— Yiruma — Spring Time
Дазай Осаму никогда не считал себя личностью, излишне нуждающейся в сведениях об окружающих его людях. Для поддержания доверительной атмосферы в коллективе он, конечно же, иногда спрашивал что-то у одноклассников или учителей, с которыми был в неплохих отношениях. Но за рамки вежливого любопытства старался никогда не выходить: ни к чему ему было это. Так было до него. До человека, который, как магнит, притягивал к себе его внимание, вызывая в и без того мятежной подростковой душе Осаму бурю противоречий. До Накахары Чуи.***
Чуя был из другого класса, но общие уроки у них проходили чаще, чем Дазаю казалось до того, как он заметил этот сгусток пассивной агрессии, приплюсованный к яркой внешности, за которую Чую то считали хулиганом, то он сам огребал от других хулиганов — не везло парню на спокойную жизнь, что тут скажешь. Наверное, чего-то такого и следовало ожидать обладателю на редкость выразительных глаз, запоминающихся не только прямотой и дерзостью своего взгляда, но и насыщенной голубизной цвета. В сочетании с огненно-рыжими волосами, смазливым личиком с аккуратными чертами, манящей улыбкой и паскудным что на первый, что на второй взгляд характером получалось что-то совсем убойное. Выглядит, как будто оно тебя убьет, оно в самом деле тебя убьет, а потом будет тайно переживать об этом годами. Но о нюансах Дазай узнал уже гораздо, гораздо позже. А изначально характер, приложенный к внешности, как цифровой код написанного сайта к картинке запланированного результата, только разогревал в Осаму хищный интерес, пробуждая инстинкты настоящего охотника. Слишком просто быть не могло: Осаму знал о том, как он выбирает себе людей в окружение, просто с ними никогда ничего не было и быть не могло. Но не было и скучно — и Дазай делал на это ставку, начиная свое исследование нового объекта. Так Дазаю полюбилось в большом и в малом поддевать нового знакомого, который после первых же каникул оказался с ним в одном классе, жадно запоминая и впитывая проявляемые в ответ на уколы эмоции. У Чуи было очень пластичное лицо — Дазай не уставал восхищаться многообразием гримас, которое оно могло отражать. Да, все началось банально — с внешности, приковывающей внимание против воли. Но внешний вид во все времена оценивался в первую очередь всеми без исключения, кто бы что ни говорил о важности оценивания по внутреннему содержанию. Дазай поддался искушению, пошел по проторенной дороге — и она-таки вывела его туда, куда он и планировал. Ну, или почти туда.***
Дазай долго не придавал значения месиву чувств, которые Чуя ухитрялся пробуждать в нем каждым своим появлением, каждым выпадом, каждой репликой. Списывал то на сиюминутный интерес, то на атмосферу, однако вместе с тем тепло, приязнь и откровенная симпатия росли день за днем, откровенность следовала за откровенностью, и отрицать все это получалось только до поры. Чуя был первым, кто узнал, где живет Дазай, и даже побывавшим внутри; первым, кто познакомился с его родными; первым, кого он вообще привел из школы. Их общение было наполнено шутками, они пропитывались взаимными интересами, делились открытиями по направлениям друг друга, обменивались уколами в жизни и в сети, спорили до хрипоты и хлопков ладонями по столу, за что их выставляли из библиотеки; откровенно подтрунивали друг над другом — и не всегда так уж невинно. А потом Дазай не заметил, как появился… флирт. Самый настоящий, хорошо приправленный желанием обратить на себя внимание, неудержимый в своей остроумности взаимный флирт. То, что планировалось как прихоть, временная, и неизвестно еще, стоила ли она того, как увлечение, от которого можно отказаться в любой момент, постепенно понижая накал, стало постоянным. Таким, что не убив в себе что-то, не отделить, не избавиться, не выбросить из головы. Осаму сам изумился, когда осознал: он влюбился в этого парня. Влюбился полностью, безвозвратно, безоговорочно, бесповоротно. Но тогда же в нем зародился страх. Море страхов, захлестнувших с головой. Что, если Чуя не примет его чувства? Что, если не поймет, не осознает, как это важно, не разделит, оттолкнет, прекратит общение, оборвав все связавшие их ниточки одним ударом? Что, если испытает непонимание, отвращение, возненавидит, высмеет? Страхи терзали его день за днем, мучили, истощили и без того небогатые запасы нервных клеток. Дазай дошел до настоящего отчаяния, выражающегося всего в одной мысли: пока не рискнешь всем, что имеешь — не узнаешь правды.***
Весна набирала силу, стремясь без заминки перейти в знойное лето, вечером уже не было холодно ходить без пиджаков и задерживаться на улице. Лицо овевал приятный ветер, которому так и хотелось подставить не тело, но разум и душу, чтобы остудил внутреннее кипение. Их первый поцелуй был робким касанием губ, случившимся на пустынной дороге поздно вечером. Осаму поймал милого друга за руку, останавливая под фонарем, и так и не отпустил запястье — чтобы успеть отстраниться первым, самостоятельно, если Чуя захочет его оттолкнуть. Чуя поднял на него вопросительный взгляд. Всего лишь касание губ губами — нежное, воздушное, это даже чмоком назвать было нельзя. Без намеков и подтекста, просто прикосновение, глядя в изумленно расширившиеся глаза. Но оторопевший Чуя в ответ залился румянцем — краснота залила скулы, щеки, хлынула на шею, зарумянила уши, лоб. Выпрямившийся Осаму смотрел, не опуская глаз, кусая губы, ожидая гнева, безмолвно спрашивая, один ли он такой в их команде — несчастный, глупый, влюбившийся идиот? Чуя лишь крепче сжал его ладонь, потом по-своему решительно сплел пальцы и потянул Дазая за собой, уводя от света фонаря, и их прогулка продолжилась, наполненная взаимным теплом и новым смыслом.***
— Это было смело, — они сидят рядом друг с другом в библиотеке. Дазай отрывается от своего учебника по истории и поворачивается к Чуе, бросив ручку на стол, вопросительно приподняв брови. Чуя едва заметно краснеет скулами, и, по мере того как Осаму продолжает смотреть, румянец набирает силу, расползаясь по щекам в обе стороны, захватывая уши. — Признаться. Не словами, а сразу, ну… Чуя отводит взгляд и не видит легкой улыбки своего одноклассника. Дазай оглядывается, убеждаясь, что, кроме них, других ненормальных зануд тут нет, а библиотекарь сидит за своей стойкой и что-то читает в своих журналах посещений — целая стопка таких лежит рядом. Накахара едва не падает со стула, ошарашенный новым нападением без предупреждения, когда Осаму размашисто прижимается к его губам своими, и этот поцелуй — гораздо неуклюжее, чем даже тот первый, накануне вечером, едва разомкнутыми губами. Боль в раненной о зубы губе заставляет слезы брызнуть из глаз. — Ты мне чуть губы не разбил, — скулит Чуя, прижимая руку ко рту. Между пальцев сочится красное, и он отодвигается от стола с пронзительным скрипом, чтобы не залить книжки кровью. Разволновавшийся и растерявшийся Осаму, у которого вроде бы неплохой план накрылся крышкой гроба, торопливо вскакивает за ним, дергается следом, потом мечется обратно и заталкивает их тетрадки в сумки, хватая обе. Чуя с целеустремленностью ледокола спешит к туалету, не отвлекаясь на объяснения и команды. — Кровь носом пошла, — на бегу извиняется Осаму за одноклассника и покидает святую святых знаний. — Прости меня, прости меня, прости меня, прости меня, — монотонно приговаривает Дазай в туалете, прыгая вокруг Чуи, рассматривающего в зеркало солидную трещину в губе с изнаночной, нежной стороны, словно галка. — Заткнись уже, — буркает Чуя, когда кровь останавливается, свернувшись грубоватой корочкой. Губе больно, говорить неудобно, как он будет есть — загадка. — Давай лучше в следующий раз ты меня сам поцелуешь? — со вздохом предлагает Осаму. — Не хочу, — Чуя морщит нос. — Лучше просто не дави на меня… И не спеши. Тише едешь… Дазай по инерции топчется на месте, задумавшись, но, в конце концов, кивает с самым решительным видом. Чуя подавляет страдальческий вздох. Хорошо бы, чтобы он не совершал сейчас ошибку: и продолжая принимать чужое признание, и подавая идеи, как им лучше строить… это все.