ИСТОШНОЕ

Мне казалось, у солнца — пожизненный. Мне хотелось, чтоб Вы (в лоб поцелуй упустим) закрыли глаза как покойнику, потому что легче и лучше закрыть глаза как покойнику, потому что спокойнее, выше, нужнее, сакральней закрыть глаза как покойнику -постороннему и рождённому замертво свету. Но во всём этом — если в одно влетела, в другое вылетела — какой толк от пули? Я безумно хотела любить хоть чуть-чуть перед смертью. Но — верите ль — вышло чуточку больше чем слишком. Всё это пахнет малокровьем и смешной попыткой быть (любимой — пропуск, просто быть — оставить). Мне казалось, я видела, как в прошлой боли красноголовые петухи, а с ними стихи и пожарища моих новых рассветов рубились триолями на влажном пне где-то в селе архетипных бабушек — и не хотели воскресать головы, такие маленькие на таком большом и ярчайшем теле, что оставалось только не верить и проводить аналогии мне с собой. Мне казалось, что Мир сам не свой, что глаза воспаляются ржавыми капиллярами — я надевала линзы с матом я надевала линзы матовые, я так уставала видеть. Мне казалось, что самую малость, но краска рисованного не для меня солнца сломанными ногтями сосклабывается, дно пробивается — становится днами, вылепляясь присохшей маской, но важно было не солнце важно что ногти и даже руки тоже казались краской. Мне казалось, если кто-то режимом фоновым — я одержима, и хотелось всем телом выласкать каждый автобус на встречке. Мне казалось, узоры ладоней и вечность не совпадали. Я уже говорила строками, а жара обдувала хокку застывшее небо. Мне казалось, что жизнь — как лазанье по одичавшей черешне, дань невозможному, попирание внешнего и законов физики — сбивая колени и оставляя в смертельной схватке красивые руки где-то на первой ветке, черешневая лихорадка — находишь зелёные, счастлив неспелым цветом, но что-то знает: красные — на соседней, слишком шаткой и тонкой ветке. Мне казалось, что закляпированный ужас лучше газово-джазового, недопитого и со льдом на солнце аккорда-былинки тополиного летнего счастья. Мне начинало казаться, что единственно честное — отсутствие выхода из лабиринта тщетности. Теперь, вновь порвав с бесконечностью, дни как веснушки на белоснежной гейше — ни к месту, но к жизни, как говориться, оркестр играл тушь — я выплёскиваю чернила, оказалось, они есть и были светлее солнца, нежнее реальности — может быть, взрослой — и я становлюсь больше, я становлюсь единой со всем этим — последним жаром сигареты — я почти не боюсь, что мимо и что я людовище — ловлю карамель на кончике звёзд, в дешевизне прогорклых кофе, в чертёнках глаз и утре четверга — я как эфемерная, зыбкая сфера, небо не меньше, не больше, но где-то в пору, ноль не тождественен числу— а у Вас глаза как до остатка вылюбленный город. И я люблю.