«Поймите меня… Хоть кто-то…»
С трелью таблоидного обновления Вика очнулась. Белый свет холла ударил в глаза, заставил зажмуриться и тут же машинально забегать мыльным взглядом по соседним замшевым креслам, изучая таких же полусонных посетителей, подоспевших к самому открытию клиники. Пахло родным запахом хлорки, на ресепшене кто-то в промокшем пальто заполнял необходимые соглашения, приглушённо играл музыкальный канал. В этом царстве стерильности и наигранной вежливости Шумских заснула, пока ждала свою очередь, а теперь растерянно пыталась отогнать оковы липкой дрёмы, всё ещё чувствуя, как ноет и жжёт под белым бинтом пострадавшая от взятия анализов вена. Помявшийся талон упал к бахилам увлечённой телефоном женщины, и Виктория с лёгким румянцем стыда подняла его и смяла в руке. Всё вокруг выбивало её из колеи и обвивало тревогой. На улице царствовал сопливый и далеко не тёплый сентябрь. От положенной графиком вахты брюнетку спасла справка-вызов. С учёбой после одиннадцати лет ада в школе у Вики сложились не очень хорошие отношения. Первая попытка поступить в университет подлежала провалу из-за высокой стоимости очного обучения, а после корочки аппаратчика ХВО обстоятельства волшебным образом подтолкнули к работе, и вот, за два года «счастливой» и «раздольной» северной жизни Шумских заставила себя поступить на самое как показалось соцгуманитарое — делопроизводителя. Установочная сессия, благодаря паре тысяч из зарплаты, прошла легко и беспечно, отсрочила появление в институте педагогики на полгода, но жить спокойно аппаратчице не представилось возможным — с упорного нажима Учиха Мадары девушка оказалась на пути в кабинет гинеколога. Первого по солидности в городе, как подмечал ознакомительный стенд. И с каждой секундой, проведённой на опрятном, но жутко неудобном диване, Вика ощущала нарастающие тиски отчаяния. Дурные сны о прошлом всё ещё крутились в голове, как и события минувшего месяца с началом отсчёта в тот вечер, когда она намеревалась дать своим демонам отпор. Но всё отправилось к чёрту на куличики, когда с кухонного стола полетела вся посуда. Первой разбилась сахарница. Весь зыбкий рафинад рассеялся по кафельному полу, затаился в трещинках, захрустел под подошвой домашней обуви. В порыве страсти они оба не заметили, как чуть не задавили кота, как на вечные черенки раскололась любимая цветочная ваза. Сладко, рьяно и смело Шумских целовала мужчину в губы, позволяла его жестоким рукам мять, сковывать до боли в мышцах бёдра, делать всё, что желалось, что напрашивалось. Внутренняя тварь вылезла наружу, и удивление, пропитанное ошеломлением и чужеродностью удивление в глазах Учиха не отрезвило разум девушки. Вика оттолкнула его, дерзко и бессовестно припечатала Мадару к стулу, стащив брюки, стащив с себя всё, что препятствовало, а затем тёмный от сумерек силуэт её худой, но пленительно изящной спины оседлал крепкое естество, будто бы то было для её тела привычным делом. За те минуты, в которое уложилось их резвое соитие, Шумских помнила только до одури оглушающий кайф, когда головка под острым углом проходила по определённой точке, когда всё ещё облачённые в уличные перчатки пальцы генерального теребили налитой клитор. Её сбитая одышка и хриплые постанывания Учиха охватили комнату, пробились через форточку на улицу, испугали соседей. На последних всплесках приближающегося оргазма Виктория закричала так, что дрожащая, едва управляемая от взаимных ощущений ладонь Мадары заменила ей кляп. И уже после того, как страсть затлела ровным дыханием в унисон, брюнет проник в её сознание, оставив где-то в тьме бессознательного состояния хриплый шёпот сквозь призму улыбки: «Шумских, ты просто нечто…». — Прошу прощения, Виктория Викторовна? От воспоминаний аппаратчица уплыла далеко внутрь себя, растворилась в грёзах, не заметив стройную, очень высокую женщину в белом халате, что подошла к ней довольно близко. Встрепенувшись, будто бы её застали за чем-то интимным, Вика, затупив на мгновение, неуверенно кивнула, всё ещё переживая, что её внешний вид в процессе дум мог вызвать какие-либо подозрения. Но это были лишь шалости её разыгравшейся фантазии. — Шараева Елена Григорьевна, с этого момента — ваш лечащий врач. — лёгкий поклон головы, шёлковая аура солидного парфюма. Шумских поднялась на ноги и насторожено улыбнулась. Эта приторная вежливость ей никак не льстила. — Мне звонили по поводу вашего визита, — миловидное лицо доктора с хитрым намёком на что-то личное стянулось в районе глазных морщинок. — Я связалась с центром, где Вы наблюдались ранее. Все данные, включая свежий мазок, уже у меня. Пройдёмте? Словно истукан Виктория поплелась за Шараевой. За показавшиеся вечностью полтора месяца пребывания дома у аппаратчицы стал развиваться синдром одиночки. Так уж сложилось, что после явления Учиха собственной персоной по душу аппаратчицы в день крайней перевахтовки с коллективом у брюнетки стало совсем худо. Редкие, но вполне приятные звонки коллег-операторш сменились сухим общением в чате цеха, а не отличающийся особой скромностью и тактом слесарь и вовсе как-то набрал Викторию будучи в нетрезвом состоянии. Тогда то догадки Шумских подтвердились окончательно — ей, засланному казачку, теперь не доверяют. И неизвестно, какие только темы не мусолятся на родном 207 кусту, пока Вика разбирается со своим здоровьем по настоянию генерального директора… Дыма без огня, раз на то пошло, действительно не бывает. И жизнь аппаратчицы медленно, но верно становилась тому примером. А началось с кардинальной смены образа жизни. Если раньше верным соратником входного дня для синеглазой приходилось охлаждённое пенное, то на пути исправления мнительного духа и едва ли крепкого тела места этому божественному эликсиру не оказалось. Взамен поездок на бессовестно отнятом автомобиле пришли пешие прогулки и бег, еда из кафе «У Саймы» обратилась свежими продуктами (которые, между прочим, приходилось самой готовить), а самым знаменательным событием в однообразном существовании Шумских стал стабильный и головокружительный секс с Мадарой, что заявлялся в её крохотный мир и убогую квартирку до наития часто. В один прекрасный день несчастная кровать просто не выдержала натиска двух тёмногривых тел и с треском сломалась, как и что-то железобетонное между ними. Виктория окунулась в свой персональный ад, побродила в склизкой тине воспоминаний, взбаламутила сокрытые над тихим омутом воды, а затем вынырнула, оставив всю наигранную для мира святость на растерзание хищных рыб. Уже давно она видела, впрочем, как и он, что творилось в недрах никому неизвестной кроме них самих памяти, и картины прожитых Учиха дней затягивали её беспросветной тьмой, наталкивали на печальные, но однозначные мысли — он уйдёт. Рано или поздно всё равно вернётся в жестокий мир и исполнит свою заветную мечту, а её забудет. Как и она его. Потому что прежней Виктории Шумских не останется. Для себя Вика решила — она будет жить, что бы не случится. И похоронит свою любовь к нему, как когда-то похоронила самого дорогого человека на свете… — Итак, начнём с осмотра. В кабинете веяло холодом, специфическим запахом чистого, но всё же общественного, и белый тон стен расширял помещение, наделяя его не очень хорошими ассоциациями. Аппаратчица оказывалась в кресле гинеколога достаточное количество раз, дабы привыкнуть, но привычка оставалась за гранью привычного. Всё также мерзко и страшно. — Вещи оставьте на стуле. Проходите, располагайтесь, — покорно и монотонно Вика поставила к спинке сумочку, принялась раздеваться. — И назовите, пожалуйста, дату последних месячных! — С двенадцатого по семнадцатое сентября… И без того тихий голос девушки от долгого молчания сел, прозвучал хрипло и малоприятно. Для Шумских разговоры на тему её болячек даже с врачом подходили под разряд постыдных, но сохраняя внешнее спокойствие, Виктория решила — она пересилит это, как и много прошедших раз. На пояснице, под тончайшей клеёнкой почувствовалась прохладная поверхность смотрового кресла. До нужной ширины раздвинулись ноги. Когда Шараева закончила заполнение данных и приступила к осмотру, брюнетка нервно выдохнула и сжала на груди переплетённые пальцы. — Замечательно. Значит, сегодня девятый день, — проникновение, дискомфорт. — Расслабьтесь. Беременности были? — Нет. — А планировали? — Да… — не моргающий взгляд в белый потолок. — Не сейчас. Два года назад. На протяжении примерно года. — Партнёр проверялся на качество эякулята? — У него всё было в порядке. — А сейчас, я так понимаю… — на секунду блондинка замолчала, размышляя, уместен ли в обстановке данной клиентуры такой вопрос. — Партнёр у Вас другой? Вика усмехнулась, но ответила нейтральным «да». — Угу… — деликатно и осторожно, отличительно не так, как в поликлинике, Елена Григорьевна примяла напряжённый живот, прощупала интересующие органы. — У меня всё. Вставайте. Совсем немного, но страх и нервная дрожь отступили, добавив Шумских немного уверенности и легчайшего покоя. Осознавать, что врач в курсе, кто твой любовник — такое себе удовольствие, но синеглазой от этой истины стало даже смешно. Кратко говоря — в себя поверила. — Что ж, Виктория Викторовна, предлагаю Вам следующее, — закончив заносить информацию в компьютер, Шараева развернулась к пациентке и приняла деловитую позу, продолжив: — Раз мазок у Вас чист, будет разумно оценить проходимость маточных труб, пока позволяет цикл. Не будем же мы ждать ещё несколько месяцев… — укола в словах женщины не было, но Виктория сдержано дёрнула от обиды головой, неконтролируемо поменявшись в лице. — Процедура малоприятная, но безболезненная. Если же окажется, что всё у вас в порядке, то произведём МРТ гипофиза и разберёмся, что у нас с гормонами. К сожалению, вероятнее всего, что проблема именно в них. Впервые за долгие годы Шумских показалось, что она на развилке. Ещё немного, и всё встанет на свои места. Буквально за руку её проведут через тернии обследований, но разберутся в характере заболевания и вылечат. Избавят от комплексов и боли… Но за всё, как известно, приходится платить. — Сколько мне это обойдётся? Григорьевна слегка опешила. Нечасто к ней приходили настолько наивные и запуганные люди. Эта Виктория казалась слишком приземлённой, слишком прозрачной для статных и знающих себе цену дам, посещающих её кабинет во многом для модной «галочки». Однако, вероятно, когда-нибудь власть и покровительство испортят и эту девушку. Вопрос времени. Едва скрывая каверзную, но вполне себе мягкую улыбку, женщина наклонилась к Шумских поближе, по-матерински, совсем уж нежно взяла её ладонь в свою. — Дорогая, — отточенный тон вежливости сменился ухмылкой, и практически шёпотом, смотря то в глаза девушки, то на её атласную блузку, Елена промурлыкала: — За все приёмы и анализы уже давным-давно заплатили. Иначе Вас бы здесь и в помине не было. Через силу, но совершенно осознанно Вика усвоила и запаяла на опыте этот негласный урок. С лёгкой печалью она признала, что былая жизнь подобно пеплу развеивается ветром перемен, ответив настолько уверенно, что Шараева поразилась: — Тогда, Елена Григорьевна, — синие зенки брезгливо покосились на жест немолодых рук. — Постарайтесь не разочаровать меня.***
Трансляционный зал «******-информ» кипел в работе. Персонал то и дело носился, шнырял однотонными костюмами туда-сюда, резкими вспышками прожекторов регулировался свет, от ведущей главного эфира разило на весь повильон приторными «армани», и во всей суете показушной подготовки казалось, что время остановилось. Смазалось в сплошной спектр неясных красок и сухих запахов. В неопределённый момент созерцания всего этого Мадаре на долю секунды поплохело: зазвенело в ушах и померещилось занесённое песком поле… Лицо пылающего мальчонка, кажется, — Наруто… Но, моргнув до боли пересохшими глазами, Учиха вдруг очнулся, принюхался. Мираж растаял вместе с острым ощущением присутствия — там, где всё началось. Где всё закончилось. По-прежнему он оставался в мягком кресле, за односторонним стеклом зала ожидания, за пределами которого назревал процесс назначенных с ним съёмок. Ежегодное обращение генерального директора «Муген» должно было состояться сегодня. Точнее — в грядущие минуты. Залпом Учиха осушил стакан с поданной водой, чуть не разбив, поставил его обратно, помассировал ноющую переносицу. Всё ещё находясь под впечатлением, мужчина был готов поспорить, что всего на секунду, на ничтожное мгновение вернулся в свой мир, затрепетал от тяжести доспехов и едкой копоти… И вновь потерял его. Настроение улетучилось вместе с любым желанием делать что-либо, кроме кровопролития. Обито, сидящий в смежном кресле в чересчур синем спортивном костюме, бесил как соринка, попавшая в глаз. Отягощённый тёмными мыслями, Мадара признался сам себе, что во многом его непутёвый потомок всё-таки прав — затягивать с возвращением в «свой» мир не стоит. Кто-то обязан покончить с ненавистью, даже ценой всего. — Как ты думаешь, Тоби, — неохотно, но волей-неволей изувеченный поднял на «деда» замасленный чтением взгляд. — Соверши ты ритуал сэппуку или умертви себя любым другим образом — это бы вернуло тебя назад? Потомок задумался, но ответил не без тени сарказма: — По части самоубийств у нас мастак ты, Мадара, — отложил книжку, скрестил руки в замок и разместил их на расставленных ногах. — Но, признаться честно, я думал об этом. Сомневаюсь, что помогло бы. В конце концов, нас телепортировали, а не убили… Рисковать зазря — нет, спасибо. Мадара ухмыльнулся, подпёр уставшее лицо кулаком. В душе у него ликовало и искрилось горделивое самолюбие. Всё же Учиха — есть Учиха. Только плоть от плоти может понять ход его мыслей. — А камень отдавил тебе не все мозги. Но Обито был явно не в духе. Молча уставился обратно в «Аристос»*, будто бы никакого всплеска инициативы со стороны Учиха старшего не было, вникнул в строки. О чём думал его соратник, Мадару мало интересовало. Да и времени на это у него не осталось: в помещение вломилась гримёрная шушара, и слишком резвым для своего преклонного возраста шагом просеменила позади всех облачённая в деловой костюм Алсу Ильзаровна. На смуглом и отдалённо напоминающем ссохшийся абрикос лице играло отчётливо видимое беспокойство. — Господин Мадара! — тихо начала она, едва завидев начальника в поле своего близорукого зрения. — Произошло какое-то недоразумение. Поистине вопиющий конфуз! Я бы не стала вас тревожить, но господин Хошигаки настоял, и я… У Мадары закрались нехорошие подозрения и он не выдержал, приказав: — Короче, Ильзаровна. Трясясь, как одинокая берёза на ветру, что совершенно не соответствовало отдрессированной за годы работы с Учиха женщине, Алсу сбито начала: — Мне буквально несколько минут назад позвонили с клиники, не помню, как название… Не важно. Какая-то Шараева… Невнятно промусолила что-то про какую-то девушку, которой стало плохо. Хотела к трубке Вас, но я… От того, как резко Мадара соскочил с места, служащая от испуга зажмурила глаза и вжалась головой в плечи. Аура, заполнившая всё вокруг, заставляла содрогнуться. Пришедшие вместе с секретаршей девочки-гримёрши машинально отступили за спину старшей. Один Обито казался безмятежным и продолжал углубляться в чтение. «Человечество — на плоту. Плот — в бескрайнем океане»*… — Обито, выступишь за меня. — Чего? — как только до отрешённого сюжетом писанины мозга парня дошёл смысл происходящего вокруг, он явил искреннее недовольство следующим: — Сдурел совсем?! Это твоё обращение! Я не похож на генерального директора. Лицом не вышел! — не зная, как ещё отмазаться от очередных сваленных на плечи обязательств, Тоби добавил: — И я без костюма. — Наденешь мой! — Ещё чего! — Наденешь!.. — Как же это?.. Да что же… Да как?!.. — едва не покраснев до оттенка вишни, увидев, как Учиха резво и совершенно бесстыдно начинает раздеваться, Ильзаровна поспешила вывести всех посторонних прочь. Всё происходящее походило на гротеск, ужасный каламбур. Что же такое могло произойти, что Учиха Мадара как с катушек съехал?.. За предусмотрительно прикрытой дверью ещё с пару минут доносились хриплые возмущения инженера и непонятное копошение, которое резко сменилось краткой, но удушающей напряжением тишиной. Вдруг, едва не снося всё на своём пути, генеральный буквально вихрем пронёсся мимо всех к выходу, заставив едва не шмякнувшеюся в гипертонический криз Алсу Ильзаровну взять всё в свои руки и настороженно оценить обстановку. Выглянув из-за косяка двери непривычно выпученными, тёмными глазами, женщина приглушённо вымолвила: — Обито, голубчик… Что же это делается?.. — Спокойствие! — оставшийся Учиха как ничего не бывало заканчивал с примеркой чуть большого в плечах костюма, наспех завязывая галстук. Взбаламученное поведение предка настораживало не по-детски, но образовавшаяся проблема требовала немедленного разрешения, и Обито оставил злость к Мадаре на потом, обратившись к умственной трезвости. — Дамы, планы резко изменились, работаем в авральном режиме! И всё же что-то здесь было не чисто… Оставалось только выяснить — что? — Спичрайтера и продюсера сюда, бегом!..***
От едкого запаха пропитанной нашатырным спиртом ваты у самого носа Виктория пришла в себя. Во тьме, что затмевала привычный мир, расцветающими пятнами света вырисовывалась не до конца осознанная мозгом картина: незнакомые, но обеспокоенные лица, белый потолок, словно помещённые в вакуум голоса, твердящие не то про давление, не то про то, что не приди она в себя — полетят их головы… Неприятная схваткообразная боль внизу живота распирала, приносила дискомфорт, и Шумских, как пьяная, неуклюже попыталась поднять корпус туловища, чтобы как-то встать и уменьшить эти невозможные пульсации, но её остановили. Не сразу, но постепенно всё вокруг неё стало сфокусированным и привычным. Осознав, что случилось, тело аппаратчицы охватила паника. — Тише, тише! — когда ком в горле помешал вдохнуть, Шараева — единственная, кого из всей этой толпы Вика признала, помогла девушке взять себя в руки и дёргано, но всё же втянуть в себя ледяной от распахнутого окна воздух, подавив тем самым необузданный, накативший вместе со слезами страх. — Так, умница, давай-ка, приходим, приходим в себя… Кажется, что-то явно пошло не так. Всё началось весьма безобидно — хоть и неприятно, но не проблематично. В какой-то момент, вроде бы даже тогда, когда блондинка вынесла облегчающий вердикт — «трубы проходимы» — неожиданный холодок подкатил к глотке и сознание улетучилось, унеся в беспамятное никуда. Как только всё сложилось в одно целое, Виктория растерянно спросила: — Что произошло? Попросив всплеском руки вовремя пришедший на помощь коллектив выйти, Елена, внешне сохранявшая вынужденное спокойствие, поясняюще ответила: — Ты перенервничала. Упало давление. — решив, что сейчас не до фамильярности, Шараева отошла от принятого «на Вы». — Я сообщила, кому нужно, так что скоро за тобой приедут. Сейчас лучше полежать и отдохнуть. Если неважно себя чувствуешь — поставим систему. Но вопреки стереотипам, Вика собралась с мыслями и своим физическим состоянием довольно быстро. Никаких посторонних болей, за исключением спазма в животе от контрастного вещества, она не испытывала. Совсем невесомо плыло перед глазами, как с простого спросонья, и приняв позу полусидя, Шумских, посидев так с минуту, уверенно произнесла: — Не стоит. Всё нормально. Но на самом деле ничего «нормального» в широком смысле этого слова не было. Ухоженные стены клиники буквально въедались, проходили пугающей белизной насквозь, навивая подсознательные и во многом детские страхи. Находиться здесь дольше положенного не хотелось, а ещё больше — не хотелось впутывать во всё это Учиха, который в последние дни целиком и полностью отдавал себя работе… Ну, или Виктории хотелось в это верить. Она, собственно, ничем его не обязывала. — Ладно, — поразмыслив, и с безысходностью смирившись с тем, чем грозил ей случившийся инцидент, Елена Григорьевна лишь хило улыбнулась, похлопав пациентку по плечу. — Отдыхай. Но и напугала ты нас, конечно. Шумских и сама понимала, в какой неловкой ситуации оказалась. Никогда ещё она не проявляла такую жалкую слабость — поддаться эмоциям и дать им одержать над собой верх. Маленьким огоньком радости душу согревала лишь та самая «проходимость». Значит, всё не так плачевно, как предполагалось. Вернее — усердно тыкалось ей в веснушчатый нос. За окном, жалюзи которого с лёгким шуршанием трепетали от слабого порыва ветра, во всю царствовала осень. Долгая засуха августа сменилась обильными, беспощадными дождями. Небо посерело, обесцветилось. Днём солнце почти не показывалось из-за туманных облаков, и в такой ранний (а может, уже и нет) час неумолимо продолжало клонить в сон. Вика поёжилась. Какой-то необузданный трепет внутри содрогал её тело, заставлял напрягать конечности. Ей было и страшно, и блаженно одновременно. Тонкий баланс безумства и нирваны. Заботливо, как это сделал бы некто любящий её, аппаратчица положила ладонь на живот, прослушала завораживающее биение в плоти пульса. Два с половиной года назад, ещё во Владивостоке, в один из таких же сентябрьских дней к ней никто не пришёл на помощь. Мелкая чилима** накрыла город, затопила низины окраин, и посреди буйства непогоды на ней не осталось ни лоскутка сухой одежды. Отсырели голые деревья и, казалось, все ближние души. И очень быстро бежала ручейком по земле красная река. В коридоре послышались чьи-то быстрые, тяжёлые шаги. Распахнувшаяся дверь повлекла за собой сквозняк, и только от его резкого порыва Виктория поняла, что в очередной раз безнадёжно расплакалась. Мадара стоял перед ней, и острая нехватка его необходимости здесь и сейчас накрыла куполом, под защитой которого можно было не стыдиться быть беспомощной. Быть настоящей. — Что за сопли, Шумских? — обеспокоенный, но тщательно запрятанный прищуром взгляд, всклоченная чернота на голове, искривлёная сарказмом улыбка. — Не дали пива? Рыдания посыпались градом, но вопреки боли, синеглазая захохотала. Смех охватил всё вокруг, зазвенел эхом, остался тихой трелью в ушах. А Учиха ощутил себя дураком. Клоуном на полставки. Мальчишкой. Да, его драла стальная гордость. Кололи в напряжённую спину острые копья самолюбия, но где-то глубоко внутри — настолько, что ни одному лучику света не рассеять темноту, он всё же признал это. Услышав гогот невредимой Виктории Шумских, от его скверной души наконец-то отлегло.