. Юнги не отвечает на его вопрос, как и не берет предложенный ему наушник, поэтому Хосок пожимает плечами и засовывает оба в уши. Но он не уходит, остается сидеть рядом с ним, слушая музыку и тихо напевая что-то себе под нос, мягко и низко, слаще, чем KeithApe, по голосу напоминает карамелизированный сахар. Юнги считает следы от мух на потолке. Он не уверен, когда именно засыпает, но от неожиданности бросается вперед, когда просыпается, сбрасывая руку Хосока с плеча. Глаза танцора широко раскрыты, а рука выставлена вперед, словно Юнги – какое-то животное, которое нужно успокоить, и это его бесит, поэтому он мямлит что-то злобное, и, ударяясь об Чона, встает. Его голова затуманена сном, и он понимает,что пение не по нотам, да и бодрствование – самые худшие вещи, которые случались с ним в жизни. – Извини! – Хосок говорит, слишком громко, спеша тоже подняться. – Извини, я не хотел тебя будить, но твоя стирка закончилась и… – Хватит, – Юнги махает ему рукой. Его голос звучит странно и грубо, а губы слипаются, поэтому он их облизывает. – Хватит, – повторяет. Юнги подходит к машине и начинает доставать мокрую одежду из нее, ударяясь костяшками о металлическую стенку барабана. Он чувствует, как Хосок наблюдает за ним, когда включает сушилку. Он чувствует себя полностью выброшенным из реальности из-за того, что так быстро заснул и проснулся так неожиданно. Получается так, что круглосуточная прачечная вместе с симпатичным парнем – единственное место в Сеуле, где он чувствует себя комфортно и может с легкостью заснуть. Нет, не с симпатичным, а с глупым парнем. Когда он садится обратно, Хосок тоже перестает возиться и падает на стул рядом с ним. Он выворачивает свои пальцы, будто хочет сломать их, как если бы он сделал что-то не так. Юнги хочет остановить его, взять его руки в свои и неподвижно держать их долго-долго. Но вместо этого он разминает плечи до тех пор, пока суставы не перестают хрустеть. Рядом с ним Хосок играется с проводом от наушников: наматывает его на палец, а затем дает ему размотаться и упасть на его ногу. Не давая себе и секунды на то, чтобы обдумать свои действия, Юнги берет их, касаясь пальцами бедра Хосока, а потом вытирает один из них об рукав. Ему кажется, что он до сих пор спит, настолько все ощущается нереальным. Хосок пахнет как высушенный на солнце хлопок, такой теплый, мягкий, а главное знакомый. Прямо как белье в Тэгу летом, высушенное снаружи. На самом деле он не должен так пахнуть, во-первых, потому что сейчас осень, а во-вторых, он использует сушилку, но по какой-то причине, Юнги не может объяснить, какой именно, Хосок так пахнет. Он точно не должен был этого замечать. – Включи что-нибудь классное, – он говорит. Они сидят вместе, слушая музыку, любая неловкость между ними заглушается мелодией из наушников. Хосок постукивает ногой в такт песни, а его конечности иногда дергаются, будто он танцует у себя в голове, но это не так мешает Юнги, как раньше. Это довольно-таки мило, думает Юнги, но сразу же начинает ненавидеть себя за это, но все равно это не меняет того, что это мило. Он никогда прежде так быстро не влюблялся, но ведь все всегда случается впервые. Это напоминает ту влюбленность в незнакомого человека, с которым ты ездишь на одном автобусе каждый день. Хосок симпатичный и милый, а также довольно громкий и немного странный незнакомец, но у Юнги есть привычка влюбляться в неподходящих людей. К примеру, в девочку из школьного оркестра, которая играла на барабане пансори и красила ногти в розовый. Или в Хеджин, которая всегда ходила на концерты с ним и Намджуном и ненавидела Юнги по неизвестным причинам. Или в Тэхена. Тэхен. Честно, влюбиться в незнакомца из прачечной кажется намного безопаснее. Он съезжает вниз по сидению, наблюдая, как пальцы Хосока выстукивают на колене ритм песни. Он не может понять, по каким законам и правилам работают прачечные, потому что в этот раз он заканчивает раньше, но в конце концов это ни на что не влияет. Он возвращает наушник, запихивает одежду в корзину, берет ее в руки и понимает, что не знает, что делать дальше: как именно нужно прощаться с людьми, которых ты не знаешь. – Еще увидимся, – говорит Хосок, делая всю ситуацию менее неловкой благодаря своей улыбке. Хотя, может, это Юнги, кто делает это все неловким. Скорее всего. Точно он. – Возможно, – он кивает, поправляя корзину в руках, – но скорее всего нет. В квартире он садится на кровать и складывает белье. Если бы он был в Сеуле больше двух недель, то смог бы назвать это чувство, от которого не может избавиться, тоской по дому. Он чувствует себя кораблем, которому негде пришвартоваться, будто в любой момент он может выбраться из своей кожи и уплыть, куда глаза глядят, потому что у него здесь нет ничего, что может удержать. Обычно он гордился своей способностью делать все по минимуму, но здесь это заставляет его чувствовать себя пустым. Может быть, ему не стоило соглашаться на эту работу. Может быть, ему стоит вернуться в университет и реально заняться музыкой. Может быть, ему просто нужно вернуться в Тэгу и опять почувствовать себя маленьким, скучающим и беззаботным человеком. По крайней мере, там он никогда не чувствовал, что должен быть лучше, чем он есть на самом деле. Он привыкнет к Сеулу. У него просто нет выбора.