Сжечь кровавые письма

Скука всегда была врагом номер один для Вэй Усяня. Одолеваемый этим чувством, он мог сотворить любое непотребство, дабы развлечь себя. Как ни странно, после перерождения рутины в его жизни, как назло, только прибавилось. Должно быть, виной тому было проживание в Облачных Глубинах, но точного ответа заклинатель и сам не знал. Статус супруга Ханьгуан-цзюня и его спутника на тропе самосовершенствования вовсе не делал из Вэй Ина высокоуважаемую личность. Более того, он всё ещё вёл себя подобно дураку, частенько нарушая правила и подначивая на это молодое поколение ордена Лань. А усмирить Старейшину Илин, и его новоявленных учеников, мог только сам Лань Ванцзи. Учитель Лань Цижень почти каждый день самолично зачитывал нарушителям правила, а после заставлял переписывать их стоя на руках. Естественно, что после нескольких таких наказаний и дополнительных «занятий» от Лань Чжаня, Вэй Усянь немного усмирил свой пыл. Да и позорить честное имя мужа было, по меньшей мере, невоспитанно, а то и вовсе оскорбительно. Где это видано, чтобы избранник Второго Нефрита Ордена Гусу Лань вёл себя столь неподобающим образом? Так и получилось, что в занудных и спокойных Облачных Глубинах единственной потехой для парня стали Лань Чжань, А-Юань, кролики и ночная охота. И если первые три пункта можно было беспрепятственно получить почти в любое время суток на территории ордена, то последнее составляло некую проблему в течении нескольких прошедших недель. Дело в том, что на последней ночной охоте Вэй Усянь «значительно» пострадал. Собственно, с ним не случилось ничего серьёзного — всего лишь оборотень повредил правую ногу. Но для Ханьгуан-цзюня это стало веским поводом для запрета на вылазки из Гусу. Нынешнее тело Вэй Усяня принадлежало Мо Сюаньюю и, хотя тот был сыном бывшего Главы Ордена Ланьлинь Цзинь, особым духовным потенциалом не обладал. Золотое ядро было правильно сформировано, но энергии ци в организме было не то, чтобы и много. Поэтому ранение нанесло ощутимый ущерб и взволнованные адепты Ордена Гу Су Лань поспешили доставить Старейшину Илин обратно в Облачные Глубины. После долгой воспитательной беседы, ему было отказано в присутствии на ночной охоте и, как бы страстно заклинатель не уговаривал Лань Ванцзы на сделку, — ничего не получалось. Рана на ноге практически зажила, оставив лишь несколько розоватых рубцов. Но даже после этого супруг не согласился позволить Вэй Ину вновь участвовать в ночной охоте и, забрав с собой младших адептов ордена, покинул Гу Су. В итоге юноша остался томиться от одиночества в цзинши, пока его достопочтенный муж и любимый сын веселились на охоте за тварями. Нет, на самом деле Вэй Усянь понимал, что ночная охота — это вовсе не развлечение и, в какой-то мере, даже соглашался с решением Лань Ванцзи. Но тоска просто съедала заклинателя изнутри, едва ли не заставляя того кататься по цзинши в безудержных приступах возмущения. В Облачных Глубинах совершенно нечем было заняться без Лань Чжаня и А-Юаня. Даже кроликам не удалось скрасить времяпрепровождение Старейшины Илин. Тот тяжко вздыхал от пресности и спокойствия всего вокруг, начиная от травы и заканчивая адептами ордена. — Интересно, смерть от безделья считается достойной? — в очередной раз тихо спрашивал сам себя Вэй Усянь, развалившись подле стола в цзинши. Вот уже несколько часов заклинатель только и делал, что листал старые учебные записи Лань Ванцзи, периодически зевая. Почерк мужа, без сомнений был, красив и каллиграфичен, но скуку это никак не прогоняло. Колокол, сообщающий об отбое, прозвенел ещё четверть часа назад, однако Вэй Ин никак не мог уснуть без тёплого тела Ханьгуан-цзюня рядом. За прошедшее время Старейшина Илин едва ли мог припомнить несколько дней, когда они с мужем были порознь. Поэтому подобная разлука отзывалась в груди клокочущим чувством тревоги и смятения. Отбросив в сторону свиток с записями Лань Ванцзи, Вэй Усянь немигающим взглядом уставился в потолок и глубоко вздохнул. Даже поговорить было не с кем — Вэнь Нин на охоте вместе с остальными, Лань Сиченя уже давно не было видно в Гу Су, так как он предпочёл заняться уединенной медитацией, а учитель скорее съест свою козлиную бородку, чем добровольно заговорит с бесстыдным и распущенным Вэй Ином. — Эх, был бы здесь сейчас Цзян Чен… С главой Ордена Юньмэн Цзянь у Вэй Усяня отношения не то, чтобы сильно улучшились, но определённо сдвинулись с мёртвой точки, и даже немного потеплели. Прошло достаточно времени, чтобы забыть прежние обиды и прийти к мало-мальскому перемирию, что в общем-то, не отменяло факта мерзкого характера его шисюна. Каждый раз, когда эти двое встречались, непременно случалась драка, зачинщиком которой чаще всего выступал сам Старейшина Илин. Но что ещё поделать? В объятиях скуки Вэй Ин был готов вести светские беседы даже с Вэнь Чжао, не говоря уже о том, чтобы выпить в компании названого брата. — Выпить… Хорошее вино пришлось бы весьма кстати. В ордене Гу Су Лань алкоголь был строго запрещён, но когда вообще Вэй Усянь мог отказать себе в удовольствии насладится хорошей выпивкой? К тому же, пока он не творит бесчинства и спокойно сидит в цзинши, вряд ли кто-то узнает, чем тут занимается дражайший супруг Второго Нефрита Ханьгуан-цзюня. Кажется, где-то под половицами комнаты было припрятано несколько сосудов с «Улыбкой Императора». С мыслями о выпивке заметно повеселевший Вэй Усянь подорвался с пола и начал бодро переворачивать цинковку в поисках заветного тайника. Искомое нашлось быстро и, томно улыбнувшись, заклинатель вытащил из погребка большой чёрный кувшин с вином. — Прости, Лань Чжань, но ты знаешь, что меня нельзя надолго оставлять одного, — посмеиваясь, протянул Вэй Ин в пустоту и уже собирался открыть сосуд, чтобы насладиться вкусом изысканного вина, как взгляд его упал на светлое пятно в тайнике. Любопытство пересилило желание напиться и, отставив в сторону «Улыбку Императора», Старейшина Илин потянулся за странным предметом, спрятанным за вторым кувшином. То оказался свёрток белоснежной ткани, аккуратно перевязанной голубой лентой. — Это принадлежит Лань Чжаню? — задался вопросом Вэй Ин, раздумывая над содержимым свёртка, — Стоит ли мне трогать его вещи, если он намерено прятал их? Несколько долгих минут заклинатель провел в муках неопределённости, то протягивая руку к шелковой ленте, то вновь её одёргивая. Интерес, мгновенно вспыхнувший в груди Вэй Ина скрежетал, не давая покоя. Что же такого скрывает идеальный Ханьгуан-Цзюнь, помимо вина? Если Улыбка Императора была припрятана специально для Вэй Усяня, значит ли это, что находящееся в этом свёртке тоже предназначалось ему? Поразмыслив, и, в конце концов, устав метаться между верным и неверным, Старейшина Илин поддался зову любопытства и дёрнул за ленту. Белоснежная ткань мгновенно раскинулась на ладони, явив взору таинственное содержание. В руках Вэй Усяна оказались пожелтевшие от времени листы бумаги, насквозь пропитанные ароматом сандалового дерева и лотоса. Всё они были исписаны ровным каллиграфичным почерком Лань Ванцзи, с соответствующими датами, начало которых было положено в далёком юношестве Второго Нефрита. Застыв на месте, Вэй Усянь неуверенно взял листы в руки и принялся их внимательно разглядывать. В некоторых местах порванные, забрызганные кровью и, возможно, слезами, скомканные и вновь выпрямленные пергаменты пестрили иероглифами. Это были письма. Письма для Вэй Ина, написанные Лань Чжанем, но так и не отправленные. Воздух на мгновение застыл в лёгких заклинателя, а руки его задрожали. Лань Ванцзи писал ему начиная с момента его трёхмесячного пребывания в Облачных Глубинах. И долго после, даже когда Вэй Ина уже постигла смерть. Дрожащими руками заклинатель разложил вокруг себя листы, стараясь особо не вчитываться, и лишь краем глаза цеплять некоторые иероглифы. Разместив вдоль цинши все письма по датам, начиная с самого первого, Вэй Усянь вновь замер, не решаясь снова коснуться их. Эти письма принадлежат Лань Ванцзи. Он спрятал их от чужих глаз и даже своего супруга, поэтому очевидно, что он не хотел, чтобы кто-то их нашёл и прочёл. Логично, что Вэй Усянь, из уважения к мужу должен вернуть находку на место и сделать вид, что ничего не видел. Но совместная жизнь с Ханьгуан-цзюнем научила тому, что его муж никогда и ничего не делает просто так. А значит, эти письма важны. И раз уж они адресованы именно ему — Вэй Усяню — то почему же он не может их прочесть? Взвесив все «за» и «против», он принял окончательное решение. Вэй Ин постарался успокоить сбившееся дыхание. Заклинатель и не заметил, как начал переживать только лишь от одного вида запятнанных кровью участков пергамента. Но не стоило забегать наперед. Выпив одну пиалу вина — для храбрости — Вэй Усянь решительно потянулся к письмам и схватил первый — самый не повреждённый — листок. Кое-где почерк был неровным, а где-то, наоборот, идеально точным; чернила порой отличались по цвету и толщина линий плясала от строчки к строчке. Видимо это послание писалось не один день. Первая дата, указанная на нём, совпадала с временем, когда Вэй Ин отбывал наказание в библиотеке Облачных Глубин, переписывая правила Ордена Гу Су Лань. Переведя дыхание, мужчина начал вчитываться в витиеватые переплетения иероглифов.

«Вэй Усянь…»

От официального обращения заклинатель неприятно поморщился. Лань Чжань уже давно не называл его вторым именем, предпочитая более личное обращение. Так их отношения выглядели интимными и, возможно, захватывающими. Не было ничего удивительного в том, что молодой Лань Ванцзи обращался к Вэй Ину почтительно, даже несмотря на множественные нарушения правил и уйму неловких ситуаций. Однако подобное начало отчего-то насторожило.

«Вэй Усянь Я никогда не смогу сказать тебе то, что будет написано здесь. Это неправильно, грязно, порочно… И я больше всего на свете хочу, чтобы ты никогда больше не приближался ко мне.»

Усмехнувшись, Вэй Ин любовно огладил идеально ровные строчки. Это было так похоже на Лань Чжаня тех времён. Неловкий и неопытный шестнадцатилетний юноша, строивший из себя серьёзного взрослого. В воспоминаниях это был один из самых сладостных периодов жизни. Проигрывая в голове события давно минувших дней он всё больше думал о том, каким же милым был молодой Ханьгуан-цзюнь. Наслаждаясь мыслями об этом, заклинатель продолжил читать.

»… потому что только когда ты рядом, я не могу контролировать это… Не могу контролировать себя. Раз за разом ты нарушаешь правила моего ордена и я ненавижу тебя за каждое из них. С каждым днём ведёшь себя так, будто правда заинтересован в дружбе со мной. Заинтересован во мне. Но я знаю, что это невозможно. Все вокруг считают своим долгом хотя бы раз за глаза назвать меня занудой. Даже мой дядя говорит, что такому, как ты, не может быть интересна просто дружба со мной. Тогда зачем же ты раз за разом вмешиваешься в мои дела, нарушая при этом всё больше правил?»

А вот это было уже интересно. Улыбка на лице Вэй Ина в миг превратилась в злорадную усмешку. Он и представить не мог, что вызывал в Лань Ванцзи подобные сомнения и заставлял терять контроль. Подумать только, неужели юный Лань Чжань действительно не мог понять интерес Вэй Усяня и сомневался в его порядочности? — Хотя, его можно понять, — пробормотал заклинатель, — Тогда мои намерения и вправду были не самыми благими.

«На первом нашем совместном занятии ты высказал мнение об использовании темной энергии мертвецов в своих целях и я ещё больше убедился, насколько ничтожны твои методы. Ты не знаешь слова «нельзя» и норм приличия. Словно ураган, ты сметаешь всё на своём пути, оставляя после себя лишь руины. Твоя безнравственность поражает. Ты раз за разом стремишься вывести меня из себя и это прекрасно тебе удаётся. Тот беспорядок, что ты учинил в библиотеке ордена, то бесстыдство, что ты каждый раз себе позволяешь… Убожество… Крайнее убожество!»

Ханьгуан-цзюнь действительно не изменял своему порядочному нраву. Вэй Усянь вновь и вновь довольно усмехался, откровенно забавляясь. Негодование и возмущение Лань Чжаня буквально можно было прочувствовать через чернила. То, как многословно и несдержанно молодой заклинатель ругал адепта другого ордена было достойно великодушной похвалы. Наверняка, увидь Лань Цижень это письмо — непременно со всеми почестями наградил бы Лань Ванцзи и устроил пир в его честь. Едва сдерживая клокочущий в груди хохот, Старейшина Илин налил себе ещё вина и уже в куда более добром расположении духа, вернулся к чтению.

«А потом произошло то, что выбило землю у меня из-под ног. Кролики. Помню, как у меня перехватило дыхание при виде этих созданий. Ты прекрасно знал, что в Гу Су запрещено иметь домашних животных, но всё равно принёс их и был уверен, что я не смогу сказать «нет». Так и было. Отказывать тебе становится труднее с каждым разом. Моя наивность в очередной раз сыграла со мной злую шутку. Когда дело касается тебя нельзя потакать зову милосердия. Я понял это слишком поздно. Я должен был понять уже тогда. Должен был предвидеть подобное развитие событий и сделать всё, чтобы предотвратить результат. Но я не смог разглядеть опасность, затаившуюся в глубине твоих бесстыжих глаз. Раздражение переросло в восхищение твоей смелостью и упорством, а ненависть в… Я был полностью очарован тобой.»

На мгновение Вэй Ин замер, так и не поднеся пиалу с вином ко рту. Очарован? Неужели… Неужели Лань Чжань испытывал к нему чувства уже тогда? Когда с момента откровенно неудачного знакомства прошло не больше нескольких месяцев, в течении которых Вэй Ин только и делал, что нарушал правила и бесил всех высокопоставленных лиц ордена? Да быть того не может!

«Скрываясь от наваждения, я день и ночь предавался медитации и учился контролю. Своё самое большое сокровище — двух кроликов— я ревностно прятал подальше от ордена. А когда правда открылась то впервые встал перед братом и дядей на колени. Ещё ни разу в своей жизни я не умолял с таким отчаяньем. Дядя никак не мог понять, что особенного в этих кроликах. Ответ мне и самому неведом по сей день. Я не хотел признавать, что нечто подобное происходит со мной. Взбалмошный воспитанник ордена Юньмэн Цзян, ставший проклятием ордена Гусу Лань…»

Это всё какая-то чушь! Побелевшими от напряжения пальцами Вэй Усянь сжимал тонкий лист пергамента и тихо скрипел зубами, сдерживая то-ли всхлип, то-ли вопль. Это не правда. Не может быть, чтобы Лань Ванцзи испытывал к нему чувства в столь раннем возрасте, чтобы он сохранил тех кроликов только из-за… Из-за того, что это его — Старейшины Илин — подарок?

«Вэй Ин, я, должно быть, никогда не пойму твоё пристрастие к алкоголю. Из-за него ты всегда оказываешься в дурацком положении и, как ни странно, вовлекаешь в это меня. Иногда мне кажется, что лучше бы я не видел, как капли дождя застывают на твоих ресницах, чтобы в следующий миг скатится вниз. Я ни разу не видел слез на твоём лице. Лишь только широкую издевательскую улыбку и пошлые ухмылки. Но в тот миг ты казался мне прекрасным изваянием, утопающим в собственных слезах, подобно богине милосердия, что проливает слезы над истерзаными телами детей. Ты был прекрасен в своей простоте. И одновременно был излишне сложным для моего понимания.»

Нет, это определённо какая-то ошибка. Наверное, неопытный Лань Чжань просто перепутал дружескую привязанность и интерес с влюблённостью. Ведь Вэй Усянь тогда то и дело повторял ему: «Мы ведь друзья». Ханьгуан-цзюн просто не мог влюбиться в него тогда! Не мог идеальный воспитаник ордена Гу Су Лань, один из Двух Белых Нефритов Лань Ванцзи, полюбить кого-то, вроде пошлого и хаотичного Вэй Ина!

«Я не смогу назвать дня, когда заметил его. Первый цветок лотоса, что так не кстати пустил корни в лёгких. Конечно, об этом никто не должен был узнать. Мой дядя не пережил бы подобного известия. «Второй Нефрит ордена Гу Су Лань стал жертвой позорной болезни». Я слепо не замечал его присутствия до того момента, как стебель цветка мягко коснулся моего сердца… Почти так же нежно, как твоя рука водила кистью, вырисовывая кроликов на холсте.»

— Нет… Не может быть… За последние пол часа эта фраза просто отпечатались в голове Старейшины Илин. Ханахаки. У Лань Чжаня ханахаки. Вэй Усянь с трудом мог разобрать резко поплывшие перед глазами иероглифы. Эта постыдная болячка была не по наслышке ему знакома. Ещё до перерождения, когда Вэй Ин был глупым мальчишкой, он сполна смог познать весь ужас этой напасти. Хворь, родом из страны Восходящего Солнца, в мгновение ока поражает даже самых сильных заклинателей. Гнусная и мерзкая любовная лихорадка. Старейшине Илин не посчастливилось лично наблюдать проявление этого заболевания. Его милая, добрая шицзе подверглась ханахаки из-за неразделённой любви к молодому господину ордена Ланьлин Цзинь. А-Ли с трудом могла дышать после отказа Цзинь Цзисюаня. Её лёгкие заполняли лепестки белого пиона, а тело слабело с каждым днём, словно в насмешку над чувствами девушки. Тогда Вэй Усянь был готов голыми руками вырвать гортань напыщенному павлину, чтобы он почувствовал, какую боль испытывает его шицзе каждый раз, когда делает вдох. Ханахаки — это верная смерть. Она проникает под кожу, обвивает внутренности и сдавливает каналы светлой ци. Убивающие, прекрасные цветы прорастают внутри тела, ослабляя дух и причиняя невероятную боль. А виной всему неразделенная любовь. Множество могущественных заклинателей пали жертвой этой унизительной болезни, спасение от которой лишь одно — взаимность. Не может быть, чтобы Ханьгуан-цзюнь страдал от этого. Ведь тогда они были ещё совсем детьми. О какой любви вообще может идти речь?

«Я не мог никому рассказать об этом, кроме брата. Не знал, как сообщить ему, что со мной стряслось, потому что сам до конца не понимал произошедшего. Но брат, казалось, знал и понимал все намного лучше меня. Он покачал головой и велел мне разобраться в себе прежде, чем станет поздно. И я вновь вернулся к медитациям, возвращая себе контроль над телом и духом, подавляя действие проклятых цветов.»

Вэй Усянь судорожно вздохнул и залпом осушил очередную пиалу с вином. Он просто не мог смирится с теми знаниями, которые сейчас получил. Сам парень никогда не испытывал не взаимных чувств. Возможно потому, что до перерождения его вообще мало интересовали отношения. Сознательную часть своей жизни он провёл спасая и оберегая дорогих ему людей. Да и не было тогда рядом с ним девушки, в которую можно было бы влюбиться. А когда Вэй Ин, наконец, познал прелести влюблённости — то почти сразу же получил взаимность от Лань Ванцзи. Ему никогда не приходилось чувствовать что-то инородное внутри себя. Ощущать цветы в своих лёгких. И хотя в письме Лань Чжань пишет, что его болезнь не слишком запущена, и он лишь поверхностно ощущает лотосы у своего сердца — наверняка даже само осознание этого было мучительным. Не говоря уже о том, какую физическую боль чувствовал Ханьгуан-цзюн. Какой же он дурак.

«А ты как-будто знал, что непременно должен всё испортить. Наплевав на все нормы поведения, Вэй Ин, ты продолжал попытки вывести меня из себя. Во время переписывания правил, ты подменил одну из священных книг ордена Гу Су Лань на убожескую, мерзкую… Ты… Я никогда не прощу тебя за это… До того момента я не мог представить, каким красивым ты можешь быть. И в тот же миг я одергивал себя, потому что нет ничего более грязного. Ты ни за что бы не понял, а я бы не смог объяснить, почему моё сердце пропускает удар каждый раз, когда ты смотришь на меня. И я не могу выдержать этот взгляд.»

— Заткнись, Лань Чжань, просто заткнись! — с трудом сдерживая слезы, выкрикнул заклинатель, словно юноша и правда мог услышать его, — Ты не можешь говорить так о человеке, из-за которого страдаешь! Ты не должен был влюбляться в такого, как я!

«Медитации перестали помогать мне. Я чувствую, как тяжело даётся каждый вдох. Совсем скоро лотос зацветёт. Я не понимаю, что происходит со мной, а ты будто играешь… А потом я услышал из уст молодого господина Цзяна о твоей небывалой тоске по пристани Лотоса и о том, как сильно тебе не хватает этих цветов…»

В порыве мгновенной злости на самого себя, Вэй Усянь едва ли не разбил кувшин с Улыбкой Императора. — Мне жаль, милый, мне так жаль! — ругая свою глупость и самого Лань Чжаня, продолжал выкрикивать Старейшина Илин, — Тогда я был так слеп, что не замечал твоих чувств! Мне невыносимо то, что я не мог любить тебя тогда!

«В тот момент я испугался, что ты всё знаешь. О цветах, обо мне… О том неясном чувстве, которое я не могу понять до конца, и которое съедает меня изнутри. Мне хотелось кричать: «Вот они! Так любимые тобою цветы растут в моей грудной клетке! Вырви их с корнем вместе с моим гнилым сердцем!» Но ты всё так же продолжал улыбаться мне, и я, на какой-то момент, позволил себе расслабиться. Ведь если бы ты узнал, разве стал бы… ? Мне стыдно за эти чувства. Я знаю, что не имею на них права. Ты несносный мальчишка, Вэй Ин, но даже такой, как ты, не заслуживает такого оскорбления в свой адрес.»

Не до конца веря в происходящее, Вэй Усянь почувствовал, как слезы медленно скатывались вниз по щекам, приземляясь на сжатые в руках листы бумаги и оставляя на них влажные разводы. Иероглифы расплывались, превращаясь в сплошную непонятную мазню из символов. — Ты не должен был стыдиться, Лань Чжань, — глухим голосом шептал заклинатель, — А я должен был быть внимательнее. Прости! Злость на самого себя и осознание того, сколько же боли в прошлом пережил Лань Ванцзи по его вине, словно огромная каменная глыба свалились на голову Вэй Усяня. В один миг он отвесил себе звонкую пощёчину, от чего лицо запылало, а щека налилась красным. Рукава его спальных одеяний были полностью мокрыми от слез. И как только он посмел после всего этого так вести себя с Ханьгуан-цзюнем?

«В волосах твоих пестрая лента. Это становится невыносимым… Я чувствую каждый лепесток. Стебли струятся вдоль моих вен, останавливаясь на кончиках пальцев, к которым ты так неосторожно позволил себе прикоснуться. Мой Вэй Ин…»