***
Выбор Майкла работать врачом был навязан больше семьёй. Отец юрист хотел чтобы он работал патологоанатомом при суде, но Майкл четко объяснил свою позицию — работать с живыми ему нравилось гораздо больше, чем с мертвыми. Ему нравилось работать в больнице, он хорошо работал, тут была отличная команда, и его всё устраивало. Единственное, что его не устраивало — это люди, которые пытаются убиться просто потому, что прожигают свою жизнь, но это одна из причин, по которой он выбрал живых. Он мог что-то изменить… наверное. Сегодняшняя смена была довольно спокойной, за исключением какого-то бессмертного типа, передознувшегося чем-то тяжёлым. И именно эта яркая личность решила, что нужно сорваться с места и вырвать капельницу. Майкл только тяжело вздыхает и подходит ближе. Пациент очень-очень слабый, и его легко тягать из стороны в сторону, на что тот улыбается довольно и, кажется, собирается обниматься. Майкл усаживает его на койку, берёт за лицо, поднимая ему голову, чтобы проверить общее состояние, видит его огромные зрачки, обрамлённые голубыми как само небо, радужками. Этот парень смотрит так проникновенно и завороженно, что Майкл не уверен, как оценить происходящее, так что берёт его за руку, накладывая жгут на середину плеча, решив не тревожить медсестрёр, и просит: — Поработайте кулаком. — Милый, только если ты снимешь брюки… — незамедлительно звучит в ответ. Джеймса просьба немного приводит в себя, и он не теряется, разглядывая светлые ресницы, освещаемые солнечными лучами. Майкл поднимает на него взгляд и сводит брови на переносице, расплывшись в заинтересованной улыбке. — С тебя сниму. И засуну вот это в член. Фраза, наверное, звучит угрозой, но он тоже не против нарушить личные границы. Правда, разве что, в ответ. Но этого парня ничего не напрягает, он только капризно мычит, когда катетер оказывается во второй руке. А затем забивает на это и снова принимается разглядывать высокого и очень красивого мужчину над собой, с гипнотизирующим серым взглядом и самой очаровательной улыбкой, которую видел в своей жизни. Майкл отстраняется и кивает подошедшей медсестре пока укладывает Джеймса обратно на койку: — Клэр, пожалуйста, вытри кровь, — просит он и снова смотрит на своего нового пациента, решая, что, раз тот может флиртовать, пусть и плохо, значит соображает уж точно. К тому же, пытается отобрать вату, благодарит и пробует разобраться сам. Но напарница Майкла легко его обрывает. Майкл улыбается и возвращается к официальности. — А теперь, пожалуйста, ответьте мне на несколько вопросов. Как Ваше имя? Джеймс отвлекается, разглядывает рыжие, пропитанные солнцем, пробившимся через большие окна палаты, волосы, которые кажутся ещё светлее в лучах, а на вопрос снова широко улыбается. — Нет-нет-нет, мне не нравится, мы переходим на «ты», — заявляет он и добавляет очень уверенно: — Так вот, своё скажу только после того, как узнаю твоё. Он смотрит внимательно в ожидании, а затем оборачивается к девушке от нетерпения, быстро помогая ей собрать пропитанные своей кровью ватные диски: — Клэр, милая, он скажет мне? Если не скажет, скажи ты… Пожалуйста, если я здесь умру, то хотя бы счастливым… Клэр кидает на Майкла многозначительный взгляд, молча предупреждая, что если его не убьёт он, то убьёт она, и Майкл почти согласен с этим предложением. У него было довольно мало пациентов, которые бы к нему клеились, тем более, мужского пола, так что он откровенно не знает, как на это реагировать. Он вообще не очень хорошо умеет реагировать на комплименты, но это не совсем похоже на комплимент, скорее на очень агрессивные приставания. Интересно, можно ли его засадить? Майкл улыбается. — Хорошо, я доктор Фассбендер. Так как тебя зовут? — он очень терпеливый, особенно учитывая, что пациент всё ещё не слишком трезв. Майкл добавляет: — А если будешь подкатывать, то я оставлю Клэр тебя опрашивать. — Доктор — это имя? Милый, не обижайся, но ты очень… — Джеймс уже почти расстраивается и поджимает губы задумчиво, чтобы подобрать ответ и не нагрубить, иначе добьётся противоположного эффекта вместо того, который ему необходим. — Очень… непонятливый. Не знаю, как ты свой медицинский закончил, я слышал, там тяжело учиться… Он понимает, что находится не в лучшей форме и, возможно, из-за этого с ним не слишком охотно идут на контакт, но он все равно старается. Думает над фамилией, сдержанностью и легким акцентом в говоре, — этот парень кто-угодно, но точно не американец. Джеймсу очень нравится. Он сам знает, что слишком уж навязчивый, но никогда не потерпит рядом с собой кого-то, кто не уважает его личные границы. Впрочем, расстраивается он не долго, — теперь ведь может заявиться в эту больницу, назвать фамилию и добиться всё-таки своего. — У нас с Клэр ничего не выйдет, — отвечает Джеймс, решая быть не таким напористым, но улыбаться все равно не прекращает. — Ладно, уговорил. Узнаю твоё имя в журнале, когда капельница закончится. Я Джеймс Макэвой для твоих бумажек и просто Джеймс для тебя, милый. Майклу очень хочется закатить глаза, дать этому парню проспаться и поскорее уйти отсюда, потому что вся эта ситуация была не самой приятной, но это его работа, которую он обязан выполнить. — Да, я знаю, что не выйдет, ты не во вкусе Клэр. Правда? — он подмигивает девушке, но она, закатив глаза, уходит. Майкл понимает, что остался в этом один, и записывает имя. Джеймс изгибает брови вопросительно, но потом провожает взглядом медсестру, отмечая игнорирование вопроса, и снова улыбается парню, правда, уже мягче и всё ещё совсем беззлобно. — Да как я погляжу, ты тоже не в её вкусе, — отвечает Джеймс, мысленно добавляя «зато в моём». Майкл снова сводит брови на переносице. Он не станет говорить, что даже не пытался что-то завязать с ней. — Дата рождения, номер страховки, имена ближайших родственников? Майкла, кстати, всё ещё немного напрягает перспектива «быть найденным» этим Джеймсом, потому что он чересчур настойчив. Но если будет хорошо себя вести, то может они даже выпьют вдвоём кофе… Если, как говорится, думает Майкл, пока пациент пытается разобраться с кучей вопросов, игнорируя гудящую голову. — Так, погоди… я телец по гороскопу, значит… день рождения двадцать первого… апреля… Страховка, по-моему, просрочена… — Джеймс перебирает в голове всех своих родственников, надеясь вспомнить кого-нибудь живого или того, кого он видел в последний раз не десять лет назад. — Джой… это моя младшая сестра, но она в другом штате. Мне, кстати, кажется, дурочка сменила адрес, потому что на мои письма и звонки не отвечает уже несколько лет… но это не важно. Слушай, я в больнице бываю редко, но я точно здесь не впервые, и каждый раз путаю август с апрелем, а вы все спрашиваете одно и то же, но это ничего не даёт, так что не переживай, ладно? Майкл поднимает вопросительный, изучающий взгляд. Джеймс… очень странный. Он не помнит своего дня рождения, и Фассбендер надеется, что это из-за препаратов. У него нет никого, и даже его сестра сменила адрес… Этот парень — опасен для общества. Майклу интересно как минимум. — Ты знаешь, какое сейчас число? — уточняет он с лёгкой улыбкой, не будучи уверенным, что ответ ему дадут правильный. Джеймсу нужно дать проспаться, и Майкл сделает это, как только всё закончится. — Сегодня двадцать первое мая… честно, я уже третью неделю не работаю, так что и за календарём не слежу. И не знал бы, если бы не вчерашняя газета, — улыбается Макэвой, а потом умолкает на несколько секунд и, что-то обдумав, заключает: — Нет, погоди, я же посмотрел вчера, значит, сегодня двадцать второе. Двадцать второе мая. Скоро США пошлёт нахер Британию и возомнит себя независимым государством… хотя нет, июль идёт после июня… не так уж скоро… эй, хватит, я устал… — устало мычит он. Майкл не может прекратить улыбаться этой умственной эквилибристике. Очаровательно, это просто очаровательно. — У тебя было отравление — алкогольное и наркотическое. Веселая тусовка? — Вчера ведь был митинг в центре, ты точно знаешь об этом! Так вот, если уже есть утренние газеты, можешь посмотреть фото на первой странице, я там точно буду, одного нахального журналюгу догнать на успел! Скорее всего, я на крыше красной машины с бутылкой пива, но ты не переживай, я так себя веду только на парадах и митингах, и только в последние два года… — Хорошо, я посмотрю… За свои права воевал? — со смешком уточняет Майкл и опускает карту, понимая, что диалог не сложится. Вернее, сложится не в том направлении. — Вы там много шуму наделали. Весь город на ушах. Джеймс садится удобнее на кровати, стараясь размять плечи и спину, при этом не потревожив пострадавшие руки, потому что, если он вырвет второй катетер, капельницу придется ставить в кисть, а он помнит, как это больно и проблематично. — Вот именно… О, милый, это потрясающе. Потрясающе знать, что твой голос имеет вес, что ты можешь принять меры в случае, если тебе что-то не нравится. Ты и тысячи таких, как ты, — рассказывает он, глядя в серые, наполненные тихим восторгом глаза с таким доверием и открытостью. — Эти мудаки готовы вручать мне медали за убийство миллионов мужчин на войне. И готовы убить меня самого за любовь к одному мужчине. Насколько это правильно по-твоему? У Джеймса аж глаза загораются от вопроса, и он едва не кричит, так вдохновенно рассказывая про свои права спать с мужчинами. У Майкла немного таких знакомых, но никто из них не был настолько уверенным, как Джеймс. И никто из них не считал себя настолько правым. В смысле, разумеется, Майкл, как врач, не считал это болезнью, которая нуждается в лечении, скорее, состоянием организма. Был уверен, что значительно на это влияет окружение, в котором человек растёт. Но его друзья, в основном, тихие и спокойные, предпочитают, чтобы никто не знал — аргументируя тем, что хотят отношения к себе, в первую очередь, как к людям. Майкл понимает — говорить о своём партнёре, а потом прямо видеть в чужих глазах, как человек представляет ваш секс… Просто отвратительно. — Пафосно, — соглашается он и, может быть, это немного растопило его сердце. Может быть. — А ты не думал работать оратором? — Я учитель литературы, милый, это лучше, — Джеймс звучит так, будто хвастается, а затем сжимает пальцами край белого халата и сдаётся. — Ну пожалуйста, солнце, назови своё имя уже, до журнала ещё добраться надо, а я скоро начну звать тебя Стэнли… — Я не Стэнли, — отвечает Майкл, тяжело переводя дыхание. — Когда проспишься, может быть, скажу своё имя. Если будешь себя хорошо вести и не приставать к врачам. И к пациентам. Джеймс опускает взгляд, надеясь заглянуть в карту в руках у парня и, может быть, высмотреть там всё-таки его имя, но потом смеётся и отрицательно качает головой. — О, нет-нет, прости меня, конечно, ты не Стэнли. Стэнли — это мой бывший, а у тебя слишком классная и абсолютно неподходящая к этому имени фамилия. Обещаю хорошо себя вести, только не отдавай меня Клэр и заходи, как будет минутка, хорошо? Пожалуйста. Кстати, принеси сегодняшнюю газету, если сможешь, хочу посмотреть, как я получился. Майкл ничего не говорит в ответ на сравнение с бывшим, и слышит, как его зовут со спины. Он пожимает плечами и пятится назад. — Хорошо, вандал, отдыхай. Я Майкл. Зайду позже. Он салютует, выходя из палаты, и Джеймс просто расцветает, но больше ни слова не говорит, сдерживая порыв послать воздушный поцелуй, всё ещё чтобы не тревожить капельницу. И Майкла. Все желания на сегодня, кажется, достигнуты, это было обманчиво сложно, и Джеймс сидит в палате, независимый и самый довольный, и улыбается мечтательно. На фоне кто-то стонет, очнувшись от наркоза и осматривая швы на брюхе. — Майкл-Майкл-Майкл, — смакует Джеймс имя на языке, а затем оборачивается к своему временному соседу по палате, которого, по пути в другое отделение, кажется, забыли здесь. — Да ладно тебе, могло быть сердце или, что ещё хуже, задница! — Да пошёл ты! — звучит надрывно в ответ. — С удовольствием бы, но не могу, у меня капельница не кончилась ведь, — будто не поняв посыла, абсолютно искренне напоминает Джеймс и показывает руку в подтверждение. Ему здесь нравится. Так что он решает устроить себе внеплановый официальный отдых от отдыха и от внешнего мира. Пусть и на два дня, но ему хватит с головой. Плюс ко всему, такой джек-пот. Он высыпается, его отпускает, и все становится просто замечательно, к тому же, Майкл, как и обещал, заходит. В основном, конечно, чтобы поинтересоваться самочувствием и просто коротко проинформировать его о последних новостях, его состоянии, и о том, когда можно будет выписываться. Но Джеймсу этого достаточно, и он едва держит взгляд на уровне его глаз во время разговоров, чтобы не отпустить его на губы и не спугнуть. — Ты что, правда совсем один? — спрашивает Майкл как-то, во время одного из таких заходов. — О-о, солнце, я никогда не бываю один, — рассказывает Джеймс, сидя в койке по-турецки и рассматривая своего нового друга, опустившегося на край соседней пустой кровати, являющегося по совместительству его лечащим врачом. — У меня, как минимум, девятнадцать детей. Ну, в смысле, не моих кровных, конечно. Не хочу хвастаться, но я был у них любимым преподавателем. Ни один из них не пропускал мою литературу, ты точно хочешь спросить, как такое возможно! Господи, да я знаю, у кого из них аллергия на цитрусовые, а кто в свои двадцать всё ещё девственник, извини за подробности, — расплывается в улыбке Джеймс и даже выравнивается, запуская пальцы в отросшие взлохмаченные волосы, чтобы пригладить их назад. — Ты один из тех учителей, которые водят детей покурить травку, а потом их отправляют в суд злобные родители? — смеётся Майкл. Это крайне нелепая ситуация, да и он, как врач, должен быть против наркотиков, даже таких, как марихуана. И был бы, если бы не курил её сам временами. Эта личность явно очень колоритная. Джеймс шумный, активный, беспокойный, абсолютно незакомплексованный и открытый, что поразительно. И Майкл всё ещё не понимает, хорошо это или плохо. Но он и красивый тоже, что часто сходит с рук. Но Майкл не сомневается, что преподавателем он был отличным, и смотрит на тёмные волнистые волосы, отливающие рыжим в солнечных лучах. — Вот и нет! — подмигивает хитро Джеймс. Прикладывает два пальца к виску и, внимательно глядя своему врачу в глаза, тише добавляет: — Я намного умнее, милый. Я не повёл бы их покурить и обсудить литературу, если бы не был уверен, что ни один из них не будет болтать об этом. А вот свои взгляды я скрывать не собирался, поэтому проработал там всего год. Но семестр я с ними закончил, каждый у меня на отлично сдал! Ох, а какой костью в горле я был всей кафедре. Вернее, не совсем костью, но об этом позже. А теперь расскажи мне что-нибудь ты, я, например, слышу и вижу, что ты не американец! — Был бы у меня такой учитель как ты, — я бы, может, пошел на филологию, а не в медицину. Хотя, наверное, я не очень жалею. Я ирландец, — усмехается Майкл, — И немец. Что, акцент режет слух? Джеймс выравнивается снова под его взглядом, складывая руки на груди, и мнет зубами мягкие губы, когда Майкл говорит о своей национальности, думая о том, какое перед ним совершенство, — такой сдержанный, такой красивый, так улыбается, что Джеймс сейчас ослепнет. К тому же, явно профессионал своего дела. А ещё для Джеймса никогда не имела большого значения национальность, но он задумывается об этом, и выясняет, что парень перед ним, кажется, идеал. И в этот раз он очень надеется, что это не из-за того, что всё слишком удачно сложилось или потому что он очень влюбчивый. — Нет-нет-нет, не «режет слух», скорее… будоражит? Да, это то, что я чувствую, — щелкает пальцами Джеймс, когда находит нужное слово. — Хотя я не уверен, что это не из-за дряни, которую вы мне вливаете второй день… — Рад, что я тебя будоражу, — смеётся Майкл. — Таких комплиментов мне ещё никто не делал. И не надо жаловаться, это гораздо лучше, чем та дрянь, которую ты вливал в себя до того, как попал сюда. Джеймс закатывает глаза, а затем вдруг наклоняется вперед, упираясь локтями себе в колени и подпирает ладонями подбородок. — Ну, а ты ничего не заметил прямо здесь? Что-то тако-ое, что не выносят англичане… что-то тако-ое… отвр-р-ратительное… — Да, заметил, тебя. И твой шотландский акцент, портящий всю эстетику. Эдинбург, Глазго? — Майкл едва сдерживается от смеха и протягивает ему свой стаканчик с кофе. Это всё больше напоминает миниатюрное свидание. Прямо в палате. — Глазго! — кивает Макэвой и отстраняется, отвлекаясь теперь на кофе, отпивая его, а затем берёт белый стаканчик осторожно обеими руками и заинтересованно его рассматривает. — Вплоть до двенадцати лет. Но традиции-то я должен сохранять, верно? Не всем же здесь мерзко тянуть гласные. Джеймс щурится, осматривая стаканчик в солнечном свете, в какой-то момент на одну секунду сосредотачивая взгляд на Майкле на фоне, но быстро отводя глаза обратно. — А почему так грубо? Боишься не справиться? — интересуется вдруг он, по виду будучи совершенно незаинтересованным, и отвлекается на мгновение. Тянется к халату Майкла, забирая ручку у него из нагрудного кармана, и не смотрит больше на парня, теперь стараясь что-то нарисовать на стаканчике, да так, чтобы не вылить оставшийся в нём кофе. Криво, на весу и с усилием у него выходит четырехлистный клевер, заряженный, вероятно, на удачную смену в больнице, после чего Джеймс так же быстро возвращает ручку парню, все ещё не глядя на него. Майкл никак не комментирует наглую кражу ручки прямо из кармана, и просто с любопытством и умилением наблюдает за тем, как Джеймс рисует. Это… Очаровательно, право слово. Полюбовавшись своим кривым творением немного, парень возвращает ему кофе. — С таким-то ураганом… боюсь. Я правда нравлюсь тебе настолько сильно, что ты рисуешь мне на стаканчике? — с искренним любопытством спрашивает Майкл и подмигивает, забирая. Он смотрит на Джеймса, но оглаживает пальцами рисунок. Джеймс в ответ показательно отворачивает голову, улыбаясь, и утыкается взглядом в низкий палатный потолок. И, что ж, это самое милое заигрывание за всю жизнь. Майкл в восторге. — Ты здесь ещё на сутки. Имеет смысл проверять тебя на дополнительные заболевания, как думаешь? Макэвой вдруг поднимает на него растерянный взгляд и даже паузу перед ответом держит какое-то время. Это намёк? Зелёный свет? Проверка перед следующим уровнем отношений? Какая своеобразная и насколько удачная… Джеймс не любит тешить себя пустыми надеждами, но его усилия окупаются, и что может быть лучше? У него даже в животе моментально собирается приятно-тревожный комок, разлившись после по телу умиротворяющим теплом, и парень сначала расплывается в улыбке, а затем стушевывается и прячет взгляд буквально на несколько секунд. Но быстро берёт себя в руки. — Ох, я занимался этим не так давно, для новой работы нужен был осмотр. Так что не волнуйся. Хотя, если хочешь моей крови, я не против, конечно. Он действительно не против. И он смотрит на Майкла с гордостью и нахальной улыбкой, когда не обнаруживается ничего, кроме лишних двух килограмм на фоне не слишком высокого роста. Рядом с Фассбендером Джеймс вдруг обнаруживает, что ему не помешало бы прибавить недостающие десять сантиметров, и понимает, почему не слишком импонировал девушкам. Но после проверок Майклу снова надо уходить на вечерний осмотр, и Джеймс этими частыми уходами, на самом деле, очень недоволен. Им нужна иная обстановка. Но такими темпами, он знает, — её не долго ждать. Поэтому, не смотря на запрет и не желая больше оттягивать, Джеймс вечером, перед началом ночного дежурства, болтает за стойкой с новой очаровательной медсестрой, якобы к слову интересуясь, где его лечащий врач, Майкл Фассбендер. А затем, обходя свою палату, тихо выходит в приемное помещение из отделения, в котором уже собираются гасить свет. Ускользнув от взгляда санитаров, парень открывает двери нужного кабинета, быстро заходит внутрь и салютует Майклу, который как раз убирает на столе после рабочего дня. Джеймс кивает сам себе, взглядом измеряя стол и думая, поместится ли, если ляжет поперёк… Но это не имеет значения, он разберётся в любом случае. Он аккуратно поддевает пальцами защёлку, закрывая двери кабинета на замок бесшумно изнутри, подходит к столу и, как только Майкл оборачивается к нему, сжимает пальцами воротник его халата. Затем касается шеи, грубой линии челюсти и наконец очень ласково берёт чужое лицо в ладони, накрывая тонкие губы своими и целуя с такой нежностью и рвением, что у него самого кружится голова. Но он знает точно, зачем он здесь, так что быстро пробегает пальцами по чужому телу вниз, останавливаясь на уровне ремня и нетерпеливо вытягивает его из пряжки, облизывая Майклу губы и всё прося его открыть рот. Но Майкл смотрит на него очень удивлённо. Хоть он и отвечает на поцелуй, потому что… отличный вопрос, почему, на который Майкл ответить не может, но он не собирается трахаться прямо в своём кабинете. Так что Джеймс озадаченно поднимает взгляд и сводит брови, отшатываясь и обнаруживая… что Майкл его оттолкнул. — Мистер Макэвой, какого хрена вы вытворяете? — Майкл поспешно застёгивает ремень, хочет кого-то ударить, а ещё у него немного покалывает губы. Он смотрит на Джеймса, и Джеймс выглядит очень встрепанным и довольным собой. Фассбендер не должен спать со своими пациентами — даже с теми, кто к нему подкатывает, и кто ему нравится. Во всяком случае, не собирается делать это… вот так. Джеймс смотрит на него с искренним удивлением и даже не сразу находит ответ. Только оборачивается машинально на двери, будто сказанное относится не к нему, и, никого у себя за спиной не обнаружив, снова смотрит на Майкла почти возмущённо. — Что?.. Что не так? Ты разве… — до Джеймса вдруг доходит, что проверка могла быть не намёком, ведь они всё-таки в больнице, или ему самому слишком сильно хотелось бы считать это намёком. Макэвой сразу же начинает краснеть, не понимает, в чем дело, почему вдруг Майкл несогласен. И у него не было такого опыта, так что срочно надо придумать, как не ударить в грязь лицом. А в голове, как на зло, пусто, он был слишком увлечён предвкушением. — Ты… Я, вообще-то, зашёл не за этим, мне показалось, ты сказал… погоди, ты не хочешь со мной спать? Я просто думал… — Джеймс вдруг меняется в лице и теперь выглядит очень грустным, смотрит на Фассбендера беспокойно и потерянно. — А… почему ты не хочешь со мной спать? Теперь они стоят оба, абсолютно не понимающие ситуацию, а Джеймса ещё и будто только что оскорбили и прокляли. Он смотрит примерно как все те девушки, которым Майкл отказывал с фразой «ты не мой типаж, милая». — Что я такого сказал и за чем ты тогда зашёл? — злится Майкл. Не на самого Джеймса, а, больше, на саму абсурдность. Ему не нравится случайный бессмысленный секс, не его стихия. — Почему я должен хотеть с тобой спать? Мы едва знакомы, ты мой пациент, и я всё ещё на работе, нахрена мне с тобой спать? — Я вообще-то, — Джеймс думает несколько секунд, понимая, что его оправдания выглядят очень нелепо и неправдоподобно, но его уже интересует совсем другое. — Я заходил узнать за свою выписку! И я, ну… подумал, что я тебе нравлюсь. И ты мне тоже нравишься, очень… и я, ну, сам ведь пришёл. Так почему бы людям, которые друг-другу нравятся, не заняться любовью, я не понимаю… Он поджимает губы. Он знает, что любой опыт необходимо принять, но осадок все равно остаётся. Хотя, может, дело правда не в нём? Может, Майкл не хочет спешить или ему не по душе обстановка… но ведь Джеймс ему прямо сейчас на этом столе дать готов, что ещё надо? — Ладно, я поспешил? То есть, это не потому, что я тебе не нравлюсь? — Макэвой нервно и неловко смеётся, а затем опускается на диван, разминая пальцы рук, чтоб отвлечься на что-то, потому что смотреть на раздражённого, растерянного Майкла ему не слишком хочется — он очень боится, что безвозвратно все испортил. — Ладно, ну… прости меня, милый. Я думал, что предложение пройти осмотр здесь и обновить страховку — это намёк от тебя. Майкл вскидывает брови, совсем растерявшись. Для него это всё выглядит как нелепая сцена из комедий по телевизору. Таких, где ещё на фоне звучит смех. Он внимательно слушает запинающегося Джеймса, и сам едва сдерживает усмешку. Ему правда так неловко? И он действительно настолько переживает из-за отказа от секса? А если бы Майклу не нравились парни, тогда что было бы? — Каким образом осмотр в больнице — это подкат? — он практически не верит своим ушам, но это уже больше всего смешно. — Тебя выписывают завтра утром, и, Господи, хотя бы сходи со мной на пару свиданий, прежде чем трахаться на столе в моём кабинете. Запах таблеток ни разу не сексуален. — Ну ты ведь должен убедиться в своей безопасности перед тем как… погоди-ка, то есть, после пары свиданий запах таблеток станет для тебя комфортным спутником нашего секса? — Джеймс изгибает бровь пораженно и уже сам не против рассмеяться. Майкл качает головой, молчит несколько секунд, глядя на него очень скептически, думает, а потом подходит к столу, достает из стопочки визитку и суёт её Джеймсу. — Позвони мне завтра вечером. И обещаю обойтись без осмотров. На предоставленную визитку Джеймс реагирует почти с восторгом, — значит, никакой критической ошибки он пока не совершил, а Майкл действительно дал ему зелёный свет. Только немного позже и не так, как Джеймс ожидал. — Ничего себе, это твой домашний? — спрашивает Макэвой. У него это вызывает восхищение. То, что Майкл даёт свой домашний номер своим пациентам, а значит, заинтересован в их проблемах и готов проконсультировать в любое время? Джеймс опускает веки, рассматривая визитку, и у него от этой просто очаровательной догадки щемит сердце. Он не уверен, что его телефон ещё не отключили, потому что он уже несколько лет пользуется соседским, но… — Хорошо, я позвоню… а знаешь, я лучше приеду за тобой. Завтра вечером. Хорошо, милый? Я знаю, что у тебя завтра тоже дежурство, а потом выходные. Я приеду, — обещает Джеймс, а затем кладёт ладонь Майклу на плечо и ласково целует его в щеку перед тем, как попрощаться. Первый вопрос у Майкла в голове это «откуда он, блять, знает моё расписание?», но задавать его он не решается, ожидая очевидного ответа. Джеймс долго дергает дверную ручку, не понимая, почему не открывается дверь, а затем, догадавшись, со смехом покидает кабинет. Майкл выдыхает, накрывая ладонью глаза и трёт пальцами переносицу, отходя от случившегося ещё несколько минут. Если он действительно завтра приедет, то это будет просто сумасшествием…Часть 1
15 мая 2020 г. в 01:48
Джеймс никогда не жаловался на свою жизнь. В ней было полным полно всякого дерьма, но он все равно никогда не хотел бы умирать или, например, менять её на чью-нибудь другую. Конечно, при условии, что в той, чьей-нибудь другой, не будет виллы у океана и десятизначного счета в банке. Но всё равно, он бы точно хорошо поразмышлял бы перед тем, как согласиться, будь у него возможность подобного обмена.
Убрать из жизни всю дрянь у него не выйдет никак, он об этом догадался немного раньше своих сверстников, в детстве, когда отец бросил их семью, а мать оставила его с младшей сестрой на попечение своим, не слишком заинтересованным во внуках, родителям. Так что Джеймс ещё в год своего совершеннолетия вбил себе в голову не избегать проблем, а отчаянно бороться с ними.
В этот же год он начал спать с мужчиной старше себя на двадцать пять лет. Но немного позже очень сильно разочаровался, так что, не зная, что предпринять и при этом неплохо разнервничавшись, отбил ему яйца. Старый мудак оказался извращенцем, ожидающим совершеннолетия парня. Джеймс ходил с каменным лицом несколько недель и душился слезами каждую ночь, ошеломлённый новостью о том, что любовь всей его жизни, — первая, настоящая, да ещё и мужчина, — окажется далеко не последней, зато требующей от него регулярного секса, шантажирующей его и абсолютно не уделяющей ему внимания, без которого юноша просто загибался. Джеймс не был тропической гарденией, требующей к себе постоянного интереса и специального ухода, он был скорее чем-то вроде маленького, отчаянно старающегося цвести раз в несколько лет, кактуса. Но если кактус выбросить из окна…
Впрочем, запомнился Джеймсу этот ублюдок всё равно образованным, статным и отменно трахающимся. Чуть позже юноша понял, что у него самого просто не было опыта с парнями, а неплохими ласками было бы начать уважать его собственный комфорт.
В начале отношений, коими их считал только Джеймс, было очень больно и страшно, — особенно ждать проявления любви, комплексовать и переживать о том, не надоел ли он и не требует ли слишком многого. Джеймс бы предпочёл сломать себе обе ноги, чтобы этого не терпеть. Но после решающего удара, у него и самого будто что-то отбилось, сломалось. Осознание окатило уничтожающей волной, сделало больно как никогда раньше, но в последний раз. Всё пошло на спад, и уже через несколько месяцев не представляло из себя ничего больше, чем плохое воспоминание.
Джеймс хорошо закончил университет, получил педагогическое образование и начал преподавать литературу, — потому что она всегда давалась ему лучше остальных предметов, — в колледже. Дети его полюбили с первого же урока, очень сильно, и даже не потому, что он как-то раз вывел их на задний двор обсудить книги и вкусить запретный плод в виде косяков травы. Он уделял внимание каждому, кому оно было необходимо, решительно настроенный в любой момент персонально дать лекцию об уважении себя и посылам к чёрту всех, кто тебя обижает, или же обсудить произведение, смысл которого был его ученикам непонятен. Каждая лекция начиналась примерно похоже. Джеймс стабильно опаздывал сам на несколько минут и позволял дождаться своих учеников, так же игнорировавших утренний подъем вплоть до последней минуты. Затем, просматривая записи, напоминал сам себе учебный план и несколько раз обходил свой учительский стол, листая книгу, навязанную программой. Открывал окно в аудитории, ведь в помещении незамедлительно становилось слишком душно, и после этого, примерно к середине урока, заключал:
— Итак… ох, что имеем сегодня? — начинал он с тяжелым вздохом. — Наш главный хер, прощу прощения, герой в какой-то момент очень жёстко… нет, ладно, знаете, это не важно. Не важно, но вы поняли, о чём я говорю. Это называется проблематикой, инцидентом, завязкой, как вам угодно. Гораздо важнее то, что это высосано из пальца, а он, даже не знаю, нытик? Я тоже люблю в свой единственный выходной грустить, и все вы так же, я уверен. Пишут ли о нас книги? В общем, автору грустно в своём девятнадцатом веке, это заметил каждый, кто читал, — говорил он, с сожалением обводя взглядом освещённую аудиторию и садясь на край своего стола.
Дети показательно запрокидывали голову, устало и разочарованно мычали или захлопывали неинтересную книгу в знак протеста. Джеймс понимающе кивал, тер пальцами переносицу, а затем вскидывал подбородок и, расплывшись в хитрой улыбке, чуть тише объявлял:
— Те же, кто не читал, можете выбрать для себя другую книгу и писать эссе по ней, потому что нам с вами снова подсунули какое-то дерьмо. Мне тоже не понравилось, милые мои, и больше всего я не хочу занимать ваше и своё время, но сегодня я всё равно расскажу, что же тут всё-таки происходит, чтобы ни к вам, ни ко мне не было претензий в случае чего. Договорились? Кто-нибудь захватил мне сегодня кофе, к слову? Потому что я сейчас упаду.
Он ломал программу, подбирал произведения на собственное рассуждение или давал возможность выбирать своим ученикам, которые были, к слову, младше его всего на каких-то пять лет. В аудитории звучали самые неожиданные выводы и было установлено всеобщее уважение к каждому, кто аргументированно высказывал своё мнение.
Остальной учительский состав знал далеко не о всех делах Джеймса, но сам Джеймс понимал, что всё равно не слишком импонирует этим старикам. Он ведь самый младший преподаватель в коллективе и при этом никому не разрешающий обучать себя жизни. Тем не менее, развлечение он себе всё-таки нашёл и переспал с большей половиной кафедры, заодно решив для себя раз и навсегда, что он самый гейский гей во всём Сан-Франциско. И если найдётся кто-то более гейский, чем он, — всё будет решаться через постель.
Но подобраться к статному и относительно молодому заведующему он не успел. Было понятно, что никто не потерпел бы такого поведения, так что Джеймса очень скоро уволили. А он ведь ещё хорошо продержался!
Но последней каплей стало вовсе не поведение, — Джеймс был замечен на одном из первых открытых гей-парадов, в передних рядах, у стен городского совета с громкими оскорблениями и криками на подобие: «Пропустите, я хочу рассказать этим свиньям, как здорово трахаться с мужиками!»
Единственное, что серьёзно расстроило Джеймса — ему теперь придётся расстаться со своей группой, а вместо него к ним точно приставят занудного католического фанатика, часами напролёт рассказывающего о мнимых истинах и Божьей каре за их нарушение.
Но долго Джеймс тоже не грустил и без дела не сидел, напротив, наконец почувствовал себя свободным от мерзких старых и абсолютно не смыслящих в сексе рож. У него в этом городе было достаточно хороших знакомых, так что он находил без особых проблем одну подработку за другой, а когда надоедало — просто не появлялся на работу.
Борец за справедливость должен отдыхать как олимпиец, поэтому Джеймс мог позволить себе пропадать на долгие недели, шляться по ночным клубам, пить, курить и принимать вплоть до отключки. Каждый удачно проведённый митинг на фоне вспыхнувшего особенно ярко в этот год всеобщего недовольства, во всяком случае, заканчивался подобным празднованием, и Джеймс не переживал, потому что о нем всегда находилось, кому позаботиться.
Но в один из дней он, почему-то, очнулся в больнице под капельницей, а не у себя дома, так что сразу же попытался подняться, вырывая из вены катетер вместе с иглой.
— Эй… слушайте, кто-нибудь… я не врач, но мне кажется, я сейчас умру… — заявил Джеймс потерянно оглядываясь, а затем свешиваясь с кровати, чтобы дотянуться до упавшего на пол катетера, стараясь при этом не задевать пострадавшую руку, по предплечью которой теперь текла темная кровь.
Перед глазами всё ещё плыло после сна, и чувствовал он себя не очень хорошо, но всё равно успел рассмотреть парня, подошедшего к нему, бережно прикладывающего ему в локтевую ямку компресс, сгибая его руку в локте, и собирающегося, кажется, ставить новый катетер в другую руку. И Джеймс бы сказал, что это была любовь с первого взгляда, если бы верил в неё.