darkside

В подсобке шумело, с петель двинулась дверь, скрип раздался к залу. Косолапой походкой к стойке вывалился юноша, немного суетной, мельтешащий прямо как экран компьютера Доминика. – Ага, вы, – улыбнулся он бездушно. – Чус! Вы звонили, верно? – Гм, чус, – неприветливо ответил Ховард, озадаченным взглядом осматривая стены. – Я. У меня компьютер… Того. – Сломался? – Ну, вроде. Понять сложно. Виснет, глушится. Сам все подряд открывает. – Несите, посмотрим. Доминик прочистил горло, подмяв ногу. На него смотрели до изумления иронично, хватаясь за грязную столешницу такими же костлявыми, как у Токио, пальцами. Он до дрожи медленно сглотнул этот нарастающий ком, вспоминая пятна, какими была укрыта жилистая шея. Вены. Синяки. Ключицы, изрезанные ножом. – Там конфиденциальность, – сбился Доминик. Он не очень хорошо говорил по-немецки. – Требуется конфиденциальность. Иронии не было предела, этот взгляд словно знал про Доминика все: от самого ничтожного до безжалостного. Юноша простодушно ткнул ему в сводку правил – нечто вроде лозунга компании кричало прямо в глаза, – и улыбнулся: – Ир компьютер – ире зийерайт, – прочитал консультант. – Ваш компьютер это всегда ваша безопасность, – убедительно донес он. – Конфиденциальность – то, что мы сохраняем в ваших интересах. Мы работаем только технически. – Ага. Доминик кивнул, будто понял. – Ага, – повторил он. – Так вы не консультируете неконтактно? – Нет. Вот, вы пришли. Больше сил потратили, пока шли, чем если бы просто попросили вынести компьютер. Или на дом. – На дом никак, – хмуро ответил Доминик, складывая руки на груди. – И без контакта никак. Ожидался контакт. Доминик плюнул, едва сдержавшись. Проявлять эмоции было бы вещью опрометчивой. – Завтра. – Что? – переспрашивал консультант. – Принесу, – пообещал он. – Завтра. – Без проблем. С десяти до шести открыты. Ховард качнул головой, прощупывающим взглядом зацепившись за бейдж. «Мэттью» в черной рамочке на выцветшей кофте. Казалось, будто смотрел на Токио. Консультант все же был поздоровее и крепче, хотя бы в плечах. И без синяков на шее. – Чус, – выкинул Доминик. – Чус. Хорошего дня. – Ага. Он с недоверием посмотрел на Мэттью. Хорошо, что не видел, как психованно улыбнулись ему вслед, взглядом жадно впиваясь в спину. Выкатившись из сервиса, Ховард сплюнул себе под ноги и закурил. Руки дрожали, ощущалось немного паршиво, но эмоциональный фон по-прежнему был пуст и молчалив. Доминик ничего не чувствовал – никогда ничего не чувствовал. Купив по пути бутылку минералки, Ховард закурил вторую, вновь харкаясь под ноги, делая жадный глоток газированного льда. Он глянул в отражение магазинной витрины, чтобы увидеть себя: серого, покалеченного жизнью, немного уставшего, добитого наркотиками. Сегодня он был чист и даже не выпил, последний бокал пильзнера разбился с неделю назад, парой дней позже завалился пьяный Токио – но Доминик был трезв. Стареет. От Гинкго он рванул до Митте, жаркие улицы Гамбурга будто пели ему о безысходности положения, в рюкзаке дрожал пистолет. Сейчас Ховард на работе, он не может думать ни о бедняге Токио, ни о порезах и удушьях, ни о чертовом компьютере. Только убийства, безжалостность, строгость, успех. Сейчас он идет по тихим улочкам Гамбурга и знает, что через пару часов сделает фото, чтобы скинуть его в коллекцию своего дилера. Очередное убийство, очередной труп, очередные брызги крови, попавшие в объектив. Доминик убьет, а после сделает селфи. Настолько ему поебать. И он закуривает третью, в который раз харкаясь. Он уже не смотрит в отражение витрин, ни о чем не думает, держа в голове адрес – заказной. Как курьер он будет направлен к жертве. Как курок будет взведен вынесенный мозг, вылетая из черепной коробки на асфальт.

***

Всего лишь нажать на спусковой крючок – и на одного человека в Гамбурге станет меньше. Доминик упивался отдачей в плечо, криво улыбался, прятал эмоцию и в который раз осознавал, что ничего не чувствует даже в такой подходящий момент. Он вынес мозги заказанному неудачнику, сделал фото для Токио и отправил по почте, подключенной к скрытому каналу. Несколько секунд томительного ожидания – ответ так и не пришел, сообщение не было прочитано. Ховард напрягся, но думать сильно не хотел; ну, мало ли, что там и как там. В конце концов, до Нендерштрассе минут сорок ходьбы, скоро он будет дома. Токио останется на ночь. Мотнув через Эльбу, Доминик шел мимо местной филармонии, в который раз думая о севере и свободе. Здесь он отпустил свою мысль, взял банку ледяного энергетика и попытался скрыться в тени набережной – безуспешно. Тенты летних кафе просвечивали, выжирая насквозь. Ховард закурил, изнемогая под пеклом. Пришлось отвлечься на мысль. Токио, синяки, сигареты, компьютер, консультант. Гневно сжав зубы, он выкинул сигарету в Эльбу и достал телефон. Фотография дошла, но никто ее не увидел. Уснули, что ли? От нетерпения Доминик набрал номер Токио. Абонент недоступен, выключено. Может, телефон разрядился. Всего двадцать минут от Филармонии – и Нендерштрассе. Скоро Ховард будет дома, сможет заняться чисткой оружия, посмотрит на фотографии, может, трахнет Токио пару раз. Он закурил вторую, уже более нервно. Зной изрядно выводил, силы таяли. Было мерзко. Квартира оказалась пустой. Мужская футболка валялась на диване, отданная пачка сигарет была истрачена и открытой осталась лежать на столе. В комнате пахло табаком и спиртом – Токио ушел недавно. Может, мама позвонила. Может, что-то еще. Доминик ничего не почувствовал, выкидывая рюкзак от плеча. Тот с грохотом приземлился на коридорную плитку, грязное оружие щелкнуло. Ховард обещал, что сегодня почистит сразу. Видимо, не судьба. Как приятно снова обниматься с одиночеством. На счет капнули деньги за заказ – Венмо дружелюбно прислало уведомление. Ховард даже не улыбнулся, хотя успел подумать, что на заработанные деньги хотел бы купить что-нибудь для Токио. Ошейник или помаду, например. Жаль, что не мог купить новых родителей. Отец Токио был убежденным национал-социалистом с садистскими наклонностями, благо, мертвым; мать – чокнутая русская, вдобавок баварская шлюха, так что мальчишка выглядел так, будто все свое детство играл в газовых камерах Освенцима. Понимаете, да? Отсюда костлявое телосложение, кривой позвоночник, впалые глаза от недоедания и психические расстройства. Как следствие – любовь к боли. Скорее привычка. Даже приспособленность. Доминик в последний раз подумал о Токио, глянув на кровавую вату, оставленную в ванной на раковине. Он чуть усмехнулся: мальчишка послушался, обработал плечи. Почему не остался? Может, что-то и правда случилось. Теперь по Гамбургу разгуливает вот такое вот чудо, едва способное держаться на спичечных ногах, все в синяках, в шрамах от старых сессий, с засохшей спермой в волосах. Изумительно. Он включил умирающий компьютер. До утра Ховард просидит за монитором, перебрасывая все самые компрометирующие файлы на рабочую флэшку, чтобы почистить операционный диск, так что можно взглянуть на пару фотографий напоследок. О, вот эта подходящая. Добровольное превосходство фиолетово-пунцовых тонов. Кажется, синяки не так уж хорошо проявились. Изнасилованная уже после смерти шлюха из Роттердама – дело рук Доминика. Не то чтобы он обожал трахать мертвых, просто в тот раз было любопытно, насколько долго труп останется теплым. Забавно, но ходячий скелет Токио всегда был одинаково горяч. Немного откинувшись на спинку стула, Ховард потянулся за сигаретами, ощущая нехватку никотина. Он с подозрительным удовольствием смотрел на раздвинутые ноги мертвой шлюхи, вспоминая себя между ними. Табачный дым дернулся перед экраном, рука непроизвольно опустилась под стол. Доминик схваченным движением расстегнул брюки и достал уже вставший член. Не надевать белье этим утром – вполне дальновидно. Он провел по крайней плоти, оголяя головку, чтобы сжать под ней пальцы – здесь рдел засос, поставленный дрянью Токио. Любимое место. Лучшее. Уже не думая о мальчишке, Ховард смотрел на фотографию и удовлетворял себя. Он стряхивал пепел прямо себе на член, и это его абсолютно не волновало. Рука уверенно скользила по всей длине, смазанная слюной, и Доминик восстанавливал физические ощущения, испытанные им в Роттердаме в тот экспериментальный вечер. Ему понравилось. И сейчас тоже нравилось. Но лучше бы вместо ладони и фото была задница Токио, черт бы его. Сигарета выпала изо рта и прижгла бедро – Ховард и не заметил. Он выдохнул остатки дыма, полностью забываясь в себе и мастурбации, и откинул голову назад, прикрывая дрожащие веки. Перед глазами маячила кровь, царапины, бесконечные порезы. Да, он, определенно, купит Токио помаду. Какую-нибудь темную, бордовую, может, в цвет засосов. И надо бы отнести компьютер в сервис пораньше – к вечеру Доминик становится агрессивнее. Может, он хотел бы трахнуть этого консультанта – уж больно смазливый, молодой. Ховард завершил грубым толчком, кончая себе в ладонь. Слабый вымученный вздох застыл на потолке, когда Доминик распахнул глаза и осознал, что кончил при мысли о консультанте компьютерного сервиса. Это не помешало ему закончить все в лучших традициях: поднимая пальцы от члена, Ховард слизал собственную сперму с ребра и проглотил все до последней капли. Ожидался экстаз. Окно с фотографией было свернуто, вместо него оказался открытым проводник, особенное внимание приковалось к папке «Сладости» – на нее навелся курсор. Уже порядком позабыв о мимолетном оргазме, Доминик с интересом кликнул на папку, слишком привыкнув к безумствам на мониторе. Здесь было много вкусного. Прямо у Ховарда на глазах убранное окно развернулось, вновь напоминая о Роттердаме. Сама собой фотография переключилась, замаячило, следующей в коллекции оказался заснятый труп с местных окраин – мужчина лет тридцати. От злости и непонимания ударив по клавиатуре, Доминик закатил глаза. Эпизодичность еще никогда не была так вовремя, напоминая о себе яростным путем. Ховард точно отнесет компьютер в План-Зэд пораньше, прямо к открытию, к десяти, – так продолжаться не может. Еще одна сигарета. Никаких мыслей. Быстрее бы все закончилось. Парочка таких дней – и Доминик свихнется от механической шизофрении. Ожидалось безумие. Ховард перебросил все файлы на флэшку, окончательно очищая компьютер от нежелательных документов. Его компьютер не был его безопасностью, наоборот. Величайшая улика. Оно ему не надо. Легким движением руки он нажал «удалить» и с треском выключил монитор, напрочь забывая о системном блоке. Сломанный датчик камеры тускло подсвечивался, транслируя изображение, когда экран уже погас. Через нее было отчетливо видно, как Доминик вышел из-за стола, пихнув стул, и снял брюки, оставаясь голым. Закурив, он долго сжимал флэшку в руках и все прокручивал ее, не сходя с места. Сквозь трансляцию чувствовался этот запах проспиртованной комнаты, убитой табаком и химией. В отеле напротив закономерно горел свет. В стенах номера маниакально дышали, воздух был разряжен, пустые стоны пробивались через раз. По экрану усовершенствованного монитора расхаживал уставший Ховард со свисающим членом, дымя сигаретой, дергая флэшку. Напротив компьютера сидел Мэттью, жадно сглатывая, удовлетворяя себя посредством развращенных наблюдений.