***
Чувствовать, осязать кожей прикосновение ветра и прохладу дождевых капель, омывающих лицо, пожалуй, могло быть действительно чем-то невероятным. В душе Микки что-то предательски щемило, когда Хяккимару каждый раз тянулся к ней, держал ее лицо в своих ладонях, а потом терся о ее щеку своей. В такие моменты Дороро забавно розовела, отводила взгляд, стараясь занять чем-то руки. Не забывала она и недовольно бурчать на подобные вольности братца и удивлялась, почему Микки не препятствует подобному. Когда точно так же Хяккимару тянулся к ней, девчонка возмущенно пищала, упираясь чуть ли ни всеми конечностями ему в грудь, настойчиво отталкивая. А Микки не могла. Иногда она сама касалась его: как обычно поправляла волосы или, как повелось совсем недавно — гладила то по голове, то плечу и спине. Она старалась выбирать моменты, когда Дороро уже спала и ее кривляния не омрачали Микки настроения своей закостенелостью. Хяккимару был похож на дворового пса, которого впервые приласкали. Он сам тянулся к этому миру, хотел узнать все новое, то, что оставалось во тьме. Микки была ничуть не против. Он не знал традиций и правил этого средневекового общества, его не сдерживали никакие стереотипы. Он хотел прикоснуться к ней — он прикасался. Как и она была в праве принять это или оттолкнуть, как делала Дороро. — Он слушает дождь, — сказала прихожанка у храма, застав их с Дороро, сидящими под крышей на крыльце. Хяккимару же стоял под проливным дождем, подставив лицо прохладным каплям. Микки смогла настоять лишь на плаще; загнать Хяккимару под крышу было задачей непосильной. — Говоришь так, будто благородная девица, — хмыкнула Дороро. Микки была согласна с такой оценкой. Вот уж действительно — нашлась цаца. — Вовсе нет, — мило улыбнулась незнакомка. — Я просто молилась. — И о чем же ты молилась? — небрежно поинтересовалась Дороро. Микки не знала, правда ли ей было интересно или она просто хотела поддержать разговор. Дороро вообще обладала удивительным талантом располагать к себе людей. С ней хотелось говорить, доверять, а еще уберечь от всех бед. Хотя самой Микки хотелось, чтобы нашелся кто-то, кто защитил бы и ее тоже. Хяккимару подходил на роль рыцаря как нельзя лучше, потому она и следовала за ним. Вот только как это водится планы на рыцаря разбились о быт и оказалось, что рыцарю самому бы не помешал верный Санчо Панса, а никакая ни Дульсинея. Дороро в силу возраста не могла сойти за роль мамочки, а сама Микки не желала ею становиться. Она признавала равное партнерство. Он защищал ее, а она следила, чтобы он нигде не покалечился вне жестоких битв с чудовищами. Это было справедливо. Не справедливо было, в очередной раз позволяя ему прикасаться к себе, ожидать, что в это вкладывалось нечто большее, чем простое, ничего не значащее касание.***
Хяккимару кричал. Безмолвно. Так мог кричать только этот человек. И вызывать в душе нестерпимую боль. За него. — Никогда не видел братца таким слабым, — пробормотала Дороро, стараясь не смотреть туда, где лежал мечник. Хяккимару била крупная дрожь. Зажимая уши руками, он тем ни менее не мог спрятаться от этого мира разом придавившего его своей тяжестью. Услышать этот мир — вот так сразу, не зная при этом ничего о нем, наверное, было страшно. — Ты не права, — покачала головой Микки, впрочем, тоже стараясь не смотреть на мучения своего спутника. Было больно. — Он очень сильный. И обязательно справится с этим, а мы ему поможем. Разбойница медленно кивнула, как-то недоверчиво покосившись на нее. Свое знание настоящего пола Дороро, Микки открыла девочке не так давно. В тот день она оступилась, кувырнулась с пригорка, больно ударилась и настроение поддерживать игру Дороро не было. — Как… как давно ты знаешь? — почти со священным ужасом промямлила она. Микки по-доброму усмехнулась. — Да почти сразу, как ты ходила «в кусты». Далеко больно отбегала. Дороро до слез покраснела и опустила взгляд. — Отец меня воспитывал, как мальчика, — начала рассказывать она. Хяккимару в ту пору еще ничего не слышал и не мог узнать подробностей. Поэтому Микки и Дороро говорили не таясь. Да и что такого, если и Хяккимару будет посвящен теперь уже в их общую тайну? Микки вообще сомневалась, что он понимал разницу между мужчиной и женщиной. В его представлении все были просто белыми пятнами, просто кто-то большего, а кто-то меньшего размера. По крайней мере, когда рядом крутилась Дороро он опускал голову, чтобы создать видимость диалога. Когда она говорила с ним, он почти правильно находил то место, где располагалась ее голова. — Да и мальчиком быть намного удобнее. Микки была с ней согласна. В средневековой Японии женщины были второсортны. С ними редко считались пока те не становились старухами. Но кому нужна старуха? Жизнь уже прошла, посвященная нелюбимому мужчине, с поступками которого приходилось мириться, кучей орущих детей, рождающиеся, как крольчата каждый год. Но и умирали так же часто, не дожив даже до пяти. Матери оплакивали свое горе тихо, никого не беспокоя и не тревожа. Времени на скорбь не было, надо было жить и думать о живых. А мертвые ушли, переродились, надо оставить их. Микки и сама бы с радостью переоделась в мужскую одежду, подвязала на мужской манер волосы и говорила бы, как мужчина. Но бинтовать грудь было больно, каждый месяц шла кровь, иногда позорно стекая струйками по ляжкам, когда Микки не успевала ничего предпринять. Это нельзя было игнорировать так просто, и это напоминало ей, кто она есть. Маленький рост, внешняя хрупкость и миловидное лицо безошибочно выдавали в ней девушку. Это Дороро еще могла убеждать всех, что она самый заправский пацан из всех. Может, по характеру она и была бойцом, но скоро она созреет, и природа возьмет свое. У нее изменится фигура, голос; на многие вещи она начнет смотреть по-другому. Детство останется позади, а на ошибки больше не будет права. — Будь собой, — улыбнулась ей Микки, положив теплую ладонь на плечо. — Жизнь так коротка и непредсказуема. И если ты считаешь, что так правильно — что ж, — это твой выбор. — Ты… ты не расскажешь об этом братцу? — спросила ее Дороро, немного приободрившись от ее слов. — А зачем? — удивилась Микки. — Думаю, когда он сможет увидеть нас, то уже будет бессмысленно что-то скрывать. — Он скоро вернет себе свое тело назад! — упрямо заявила разбойница. В ее глаза была решимость и вера в правдивость собственных слов. Невольно хотелось ей верить, но они путешествуют уже несколько месяцев вместе, а он вернул себе всего ничего. Но вернуть — еще пол беды. Трудно научиться с этим жить. И сейчас глядя на страдания Хяккимару, становилось очевидно, что на самом деле этот путь только начинается. Для всех них.***
Страшно было не справиться с оказанным ей доверием. А что толку? Чужая голова лежала на ее коленях. Она зарывалась тонкими пальцами в длинные волосы, перебирала их, массировала затылок. Она всерьез думала, что это могло успокоить боль. Другой рукой она вытирала куском тряпки пот с шеи Хяккимару, а когда та высыхала совсем, то отдавала тряпицу Дороро и девочка вновь спешила смочить ее водой. Хяккимару был ранен. Не сильно, скорее обидно. Царапина на плече уже была должным образом обработана и перебинтована отрезком от ее собственного кимоно. Но душевные волнения усугубляли, казалось бы, плевую ситуацию. Хяккимару извел себя до такой степени, что у него поднялась температура. Один оголенный нерв — вот чем он был сейчас. Мечась в беспокойном полусне, не зная, куда спрятаться от этого мира, он представлял собой жалкое зрелище. Воин внутри него проиграл, уступив место сломленному человеку. Микки не выдержала. Подошла к нему, крепко обняв и прижав к себе. — Ты должен поспать, — шепотом попросила она. — Поспи. Ничего не бойся. И я, и Дороро — мы здесь, рядом с тобой. И будем охранять твой сон. Дороро только и смогла, что кивнуть. Но потом встрепенувшись, затараторила, что да — волноваться не стоит. Хяккимару морщился от ее громкого голоска, но на удивление перестал дрожать. Он доверчиво прижимался к Микки, будто ее руки были единственным, что могло спрятать его от всего. Но эти тощие ручонки не могли защитить его от ужасов этого мира, не могли дать ему ничего, кроме как поделиться теплом и подарить ощущение нужности. Его голова лежала на ее плече, пока не сползла на колени. Хяккимару спал, наконец, немного успокоившись. Дороро не смотрела на нее больше с непониманием. Видимо, смирилась, что их маленькую группку связывают совсем иные отношения, нежели других людей. Микки казалась странной. Не такой, как другие. Было так мало вещей, которые могли бы смутить ее, а те, что, по идее, не должны, отзывались на щеках неровными красными пятнами. Микки часто сетовала, что негде помыться; как бы было хорошо, если бы у них было немного соли, а за какую-то «гречку» была готова продать душу. Но не смотря на все ее странности, она была добра к Дороро и внимательна. Пожалуй, она единственная из всех взрослых, не общалась с ней, как с ребенком. Если Дороро хотела сделать что-то, что обычно дети не делали, Микки не останавливала ее. Предлагала помощь, но не более. В ней она видела равную, и Дороро не могло это не трогать. Быть может кто-то отправил ее в это ужасное время не просто так? Быть может в этом был какой-то высший замысел? Отличаясь от всех, не желая признавать чуждые ее натуре нравы, она могла подарить тем, кто стал для нее близкими то, в чем они так нуждались — человеческое тепло. Хяккимару лежал, устроившись головой на ее коленях — высшая степень доверия. Ее следовало ценить, и Микки ценила. Тихим полушепотом она рассказывала разные истории, те, которые слышала в том мире, который считала своим и те, о которых узнала появившись здесь. Дороро задремала рядом, убаюканная ее тихим голосом. Дремала и Микки, опустив голову на грудь. Утром будет болеть шея, но она ни за что не покажет этого никому из своих спутников. Она улыбнется им, как улыбалась обычно, а во время завтрака так некстати вспомнит о кофе и пожалуется на его отсутствие. Дороро снова будет смотреть на нее, как на дуру, но все же спросит, что это такое. — Да ничего, — махнет рукой Микки и тут же переключит внимание девочки на что-нибудь другое. Но утром она проснулась, когда ее настойчиво трясла за плечо Дороро. — Сестренка, идем скорее, — нетерпеливо тянула ее за руку девчонка. Причину такой спешки звали Мио. Девица, не старше ее самой с кукольным личиком, до невозможности открытым взглядом в обрамлении пушистых ресниц. Россыпь бурых пятен в прорезях кимоно, красноречиво свидетельствовали о роде деятельности этой девицы или слишком бурном нраве мужа. Но все же — профессии.