***
Офисное здание в центре ничем не отличается от любого другого офисного здания, и неважно, где оно расположено. Много металла и стекла, неон, реклама, снующие люди в деловых костюмах. Дазай и Чуя входят с новым сопровождающим, словно пришли устраиваться на работу или они из какого-нибудь отдела работы с рекламой, но незаметно для себя они снова ведут себя, как модели, которых работодатель решил посмотреть прежде, чем оплачивать съемки. Холодные бесстрастные лица, собранность и профессионализм. Таких, как они, выкладывают на тамблере под тегом «фэшн», «модел» или с какой-нибудь еще другой меткой. Мори-сан встречает их в лифтовом холле, одетый непривычно помпезно: вместо обычного рабочего костюма на нем какой-то мафиозный шик: щегольские сапоги почти до колена с небольшим каблуком, в которые заправлены штаны, над рубашкой темнеет жилет, а сверху — пиджак. — Стильно, — не забывает сделать комплимент Осаму, отмечая заодно собранные в низкий хвост волосы. Огай улыбается, Дазай ощущает толику его нервоза и обращает внимание на то, как он все время смотрится во все отражающие поверхности, как будто идет не на деловую встречу, где они будут обсуждать возможность убийства, а… … на свидание. Это говорит ему об отношениях мужчины с третьей, неизвестной стороной, больше, чем то, с какой скоростью вообще была организована встреча. В кабинете пусто и много темного дерева в оформлении. Дазай признает декор приятным, даже если большие квадраты белого и черного мрамора на полу неприятно напоминают о шахматном поле для игры. Стоящий неподалеку монолитный деревянный рабочий стол на несколько сантиметров возвышается над каким-то нездешним, будто принесенным из другого места, офисным столом. Вонючая дешевка, которую Осаму ненавидел еще по опыту школы, вызывала подспудное отвращение. Но, видимо, это место не так уж и часто использовалось для приема людей, которым вообще следует предложить сесть. Осаму оценил, что у них будет подобие дружеской встречи — нервы Огая выдавали, что могло быть и по-другому. Например стоя. На коленях. Под дулами автоматов. — Добро пожаловать, — мужской голос раздается, когда они уже начинают отодвигать стулья, намеренные ожидать хозяина кабинета. Тот стоит возле скрытой среди настенных панелей двери, вошедший так тихо, что от звука его голоса вся их компания вздрагивает. — Здравствуй… Фукудзава-доно, — Мори-сан запинается, видимо, привыкнув обращаться иначе или же не зная, имеет ли право звать по имени. Осаму и Чуя тоже приветствуют вошедшего, немного робея и сопровождая все традиционными поклонами, и, на удивление, получая такие же в ответ. Мори-сан не кланяется, и ему не кланяются. На самом деле, от безмолвного обмена взглядами между ним и вошедшим хочется поежиться и поскорее оставить их одних. Слишком большое напряжение и слишком много всего личного, что осталось непроизнесенным. Они усаживаются, Мори-сан берет на себя все объяснения. В нужное время в его руках оказываются бумаги: доказательства, наблюдения, отчеты экспертов, выжимка из записей полиции. Все, до чего они смогли дотянуться, чтобы предоставить возможность максимально быстро нанести удар противнику. Фукудзава Юкичи слушает их внимательно, изучает бумаги и отчеты, на каких-то местах хмурится, на каких-то цепенеет. Перечисление, сколькие уже умерли из-за того, что какая-то шавка лелеет свою раненную гордость, заставило его играть желваками. — Вот поэтому бешеных псов и надо убивать, а не позволять им и дальше бегать, где вздумается, — бормочет он себе под нос, блеснув глазами. Чуя смотрит на него, немножечко завороженный, потому что он почти уверен, что знает, на кого смотрит: на самурая их времени. В Фукудзаве чувствуются внутренний стержень, собственное достоинство и старая закалка. Одет он тоже примечательно — поверх плотного однотонного кимоно у него взамен накидки пальто с поднятым высоким воротником, на плечах, словно тень королевской мантии, расправлен дорогой алый шарф, свободными концами спускающийся ниже пояса. Лицо мужчины покрыто несколькими старыми шрамами — почти незаметные, они говорят о том, что он проходил тренировки. Многие, многие тренировки, самого разного характера и степени опасности для жизни. У пояса заметна рукоять катаны, и Накахара почти уверен: эта катана вдоволь напилась крови в свое время, да и сейчас еще иногда ей позволяется такая роскошь. Ему почти хочется увидеть руки этого мужчины. Убедиться, что они сухие и шершавые от постоянной работы с оружием. Его не пугает то, каким пронзительным взглядом на него смотрит иногда единственный глаз этого человека: мафиози, убийца, глава преступной организации, Юкичи смотрит прямо, зная, что его взгляд был замечен, и в глубине его глаза нет лукавства. Нет там и жестокости. Накахара не уверен, что хочет знать о судьбе второго глаза, но размышления о возможном сценарии утраты органа зрения занимают его почти на протяжении всего времени встречи. Когда к обсуждению подключается Осаму, Чуя только сжимает его руку, переплетая пальцы. Это заставляет мужчину запнуться и немного умерить пыл, с которым он уже начал было убеждать этого властного человека помочь им. В конце концов, Накахару заставляет встрепенуться тихий хмык мафиози: — Примечательно, что о помощи меня просит Мори-сенсей, хлопоча за своего сотрудника, а мой подчиненный, будучи мужем этого мальчика, обращается ко мне через Мори-сенсея. Невероятная глупость, сказал бы я, не будь она мне так выгодна, — Чуя переводит взгляд с Фукудзавы на Осаму и обратно, морща лоб, и понимая, что ничего не понимает. — Объяснись, Дазай-кун, зачем такие сложности. Осаму вдруг улыбается, как умеет — вроде бы доброжелательно, но взгляд у него темный, лукавый и подспудно жестокий. — Беспокоить напрямую владельца места, в котором работаешь, было бы удобно, не паси меня всякая шушера на каждом шагу. Я не мог привлекать внимания… — Три неудачных покушения только на рабочем месте, — качает головой Юкичи. — Это уже почти оскорбление мне лично — все знают, как я не люблю, когда моих талантливых управляющих пытаются безвкусно прикончить. Охрана пасет тебя днем и ночью, включая твой неудобный пентхаус, а ты едешь в объезд, чтобы все равно оказаться передо мной, когда мы только позавчера созванивались, и ты мог обрисовать ситуацию. — Упавший лифт не был безвкусным, — возражает Мори с явным наслаждением. Чуя ощущает себя чужим среди этих людей, потому что ему тема обсуждения не нравится, даже если факты открываются один краше другого. — Пригласить следующих посетителей на две минуты позже — и это оказывается единственным, что спасает талантливого юношу от смерти, подставляя других людей. Пятеро вместо одного, просто потому, что я увлекся звонком и немного выбился из графика приема. — Стрелять по воробьям — это безвкусно, — Юкичи морщится. — Такая грязь, что хочется лично выйти и научить сопляков работать, да только это даже не те, кто стремится оказаться под моим началом. — Шваль она шваль и есть, — Осаму задумчиво рисует на ладони Чуи круги. — Однако их много, а жизнь всего одна, и если за свою мне нестрашно, то вот он… — Дазай переводит взгляд на Чую, и тому хочется сделать что-нибудь нежное. Что-нибудь, лишь бы прогнать темноту из любимых глаз. — Я убью сам, если с ним что-то случится. И никогда себя не прощу, если не сумею защитить. Цена неважна. Чуя трепещет не от самих слов, страшных в своей искренности, сколько от интонации, с которой все это было произнесено. Фукудзава прикрывает глаз на этих словах и откидывается на спинку своего стула, сцепляя руки на животе, анализируя. — Хорошо. Допустим, я знаю, что захочу от тебя за защиту, хотя ты мог и не спрашивать, однако учитывая, что твой муж на меня не работает… — А переводы контрактов ты думаешь я делал лично? — Мори-сан недовольно поджимает губы и хмурится. — Пусть Дазай-кун и заказал работу, но я-то знаю, кто и где в конце концов использует их. Не юродствуй; ты не настолько бездушный и не настолько бессердечный, чтобы заставить платить за помощь того, кто работает на тебя или члена его семьи, а Накахара-кун — и то, и другое. — Со своим сотрудником я сам разберусь, но ведь ты тоже почему-то полез, — Фукудзава прищуривается, взгляд его единственного глаза пригвождает начальника Чуи к месту. Мори-сан улыбается сладко-сладко и почти шепчет, подавшись вперед всем телом, заглядывая в чужой глаз: — Удивительно, сколькое решает любовь к искусству и желание навести мосты, не так ли? Я просто вспомнил, как когда-то позволил защитить себя точно также, и в итоге оказался на дне такой выгребной ямы, что всё, всё, абсолютно всё, все эти жертвы и бессмысленные попытки защитить, были зря. И мне так тошно, так… — Достаточно, — Фукудзава затыкает распалившегося, выглядящего безумным Мори-сана одним взмахом руки. Тот выдыхает; воздух вырывается из его груди тихой трелью. — Потом обсудим, я с радостью выслушаю все, что ты давно хотел сказать, но не мог. — Мы можем просто отправить мальчиков куда-нибудь, где безопасно. Да хоть и вовсе подальше из страны, при условии, что рейс будет частным и все люди на него и возле него — проверенными. — Не слишком ли большие траты ради дела, за которое мне даже не заплатят? — Фукудзава приподнимает брови, невольно изумившись чужой щедрости за свой счет. Огай тонко улыбается. — А ты каждый день отправляешь своего лучшего управляющего в Европу ради того, чтобы он мог там жениться на человеке, которого любит так, что готов убивать за него своими руками? Я вот впервые. У Шекспира такого не было. Чуя ощущает, что краснеет почти нестерпимо под изучающим взглядом босса мафии, однако тот быстро берет себя в руки, кашляет, прочищая горло, и говорит: — Поздравляю с успешным браком, Дазай-кун, рейс через четыре часа, у вас есть возможность собрать вещи и документы, а потом вас ждет незабываемый отпуск и медовый месяц. Договоры, которые нужно будет заключить в Европе, тебе перешлют. Когда еще ты отправишься так далеко с личным переводчиком, не так ли? Осаму улыбается так, что слепит, и Накахара ощущает его неприличное ликование. — Благодарю вас, Фукудзава-сама, вы как никакой другой начальник осознаете важность шага, который я собираюсь совершить. — Свободны, — вздыхает мужчина, ничуть не купившись, но оценив хорошую лесть. — Привези мне открыточку, Чуя-кун, — Мори, даже и не думая дергаться без команды, улыбается и машет им со своего места, пока они идут к дверям, оглядываясь через плечо. — И не забывай иногда отправлять фотографии из отпуска! Переводы, чтобы не заскучать, как обычно попросишь у Озаки. Двери закрываются двумя молчаливыми охранниками с наружной стороны, но даже так, Чуя успевает увидеть, как Фукудзава Юкичи молча поднимается с места и начинает обходить свой стол, и как Мори Огай торопится подняться, не намеренный облегчать ему задачу своей поимки. Этой парочке и правда есть, что обсудить и о чем подумать. — Шагу, Чуя, — сквозь сомкнутые губы торопит его Дазай, подталкивая под поясницу, и они успевают дойти почти до поворота в лифтовой холл, когда из-за закрытой двери до них доносится грохот и низкий нутряной рык, как будто за закрытой дверью беснуется по меньшей мере лев. Чуя надеется, что после этого личная жизнь его начальника перестанет быть разочаровывающей и пресной.***
Одевающийся после секса Юкичи все еще самое красивое, что Огай видел в жизни. Пока любовник натягивает на рельефные бедра боксеры, мужчина гладит его покрытую шрамами кожу и вспоминает, как очертил языком каждый из них, освежая в памяти общую карту полученных травм. Став начальником отдела в министерстве внутренних дел, он очень старательно гнал из памяти все, что помнил об этом мужчине и их отношениях. О его весе, когда он наваливается после секса, о том, как он давит одним взглядом, когда находится внутри, о том, как Мори нравилось кусать сильные плечи и панически цепляться за спину, теряясь в оргазме. Тогда Мори, как и Юкичи, был гораздо моложе. Матерый убийца и талантливый студент токийского университета, они чем-то напоминали нынешний тандем Дазай-куна и Накахары-куна, только знакомы были меньше и на ухаживания у них времени не было. Все долгие прелюдии летели в Тартар: Фукудзава просто хотел его, а Мори хотел быть под ним, максимальное количество раз в максимальном количестве поз, и, если после этого он не сможет ходить — да пожалуйста. Хоть пусть его вообще из кровати не выпускают. Резко начавшееся брожение в рядах тогда существовавшей мафии заставило Мори послушаться и спрятаться. Долгие недели и месяца он прикидывался, что просто студент, что его любовник вовсе не один из самых талантливых убийц не то, что в стране, а во всем мире. Юкичи он увидел только спустя полтора года, уже таким, каким он стал. Без двух минут босс, тот хотел защитить его. Сказал, что им лучше разойтись, — жизнь с убийцей не для такого человека, как Огай. Что слишком опасно. Он даже слушать не захотел, что Мори готов к этому, был готов каждую минуту. Он ушел не прощаясь, и за это Огай ненавидел его, месяцами кромсая копии их фотографий с прогулок. Его бросил человек, в которого он влюбился так, как только в великих романах пишется. После этого он много учился и плакал, а потом, как в той книге: стал злым. И ни капли не жалел об этом. Он строил карьеру, флегматично поднимаясь все выше, равнодушно помогая падать тем, кто мешал его подъему, шел по головам, если этого требовали обстоятельства, а сев в кресло большого начальника — равнодушно собирал и накапливал информацию на всех, на кого падал взгляд, наблюдая, как политики интригуют и откровенно или не очень мешают легальную деятельность с нелегальной, топят все свои достижения в мутноватой водичке незаконного увеличения прибыли. Дазай Осаму, не политик, но руководящее лицо слишком знакомого предприятия, вылез, как чертенок. Глядя, как он держит Чую за руку на приеме, как опекает, как отводит от излишне опасных людей, интуитивно и по наводке выбирая, от кого держаться подальше, он испытывал к нему неподдельное уважение. Чуя был самым светлым мальчиком, какого только можно было представить такому цинику, как Мори, который удивительно чисто прошел к своему повышению, и Огай поддержал его восхождение, желая увидеть, во что это выльется. Во что выльются такие отношения, и почему, если Дазай Осаму работает на Фукудзаву, у них все-таки получилось быть вместе. Проблемы вылезли там, где не ждали, и их источником оказался не Дазай Осаму — Чуя оказался в их паре тем самым магнитом для неприятностей. Тогда Мори понял, что Дазай стал тем, кем стал, по той же причине, по которой Юкичи когда-то сел в кресло босса: даже правя в Аду, защищать проще. Дазай Осаму неиронично просил у него помощи. Легальной помощи, даже если ее исход окажется нелегальным. Мори тогда задумался, насколько многое знает этот человек. Управляя бизнесом, принадлежащим другому человеку, Осаму мог и не знать, кем именно является его начальник. Он был постоянно на виду и тоже чист настолько, что даже неприлично. Для человека его характера было странно не обнаружить довесок из устраненных конкурентов. Однако с его пути расступались настолько заблаговременно, что Огай был заинтригован. Что за страшная, прекрасная власть, что за сила сосредоточилась в руках этой личности? До того самого мгновения, как Фукудзава обратился к своему подчиненную напрямую, Мори был уверен, что Дазай чист. До самого последнего мига он был убежден: он сможет попросить о помощи, и ее окажут по всем озвученным на встрече причинам, не афишируя их. Дазай Осаму обставил его на его же поле, привел к Юкичи, между строк дав понять: это не Мори оказал ему услугу, и не Фукудзава. Это он оказал услугу им обоим, и в плату он хочет всего-то безопасность своего любимого. Они могут понять подобное, верно? Дешево и сердито. Мори, начавший помогать Чуе и его любимому ради любви к искусству и утопая в ностальгии, ненавидел и восхищался Дазаем Осаму. Их с Юкичи обыграли на их же поле всухую. Но жалеть об этом не выходит. На все двести процентов его вмешательство оказалось оправданным. Мори переворачивается на живот и довольно мычит, ощущая, как его целуют в плечо. Юкичи за эти годы заматерел; глядя на него непроизвольно хотелось низко сексуально рычать, провоцируя и приглашая к действиям. — Эта парочка успешно заключила первый контракт из моего списка, — негромко бормочет Фукудзава и начинает спускаться губами вдоль по его спине. Кожа покрывается мурашками, Огай довольно смыкает глаза и размыкает губы. — Отлично. Надеюсь не увидеть их физиономий весь месяц и еще немножко больше. Этот повод пригласить меня встретиться с тобой я Дазаю не прощу, даже если меня устраивает, чем все закончилось и к чему мы пришли. Юкичи с низким, рокочущим в груди смехом гладит его бедро и крепко целует капризно надутую щеку. — Ты просто завидуешь им. — Ни капельки, — убедительно врет Огай, но его лживый рот затыкают поцелуем. Двенадцатым только за последние двадцать минут.