Средневековые традиции

      Лежать вот так рядом, так близко к друг другу — не в духе японцев. В этой стране ценился личный комфорт и традиции. Например, Дороро, как бы не хотела заставить думать окружающих, что она мальчик, все равно уже начинала постепенно избегать лишних прикосновений, но, разумеется, пока она была ребенком, ей разрешалось многое из того, чего никогда бы не позволил себе ни один взрослый.       А Микки иногда не хватало дружеских, ни к чему не обязывающих объятий, душевного тепла. Всегда, общаясь с окружающими людьми, она чувствовала внутренний барьер, предупреждение во взгляде «держись на расстоянии», а тысячи поклонов в день усложняли падение этих баррикад. Среди подобного восприятия межличностных отношений Дороро выгодно выделялась своей непосредственностью и внутренним светом, располагающим к себе. Иногда она сама приходила к Микки под бок в особенно холодные ночи, иногда засыпала, положив голову ей на колени. Слово «сестрица» все чаще звучало при обращении к ней, вызывая в ее душе уютно распускающееся тепло.       Но стоило ей прикоснуться к Хяккимару, как Дороро удивленно смотрела, будто не понимала, как она могла решиться на подобное. А что она такого сделала? Всего лишь положила руку на плечо, молчаливо приглашая «к столу», поправляла сбившийся к ногам плащ во время сна; как бы невзначай, когда он в очередной раз смотрел на нее своими незрячими глазами она, не стесняясь, убирала выбившиеся из прически пряди ему за уши. В последнее время он разрешал ей расчесывать свои волосы и снова подвязывать в хвост на макушке. То же она делала и для Дороро. — Тебе нравится братик? — в недоумении спрашивала девочка, забавно розовея.       Микки в ответ только усмехалась. — Конечно, — легко соглашалась она. — Как он может не нравиться? — Ты шутишь! — пищала Дороро, видя в ее признании куда больший смысл, чем вкладывала в него Микки. Она лишь тихо посмеивалась, трепала Дороро по щеке и спешила сменить тему.       Хяккимару ей нравился. Конечно, как он мог не нравиться: умелый мечник, способный защитить их двоих, бесполезных девиц, сильный духом человек, не сломавшийся под гнетом обстоятельств. Он боролся за свою жизнь и будущее — это вызывало восхищение и благолепный трепет перед его силой духа. Разумеется, как человек он нравился ей. Как мужчина — может быть. Он был красив, хорошо слажен, если забыть об искусственных конечностях. Как мужчина он был, без сомнения, привлекателен, вот только Микки понимала, что вряд ли он знает о чем-то, что было вне его вакуума.       Что будет, когда он обретет слух, зрение и голос? Ему придется социализироваться. Как маленькому ребенку ему придется объяснять, что под ногами — земля, на небе луна, а это птицы поют в лесу. Учить склонять слова, наиболее полно выражать свои мысли. Сломается ли он, ощутив собственную неполноценность? Микки не знала. Каждую ночь, укрывая его плащом, она молилась всем известным богам, чтобы те были милостивы к этому несчастному человеку, не оставили его в эти ужасные минуты, когда мир наполнится звуками и красками, расширится до бесконечных масштабов, став чужим и страшным.       А сейчас они втроем лежали в маленькой пещерке так непозволительно близко к друг другу, чтобы всем уместиться на небольшой каменистой площадке. Снова был дождь, значит завтра будет душно и жарко. Но сейчас, пока было свежо и прохладно, она придвинулась ближе, коснувшись спиной спины Хяккимару и прижала к себе уснувшую рядом Дороро.       Она чувствовала тихое дыхание Хяккимару, чувствовала, как бьется сердечко Дороро, и засыпая сейчас в этой холодной, неуютной пещерке, ей хотелось верить, что в этом страшном мире, может, будет не так уж и плохо, если вдруг у нее появится кто-то важный?

***

      Утро было туманным и насквозь душным. Вздохнуть полной грудью казалось непосильной задачкой.       Дорожная пыль налипала на вспотевшее тело. Микки чувствовала себя грязной. Кожа чесалась, на шее появились красные пятна раздражения. Наплевав на традиции и прочую местную чушь, она на ходу распустила волосы, перевязывая их в небрежный пучок на затылке. Обрезала бы к чертям, но — нельзя. Нет большего бесчестия, чем обрезанные волосы как для мужчин, так и для женщин. Для женщин, пожалуй, особенно. Приходилось терпеть, втайне от родни по чуть-чуть укорачивая волосы на пару сантиметров в год. Сейчас волосы доставали ей до талии. Жесткие, как и у всех японцев, они слегка отливали легкой краснотой. Мать, расчесывая ее по утрам, часто сравнивала ее волосы с корой дерева. Говорила: это благородный цвет, гордись им, дочка! Может, Микки бы и гордилась, но в своем стремлении максимально приблизить теперешнюю жизнь к той, какой она жила когда-то, не хотела замечать очевидных преимуществ перед другими девушками. А сейчас под палящим летним солнцем, в выцветшем поношенным кимоно когда-то синего цвета, она ненавидела эти длинные патлы — зачем, спрашивается, они вообще нужны?       В ответ на ее внезапную смену прически Дороро одарила ее непонимающим взглядом. Хотела, наверное, что-то спросить, но передумала, только покачала головой. И правильно, не ей говорить о различиях мужской и женской прически, видимо, девочка сама это понимала. — Жарко сегодня, — сказала Микки, чтобы нарушить эту неуютную тишину. — И правда, — тут же с готовностью отозвалась Дороро. — Надеюсь, мы найдем, где искупаться, а то я сварюсь еще до обеда, — пожаловалась она.       Хяккимару не испытывал подобных неудобств, как его спутницы, чему в тайне Микки очень завидовала. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, хотя ему, как и всем, требовалось удовлетворять такие простые потребности. Микки бдительно следила, чтобы он пил хотя бы каждые два часа, съедал все, что ему доставалось от их порой скудного ужина. По вечерам заставляла ложиться поближе к костру, и не откидывать импровизированное одеяло с такой возмутительной небрежностью. — Ты так заботишься о братце, — с лукавой улыбкой заметила Дороро. — Я и о тебе забочусь, — напомнила Микки. Но и Дороро, и она, хорошо понимали, что о Хяккимару приходилось заботиться больше. Каким бы сильным он не был в бою, о повседневной жизни он не знал ничего и не мог позаботиться о себе сам.       Что это было? Чей-то шуткой? Коварным замыслом? Или просто пресловутой судьбой, в которую верили в Азии, почему все эти лишения выпали на долю именно этого человека? Микки не знала ответа. Не знала его и Дороро и, наверное, не знал и сам Хяккимару.       Под его искусственным пальцем на песке оставались узоры иероглифов. Микки принадлежала к крестьянскому сословию, и не умела читать и писать по-японски. Дороро тоже этого не умела, но откуда-то знала, что Хяккимару пишет свое имя.       Микки оставляла рядом с его неровными закорючками свои более ровные. Повторяла его имя, пытаясь запомнить, как это пишется и угадать, как читается каждый иероглиф в отдельности.       Потом, намного позже, она пыталась воспроизвести по памяти картинку, но черты выходили как-то не так. Дороро с интересом следила за ее попытками написать самой имя их спутника на песке. Девочка тихо посмеивалась от ее неудач, и звонко смеялась, когда Микки в раздражении стирала ребром ладони не получившуюся надпись. — Это не смешно! — возмущенно пыхтела она, с детской обидой глядя на Дороро. — У тебя был такой сосредоточенный вид, сестрица, — виновато пожимала плечами девчонка.       Хяккимару повернул к ним голову, привлеченной их возней. Микки не знала, как чувства и эмоции отражаются на цвете души, которые по словам Дороро мог видеть мечник. Сейчас ее собственная пылала обидой. Почему слепой человек может написать это, а она нет? — Покажи еще раз, — потребовала она, придвигаясь ближе к Хяккимару и уверенно заглядывая ему в лицо.       Хяккимару не мог ответить ей или услышать. Поэтому Микки взяла его за руку, почти без сопротивления разжав искусственную ладонь и, выбрав указательный палец, опустила тот в землю.       Видимо, Хяккимару просто понял, чего от него хотели. Палец так и замер на песке, отбрасывая на землю причудливую тень. Замерла Дороро, подойдя к ним и остановившись, растерянно глядя на столь необычное взаимодействие своих спутников. Замерла и Микки, когда вдруг чужая рука взяла ее собственную и, точно так же, как и она только что, выбрал ее палец и уткнул кончик в землю. Хяккимару направлял ее движения и будто мог видеть неровные линии, которые выходили из-под пальца Микки. Их ладони оставляли на песке лишние следы, но иероглифы выходили вполне узнаваемые. — Хяк-ки-мару, — по слогам повторила Микки, взглянув на мечника. Мертвый взгляд был направлен в землю, чуть левее того, где были их руки. Он все еще держал ее пальцы в своих, а Микки почему-то не спешила убираться на предписанное приличиями расстояние.       Какие к черту приличия? Они вместе сутками напролет. Пьют и едят одно и то же. Вместе терпят лишения, радуются вместе погожему дню, когда ничего не задерживает их путь, вместе ждут, когда закончится дождь, чтобы вновь пуститься на поиски чудовищ. Микки не раз спрашивала, как относится к этим людям? Кем считает их?       За эти пару месяцев путешествия она успела привязаться и к Дороро, и к Хяккимару и даже по-своему полюбить. — Ты молодец, — улыбнулась она, мягко высвобождая свою руку из-под чужих пальцев и по привычке провела ею по голове Хяккимару. — Хоть ты и не слышишь меня, но я хочу тебе это сказать. Я горжусь, что знаю такого человека как ты.       Она замолчала, поймав на себе его интерес. Он повернул к ней голову, даже слегка развернувшись корпусом. Они сидели так близко, что Микки могла коснуться рукавом его руки. В такой близости она не видела ничего особенного. Она привыкла так сидеть рядом с подругами, друзьями. Вспоминая их веселые посиделки, в душе становилось тепло и очень тоскливо. Как они там? Вспоминают ли о ней?       Она устала от этого мира. За шестнадцать лет так и не смогла привыкнуть к этому миру и его обычаям. Хотелось просто чего-то душевного и настоящего, а не бесконечных барьеров, ограничений и правил.       Она вздохнула собственным мыслям и вдруг вздрогнула, поймав на себе лукавый взгляд Дороро. — А все-таки тебе нравится братец, сестрица, — весело поддела ее девочка. — Ага, очень, — усмехнулась она в ответ, поднимаясь на ноги и на ходу потрепав девочку по непослушным жестким волосам.