Круглосуточно

Юнги просыпается от похмелья и звонка. Он игнорирует телефон, стонет и чувствует, как по телу бегут мурашки. Натягивает футболку на колени до щиколоток, так чтобы бедра плотно прижимались к животу. Тепло. Его всегда потряхивает от похмелья. Его конечности каждый раз неуправляемы, а кожа настолько натянута, что кажется, что вот-вот порвётся, когда он начинает потягиваться. Юнги выдыхает в кулак, пытаясь согреть онемевшие пальцы, вокруг которых полно трещин, будто он гулял в минус сорок без перчаток. Его телефон продолжает звонить. – Заткнись, – шепчет он, глядя на заусеницу. Телефон замолкает, но через секунду начинает звонить снова. Юнги вздыхает, вылезает из-под футболки и одеяла. Он тянется за телефоном на тумбочке, но вместо того, чтобы взять его, роняет на пол. Телефон глухо ударяется о ковёр. Это наверняка Хосок, весь солнечный и радостный. Он, наверное, даже и понятия не имеет, что такое похмелье. Стоп, это никак не может быть Хосок, потому что он скорее всего сейчас его боится. Юнги наклоняется, чтобы поднять телефон, и от этого движения у него скручивает живот. В этот раз хватка крепкая. Это Чонгук, весь солнечный и радостный. Юнги отвечает на звонок непонятным рычанием, и Чонгук смеётся, как будто тоже не знает, что такое похмелье. – Хен, какого чёрта? – он спрашивает, когда перестаёт смеяться. – Какого чёрта что? Чего ты хочешь? – Его голова пульсирует, а незашторенное окно пропускает в комнату слишком много света. Всё это никак не помогает чувствовать себя лучше. Он бы его обязательно закрыл, будь трезвым вчера. За окном холодное солнце вперемешку с зимним туманом, но всё равно свет слишком яркий. – Зачем ты поцеловал Хоби-хёна? – Что? – Юнги еле встает, протирает глаза свободной рукой. У него во рту сухо и липко, а горло саднит, и он вспоминает, что натворил. Его начинает тошнить. – Потому что ты, придурок, сказал мне это сделать, так что… Спасибо большое. – Я сказал тебе позвать его на свидание, а не целовать по пьяни. Хён, он… Он странно относится к таким вещам, тебе лучше поговорить с ним. – Что значит странно? – Поговори с ним, – Чонгук настаивает. – Господи, я думал, что у тебя кишка тонка что-либо сделать! Поверить не могу, что ты поцеловал его. – Если это вообще можно так назвать, – Юнги зевает, морщится. – Это было ошибкой. И не смей так разговаривать со мной, я твой хён. – Просто поговори с ним, хорошо? Он переживает по этому поводу. – А почему ты не спишь? – Хён, сейчас два часа дня. – Я иду обратно спать. – Позвони Хоби-хёну. – Хорошо-хорошо, – он завершает звонок и кладёт телефон обратно на тумбочку. Ему больше не хочется спать, да он бы и не смог заснуть в любом случае. Все из-за пустого желудка и пересохшего горла. Чертов Чонгук. Юнги злится на незашторенное окно. Постельное, которое он дал Хосоку, аккуратно сложено и лежит на диване. Юнги его не трогает, ему кажется, что оно будет слишком мягким для его чувствительной от похмелья кожи. Возможно, он бы смог почувствовать Хосока, его медовую кожу и тёплый смех. Сверху лежит записка, нацарапанная на скорую руку, с корявым сердечком в углу. Он берет её и кладёт себе в карман. В кастрюле на плите, как всегда, есть еда. Сокджин никогда не устраивает пьянки, не приготовив что-нибудь на следующий день. Сегодня это пибимпап, ещё тёплый, с пастой чили, грибами и баклажанами. Юнги берёт всю кастрюлю, садится за стол, перемешивает и ест до тех пор, пока не понимает, что может опять существовать. Он достаёт записку и прижимает её к столу. Засовывает в рот огромную ложку риса, закрывая пальцем имя Чона. Вчера было очень весело. До определённого момента. В его голове всё прокручивается будто старая кинопленка из пятидесятых, с засветами и царапинами, как всегда бывает с пьяными воспоминаниями. Они никогда не проникают в мозг достаточно быстро из-за чего кажется, что всё это происходило не с тобой, а с кем-то другим, или вообще не происходило. Чимин и Чонгук разговаривают с Тэхеном по телефону, лёжа на полу. Сокджин целует Намджуна в щеку. А Хосок… существует. А может, его вообще не было, и всё это было лишь галлюцинацией, подпитываемой бессонницей. Только вот есть записка. Поев, он заливает кастрюлю тёплой водой и оставляет отмокать, пьёт обезболивающее и идёт в душ, где смывает большую часть своих переживаний в канализацию. Одевается. Он не знает, чем занять себя, пока сидит на диване рядом с аккуратно сложенным постельным. Что там Хосок говорил про башню Намсан? Сеул уже не кажется таким большим. Ну, это уже что-то. И он звонит ему перед тем, как вообще может понять, что происходит. – Юнги-хён? – Хосок отвечает чуть ли не на последний гудок, его тихий голос звучит растерянно. Юнги ненавидит это. – Ты же всё ещё проведёшь мне экскурсию? – Я... Что? – Башня Намсан, – Юнги стучит пятками по дивану и крутит в руках записку. – Даже несмотря на… – Ты что, собираешься меня продинамить? – Нет, – быстро отвечает Хосок. – Нет, мы можем сходить, если ты хочешь. – А ты сам хочешь? – Юнги чувствует себя странно, неопределённо. Он не хочет, чтобы Хосок делал что-то только из-за чувства вины. – Да, – Хосок издаёт смешок, немного нервный, немного капризный и немного уверенный. Юнги больше никогда не будет пить. – Тогда как насчёт встретиться внизу через час? – Он предлагает, облизывая губы и поджимая под себя ноги, и, когда Хосок соглашается, кладёт трубку. Юнги потягивается. Сначала вытягивает ноги, пиная белье, которое падает на пол мягким облачком, потом руки и тянется ими, пока рукава кофты не съезжают до плеч и холодный воздух не касается кожи. Иногда кажется, что в одном месте собралось сразу три разных Сеула. Первый для туристов с башней Намсан, Кенбоккун и Лотте Уорлд, который заканчивается в аэропорту или когда у твоей карты T-money заканчивается срок годности. Потом есть стеснённый Сеул для тех, кто сюда только переехал, с многоквартирными домами, кремовыми плинтусами и электронными пропусками на двадцать четвёртый этаж бизнес-центра. И в конце есть Сеул тех, кто живёт здесь уже очень долго. Сеул Сокджина, Намджуна и Хосока с круглосуточной прачечной, магазином подержанных книг и старой обувью, беспечно шаркающей о тротуар. Возможно, Юнги нужно узнать все три, чтобы комфортно чувствовать себя в любом из них. Возможно, поэтому посещения башни Намсан не кажется ему глупым. Сеул уже не будет казаться таким большим. И лучше бы этому оказаться правдой. Он выходит на несколько минут раньше, потому что больше не знает, чем себя занять. Последний час он пинал постельное белье на полу, мерил одну куртку за другой, лежал на кровати вниз головой, подметая ковёр волосами. В лифте он перебирает все причины, почему это может быть плохой идеей. На улице жутко холодно. У него похмелье. На гору нужно взбираться, а Намсан обычно посещают туристы и всякие парочки. Он должен сейчас спать. Хосок не ответил на поцелуй... Блять. Но они же всё-таки друзья, а друзья обычно обсуждают неловкие ситуации по пьяни и их последствия, если хотят ими остаться. Юнги так точно. Потому что он не хочет неожиданно потерять Чона. И также потому, что засранец Чонгук вёл себя так, как будто что-то знал, и это заставляло Юнги чувствовать себя... странно. Будто у него был шанс, наверное. Но какая разница. Он убьёт Чонгука позже, а сейчас его ждёт встреча с Хосоком, они заберутся на гору, и Сеул уменьшится. На улице, где небо одно сплошное белое полотно и воздух настолько холодный, что кажется колючим, нет никого, кто бы его ждал. Поэтому Юнги начинает пинать слякоть на дороге. Он бы хотел, чтобы уже настала настоящая зима со снегом, а не просто холодом. Ему нравится зима. Горячие напитки и бутылка с тёплой водой, спрятанные у него под курткой, приятно греют живот. Он разминает плечи, поправляет куртку, выдыхает белое облако и смотрит, как оно растворяется. Через дорогу открывается дверь, и оттуда появляется Хосок. Юнги мысленно хвалит себя, потому что ничего этого не было, если бы он не позвонил. Он пинает слякоть ещё раз. Хосок перебегает дорогу. Он впервые одет по погоде: куртка, чёрные кожаные ботинки и шерстяная шапка. Но никаких перчаток. Юнги наблюдает за тем, как его пальцы обводят бугорок на запястье, его кожа кажется до боли мягкой. Юнги моргает. – Тебе следовало взять перчатки, – он показывает свою ладонь в неудобных, но жизненно необходимых серых шерстяных варежках. – Мне не нравится, что я не могу нормально ощущать вещи в них, – Хосок пожимает плечами, из-за чего немного теряет равновесие и пятится. Поймав себя, засовывает руки в карманы и начинает пристально смотреть на колени Юнги. – Делают мои руки слепыми, если это можно так назвать. Слепым на касания, Юнги думает. Может, у него такая же проблема, он без понятия, что делает его тело, а в следующую секунду он целует своего друга. – У тебя так появится крапивница. – Крапивница? – Хосок поднимает взгляд, смеётся, лицо полно недоверия. – Ты имеешь в виду, что они обветрятся? В варежках руки выглядят так, будто их ампутировали. – Я имею в виду крапивницу. Ты себя хорошо чувствуешь? – Чувствую, будто меня переехал грузовик, – Хосок проводит рукой по волосам, его ресницы трепещут. Юнги оглядывает его, он бледнее, чем обычно, с мешками под глазами и сухими губами. Он не выглядит идеально, но и не так, будто его переехал грузовик. В любом случае Юнги готов любоваться им целую вечность. – Ты выглядишь дерьмово, – он говорит. – Показывай, куда идти. Они идут к метро. Хосок, кажется, нервничает: продолжает без остановки поправлять одежду, размахивать руками и говорить громче, чем обычно. Такое чувство, что он мечется между неловкостью и наигранной уверенностью, иногда почти агрессивно встречаясь с Юнги взглядом, и Юнги ему за это благодарен. За то, что он борется с этим. Им придётся когда-нибудь поговорить о поцелуе, но точно не сейчас. В вагоне Юнги садится первым, давая Чону выбрать, хочет ли он сесть с ним. Хосок без колебаний плюхается рядом. Юнги скрывает улыбку, съезжая вниз по сидению. Они друзья и ими останутся. Будут сидеть рядом друг с другом, лазить по горам, держаться за руки, сидя на крыше. Юнги смотрит, как Хосока нервно водит руками по коленям. – Мне нравятся твои друзья. – Ты им тоже, – Юнги шепчет в ответ, – Намджун сказал мне. – Странно, – Хосок смеётся. – Странно, что он сказал тебе. – Нет, на самом деле. Юнги снимает одну варежку и дотрагивается до стекла, смотрит, как стена в темноте быстро пролетает вместе с дорожкой, где, должно быть, ходят рабочие, которых никто никогда не видел. Поездки в метро всегда ассоциируются у него с исчезновением, как сложно или легко здесь потеряться. Рядом Хосок разворачивается к нему, немного наклоняется вперёд и касается стекла рядом с Юнги. – Ты задерживал дыхание в детстве, когда проезжал через туннель? – Конечно, но бросал, так как быстро становилось скучно, – Юнги отодвигается от окна, Хосок повторяет за ним и начинает теребить молнию куртки. Опять неловко. – А я держал, пока моя нуна не начинала кричать на меня. – Не сомневаюсь, что ты так делал. Оказывается, чтобы добраться до башни Намсан, не нужно взбираться на гору. Они заходят в странный лифт, который доставляет их наверх, и Юнги не может перестать думать про свой самый первый раз здесь, когда ему было шесть или семь, во время школьной поездки. Сеул тогда казался чем-то гигантским, местом из снов, где даже ночью никто не спит. Он помнит немного: холод на щеках от бинокля на вершине или то, как кабина лифта странно качнулась, будто собиралась упасть перед тем, как тросы не начали работать. Сейчас он чувствует то же самое, стоя здесь с Хосоком, скрип и рывок над ними, а потом они поднимаются, на этот раз намного быстрее. Хосок смотрит в окно, будто он видит Сеул в первый раз в жизни. Его ладони оставляют следы на стекле. На вершине они не направляются сразу же к башне. Сначала Юнги покупает им горячий чай с лимоном в крошечной лавке, а потом они идут по дороге вдоль парка. Хосок даёт ему грелку для рук в виде робота, а свою в форме ежа засовывает под шарф. Это могло быть свиданием, Юнги думает, если бы он не поцеловал его. Их первое свидание. Возможно. Юнги, если честно, уже ни в чём не уверен. Сначала они идут на смотровую площадку, смотрят на лес у горы, где деревья окрашены в осенние краски, а потом на угрюмые здания из металла и бетона позади. Странное зрелище. Кажется, будто есть некий барьер, который не позволяет им смешаться. Они оба вырастут, так никогда и не встретившись. Юнги подходит ближе к ограде. Хосок повторяет за ним, только его взгляд направлен на небо. Дети за ними кричат и бегают друг за другом — скорее всего играют во что-то, от чего Юнги был без ума в их возрасте. – Красиво, – говорит. Сеул не кажется меньше, только зеленее. – Мы вернёмся сюда до заката, – произносит Хосок. – Так ты сможешь насладиться видом в разное время. Они идут через парк по гравийной дорожке, вдали от красивой, выложенной булыжником. На улице жутко холодно. Их окружают кроваво-красные деревья, которые местами все ещё зелёные или полностью голые, которые стремятся ввысь к белому небу. Гравий под их ногами хрустит. Но даже несмотря на весь холод, здесь всё равно много людей. Конечно, их не столько, как на вершине, но всё же можно заметить пожилых женщин, которые делают какие-то упражнения в группах, или гуляющих парочек. Они держатся за руки, в то время как Юнги держит робота-грелку в кармане. – Прости за прошлую ночь, – говорит Юнги, поднимая голову наверх и фокусируясь на солнечных лучах, которые проходят между веток и листвой. – Ты тоже, – в голосе Хосока чувствуется облегчение. Юнги искоса смотрит на него, его голова втянута в плечи, а на рот натянут шарф. Розовый нос, острый взгляд и выглядывающие из-под шапки пряди волос — единственное, что не скрыто от его глаз. – А ты за что извиняешься? Это ведь я, кто пьяно домогался до тебя. – Так вот что это было? – Хосок смеётся. – Это домогательство было самым романтичным, что когда-либо случалось со мной. – Это... – Юнги поворачивается к Хосоку, который больше не смотрит на небо, держа стакан с чаем близко к лицу, горячий пар ласкает его ресницы. – Это не правда, ты шутишь! – Почему нет? – В его голосе нет ни капли намёка на усмешку. Он звучит заинтригованно, устало и холодно. Кажется, что Хосок напрашивается на комплимент, но только потому, что не думает, что может получить его. Юнги хочет сказать ему, что он самое лучшее солнце. – Потому что ты... ты... – Он запинается. Ему очень хочется подколоть его, но, подумав, решает просто мягко толкнуть локтем в бок. – Ты милый. – Хён, – Хосок смеётся, – ты меня смущаешь. – Ой, заткнись, – Юнги засовывает свои руки глубже в карманы. – Почему ты не... Почему моё пьяное домогательство было самым романтичным, что когда-либо случалось с тобой? – Я не знаю, – Хосок пожимает плечами. – Я не тот тип, который ходит на свидания и все дела. – Оу, – моргает. Так вот что это, Хосок просто не встречается. Юнги прочищает горло, потом ещё раз. Опускает взгляд вниз и фокусируется на обуви, носки которой промокли от влажного гравия. – Это не потому что я так хочу, а скорее потому, что я привлекаю не тех людей. Обычно это все длится одну ночь, – в его смехе не слышно горечи, наоборот кажется, что он давно смирился с этим. – Оу, – повторяет Юнги. Он чувствует некий прилив надежды, который сбивает его столку. – Когда ты меня поцеловал, я запаниковал, потому что этот поцелуй не был похож на те, к которым я привык. – Запаниковал? – Юнги морщится, дует на пластиковое отверстие на крышке стакана, так что она издаёт глухой свист. Он не вкладывал особого смысла в тот поцелуй. Если то вообще можно было назвать поцелуем. – И всё потому, что я не поцеловал тебя будто хотел трахнуть прямо там? – Юнги опять толкает его и смеётся. Он наконец смотрит на Чона. Теперь всё солнце, которое проскальзывало между ветками и листвой, отражалось в его глазах. – Типа того, – Хосок отвечает, застенчиво. – Тогда я не был готов. – А сейчас? – Ну, ты же ничего обо мне не знаешь! – В этот раз Хосок толкает Юнги, который не может перестать смеяться. Вокруг них падают листья. – Тогда расскажи мне, – тихо произносит он. Хосок ничего не отвечает, просто смеётся и вздрагивает от холода. Он кладёт руку на плечо Юнги, притягивая его ближе. Юнги не противится, потому что ему после похмелья тяжело притворяться, что он этого не хочет. Или потому что на улице холодно, а в этом парке у всех есть кто-то, кто может их согреть. Хосок больше, чем тепло. Все в этом мире должны хотеть встречаться с ним. Они возвращаются в башню, пока солнце медленно опускается. Они проходят мимо металлического забора, который с ног до головы увешан розовыми замками с именами. Они не покупают замок любви для себя, но Хосок делает фото и улыбается со всех сообщений, которые люди оставили там. Люблю тебя навсегда и навечно. Внутри башни они покупают токпокки и картофельный твист, которым Хосок обжигает себе язык. Юнги смеётся с того, как Хосок поджимает губы, и покупает ему воды. На вершине они опять любуются видом. Время близится к закату, поэтому небо, город и даже воздух окутывает золотое свечение. Растянувшийся под ними, город кажется огромным, река Ханган как серебряная нить окутывает его. Юнги садится на пол, скрещивая ноги. Ему всё равно, что это может выгладить странным. Он снимает варежку и дотрагивается ладонью до прочного стекла. Хосок садится рядом с ним, снимает шапку и начинает крутить её в руках. Юнги смотрит на него — весь розовый смылся с волос, теперь они цвета грязного блонда, но более светлые на кончиках. Он улыбается и переводит свой взгляд опять на Сеул. Юнги вспоминает, что недавно они наблюдали, как солнце вставало, а теперь смотрят, как оно садится. Сейчас ночь туманнее, чем она была тогда перед рассветом, и цвета не такие яркие. Но всё равно красиво. Всё небо синее и фиолетовое. Вдали у самого горизонта, окружённого облаками, виднеется яркая, но одновременно холодная полоска красного цвета. Солнце быстро поглощается тьмой, и остаётся только сверкающий город. Миллионы светящихся огней. Напоминает ночное небо в Тэгу. Всё вдруг выглядит меньше. Юнги вздыхает, засовывает руки в карманы. Это просто город, просто место, где есть он и Хосок, и где они оба будут в ближайшем будущем. – Пхальгонсан в три раза меньше, – тихо говорит Хосок о горе в Тэгу. Юнги улыбается. – И красивее. – В Кванджу у нас есть Мудынсан, – бормочет он. – Так ты у нас альпинист? – Нет, – Хосок смеётся. – Мне просто стало интересно. Намсан – это холм. – Часто здесь бываешь? – спрашивает Юнги, смотря, как Хосок поджимает губы и тихо присвистывает. Он вертит в руках шапку, пока за ними ходят люди, а дети беспечно сидят на полу. Хосок осторожно стучит носком ботинка по стеклянному ограждению. – Я был тут всего раз до этого. И то спустя день, как сюда переехал, – Хосок усмехается, морща при этом нос. – Пришёл сюда один. Наверное, я единственный человек в мире, кто приходил сюда в одиночестве. – Сомневаюсь, – Юнги пожимает плечами. – Давай впредь смотреть закаты с твоей крыши, мне там больше нравится. – Договорились, – Хосок улыбается, мягко и мило. Юнги встаёт с пола и протягивает руку, Хосок берёт её. Их руки так хорошо сплетаются воедино, будто были созданы для таких моментов. Даже если эти моменты всего секунда, всего рывок, помогающий Хосоку встать. Он отворачивается от него. – Он действительно вроде как стал меньше, – он тихо произносит. – Пошли ко мне, хён, – Хосок предлагает. – Я сделаю вафли, и мы сыграем в 36 вопросов. – Это самое романтичное, что мне когда-либо предлагали, – Юнги смеётся. – То есть ты согласен? – Нет, я… устал, – он произносит. – Я устал. – У меня есть кровать. – Не смей говорить такие вещи, Хосок-а. – Нам нужно сходить на свидание для начала, да? – Они подошли к лифту, пройдя мимо милых парочек и шумных компаний людей в ярких куртках и мягких рукавицах. Хосок толкает Юнги. – Перед тем, как ты будешь спать в моей кровати. – А что это тогда было, башня Намсан? – Это было прогревом, ты ещё не позвал меня на настоящее свидание. – Ты кажешься уверенным, – говорит Юнги и надеется, что голос не выдаёт его бешено стучащее сердце. Он вызывает лифт, задерживает палец на кнопке с неоновым ободком и поворачивается обратно к Хосоку. Тот улыбается, кончик его языка касается нижней губы. Его глаза полузакрыты, а ресницы под освещениям кажутся золотыми. – А я уверен, – Чон отвечает. – Я тебе нравлюсь. Юнги закатывает глаза. В этот момент приезжает лифт, и Юнги хватает Чона за талию и толкает внутрь. Хосок не сопротивляется, лишь смеётся. Двери закрываются, в кабине никого кроме них, закутанных в куртки, шапки и шарфы. Только они. Их руки обнажены. Юнги дотрагивается двумя пальцами до челюсти Хосока, под ухом, будто пытается прощупать пульс. Улыбка Чона смягчается и Юнги отстраняется, но Хосок перехватывает его руку. Лифт начинает двигаться, выбрасывая их обратно из космоса. – Пошли со мной на свидание, – Юнги предлагает, потянув за руку, чтобы они оказались ближе, лицом к лицу. – Ну, я не зна.. – Хосок-а, пойдём со мной на свидание, – Юнги перебивает. Он постукивает пальцами по костяшкам руки Чона. – Я куплю тебе ужин, если ты скажешь, куда хочешь пойти. – У меня могут быть планы. – Каждый вечер? – Я довольно популярный. – Ты можешь отменить их, – он сжимает руку Хосока, улыбка которого сразу становится глубже и милее, появляются ямочки. Это самый невероятный вид на свете. – Пойдём со мной на свидание. – Ладно, – говорит Хосок, демонстративно вздыхая, – хорошо. Юнги кивает, Хосок отпускает его руку, и Юнги отстраняется. Хосок смеётся и натягивает шапку на глаза, его щеки порозовели. Юнги отворачивается, потому что знает, что и его тоже. Он чувствует себя глупо, кайфово и немного слащаво. Чувствует робота-грелку в кармане и тепло, от которого слишком жарко в такой холод. Рядом Хосок, пряча лицо, качается на носках. Двери открываются, и Юнги хватает его за запястье и тащит на мороз. На обратном пути они касаются друг друга при любой возможности на публике или в полупустых вагонах метро. Хосок берёт его под руку. Юнги сначала отстраняется, но только чтобы заправить выбившуюся прядь волос Хосока за ухо. Они идут рядом, тыльные стороны их ладоней соприкасаются. Юнги чувствует себя уставшим и вымотанным. Хосок издаёт тихое мычание себе под нос. Юнги чувствует счастье, некую абсурдность и что его живот вот-вот разорвётся от бабочек. – Точно не хочешь зайти? – Хосок спрашивает, когда они подходят к своим подъездам. – Не... Точно не хочу, – он чувствует себя нереально, будто он сгорел там на горе во время заката. Будто он сгорел в Хосоке. – Хочу выпить вина и поужинать с тобой. – Выпить вина и поужинать? Тебе что, пятьдесят? – Хосок смеётся. – Купить тебе цветов и провести до дома. – И поцеловать на третьем свидании? – Если ты захочешь. – Я целуюсь на каждом свидании. – Я думал, что ты на них не ходишь. – Я только что передумал. – А что насчёт прогревов? – И на них тоже. – Тогда поцелуй меня. Хосок смеётся вполголоса. Это звучит так беспомощно, будто он не знает, что делать, хотя Юнги сказал ему. Глупый. Юнги берёт его за руку и тянет назад, в тень от зданий, хотя вокруг никого. Чон немного спотыкается и Юнги смеётся. Хосок смелеет, это понятно по напряжённой челюсти и сжатым губам. Чон освобождает руку и сразу же хватает Юнги за куртку, притягивая ближе. Он нежно целует Юнги, что очень контрастирует с его требовательной хваткой на талии. Приоткрытые губы, вздох и тепло. Юнги улыбается, нащупывает шарф на шее Хосока и притягивает его ещё ближе. Он углубляет поцелуй, касается языком нижней губы, уголка рта, его языка, его улыбки. Это все настолько мило и медленно, что Юнги не может контролировать слабость в коленях, поэтому прижимается ближе, чтобы не упасть. Но потом он слишком сильно тянет шарф Хосока, и грелка в виде ежа выпадает, ударяется о костяшки Юнги, а затем падает на землю. Юнги отстраняется, чтобы посмотреть на неё, Хосок начинает смеяться, не веря своим глазам. Юнги тоже смеётся, краснея со скоростью молнии, потом поднимает ежа, отряхивая его от слякоти. – Это эм... – Он протягивает ежа обратно, Хосок берёт его, все ещё смеясь, его щеки покрыты румянцем. – Мне пора спать. – Мне тоже, – тихо говорит Хосок. Он смотрит на ежа, суёт его в карман, хлопает в ладоши и снова смеётся, на этот раз немного отчаянно. – Тогда ещё увидимся, – Юнги говорит, – на нашем свидании. – Завтра, свидание за завтраком. – Возможно. – Я сделаю вафли. – Да-да, хорошо, но не жди, что я встану ни свет, ни заря. – Вафли на завтрак, когда ты проснёшься. Они улыбаются друг другу, стоя под уличным фонарем. Хосок взмахивает ресницами и разворачивается на пятках, будто его ничего не заботит, будто его никогда ничего не заботило. Юнги смеётся с этого, засовывая руки в карманы, и смотрит, как Чон постепенно исчезает в ночи, как переходит дорогу, а потом оборачивается и, раскинув широко руки в воздух, кричит: – Сладких снов, Мин Юнги-хён! Юнги машет ему спрятанной в рукаве свитера ладонью. Жест наполнен неловкостью и смущением от первого поцелуя. На самом деле второго, но Юнги все равно. Он стоит там, пока Хосок не исчезает за дверью подъезда, а потом сам разворачивается и идёт к себе. В постели он думает, что всё это нелепо, что он сам одна сплошная нелепость, а потом, что ему всё равно. Ему всё равно, что Хосок знает, насколько он без ума от него. На самом деле Юнги кажется, что у них это взаимно. Каким-то непонятным образом. Но всё равно немыслимо. Он думает, что нужно будет отблагодарить Чонгука и угостить ужином за то, что вообще заставил его позвонить Чону. Иначе Юнги пришлось бы притворяться, что никакого поцелуя не было, они остались бы прачечными друзьями, и на этом все. А теперь Хосок в тысячу раз ближе, а Сеул действительно уменьшился. Неожиданно он понимает, что не почувствовал Тэгу на вещах Хосока, просто кондиционер, которым его родители пользуются целую вечность. Может, Юнги изначально ошибся. Неважно. Он сворачивается калачиком на боку, сжимает грелку-робота, которую он случайно украл. Специально. Вафли и 36 вопросов. И, возможно, поцелуи на десерт. В общем, что-то, что он сможет звать домом.