darkside

Тук-тук. Кто там, блять? А, снова ты. Ну, проходи, присаживайся поудобнее. Сейчас я покажу тебе, что такое развлекаться. Сейчас я покажу тебе настоящее веселье. Ебаный выход из этой ебаной игры. Так вот, на чем мы там остановились? Блядский стук в дверь, ага. И это был не Токио, наверняка ты думаешь так. Отчасти правда. И несправедливо. Но в том смысл. Довольно грубо. Г-грубо! Доминик ждал мальчишку, как последняя сутулая псина. Да-да, почти что скулил под дверьми, параноидально проверяя глазок: все казалось, что уже слышались шаги, что это многострадальческое тельце поднималось, шваркаясь об бетон. Но, обыкновенно звоня в дверь, теперь Токио отчего-то заявился со стуком. Интересные нововведения. А вам интересно? Подскочив с пола, Ховард откинул раздобытую откуда-то водку – как будто бы в его морозилке был прямо склад дешевого алкоголя. Частично пьяный, на то и расчитывая, раззадоренный Доминик натянул улыбку. Он был заранее возбужден, авансом же разочарован. Если бы мог чувствовать, почувствовал бы что-то неладное. Но, боже, он оказался стекляшкой. Пустой бесполезной тварью. Одной из тех крыс, что обыкновенно водятся в обыкновенном гетто. За такими нужно глаз да глаз. Что уж там, таких нужно уничтожать. Приступим? Токио. Женские джинсовые шорты, спортивный свитер на пару размеров больше, все те же пятна и царапины на блядской чумной шее. Взлохмаченные волосы, одновременно напуганный, взволнованный и решительно самодовольный взгляд. И бордовая помада на губах. И скейтерские кеды. Кеды ебаного Мэттью Беллами. – Привет, Доминик, – отпустили с претензией. – Плохой мальчик, – уже с порога отчитал Ховард. Не сказать чтобы он не был доволен. А дальше уже ясный сценарий. Мэттью был мастером писать коды, он же задал Токио скрипт, по которому тот послушно шёл. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Не-не. Малыш, ты здесь марионетка крупного зверя. Настоящего хищника. Не то что твой Ховард. Напиться до остервенения, под конец незаметно подливая себе воду вместо водки – о, Токио, ты такой милашка. Прикуривать, отсасывать, отлизывать – ах, мальчишка, ты просто чудо. Позволить кинуть в себя целых две палки, в третий раз принять в рот, обслужить восхитительным риммингом. Наплевать на оскорбления, несвязный бред. Пьяным все спускается с рук – это, конечно же, наглая ложь. Но сделаем поблажку. Доминик заслужил. Напоследок. – Ты тугая блядь, – скрипит Ховард, перекрикивая своим несмазанным горлом дрожащую кровать. Он вдребезги напился и ни черта не осознаёт, но трахает Токио, как в последний раз. – Просто конченная блядь. Мальчишка теперь даже не оскорблён. Он давно привык к этим бесполезным играм, ему даже наскучило – когда одно и то же повторяется по кругу, как-то неинтересно. Токио даже знал, какие конкретно слова будет говорить блядский Доминик. И ничего не чувствовал. Даже физически. – Т-только ты попробуй сказать… Что… Что… – Что меня трахает кто-то кроме тебя? – Да, блять. Твою мать. Как ожидаемо. Ебаное безумие! Как мы уже знаем, Токио дал кончить себе в рот, а сразу после был вынужден наблюдать обезвоженное тело. И мальчишка засыпал бы под потрясающий аккомпанемент в виде наглого храпа, но все же оказался наглее. Смена персонажей. Токио свое выполнил, да и исполнил потрясающе. За ним будет последнее – когда все закончится. И он сдал пост. Два едва ли не идентичных тела встретились в полумраке квартиры. Кивнув друг другу, они остановились посреди кухни, чтобы приободриться поцелуем. Желчным и жестоким, таким сказочным, что хотелось плакать. Рыдать. Кричать. А сразу после убиться. Запятнанный бордовой помадой, на сцену вступает Мэттью. Разминая шею, истерички улыбаясь. Маниакально. Он здесь главный. И, кажется, был с самого начала, слишком долго оставаясь в тени. Все во благо творца, мать вашу. Мятое тело Ховарда валялось на кровати, пока Беллами медленно осматривал обнаженное ничтожество. Мэттью с насмешкой ухватился за одеяло и стащил его, слегка пощекотав икры Доминика. Тот даже не дрогнул. Ещё бы, в нем была лошадиная доза алкоголя. Самой настоящей русской водки! Давай. Давай, родненький. Ты можешь. А! Покажи нам, как умеешь. Мэттью навалился на кровать. Он ещё осторожничает, но настрой боевой. Дава-ай, солнышко наше. Мы-мы-мы! Нам так ну-ну-нужно, Мэ-Мэ-Мэтт. Оскал настоящего победителя. Пальцы что-то сотворили с прикроватной тумбочкой; кажется, там прибавилось веса. Что же он такое учудил? Сразу после подушечки почти что нежно коснулись плечей Ховарда. Секунду спустя Беллами дёрнулся к своей ширинке. Требовалось бы расчехлиться, под джинсами предусмотрительно не оказалось белья. Давай. Жги. Покажи на-ам, как умеешь! Наблюдаете? И, рявкнув, Мэттью кинулся на Ховарда, резко зажимая его чёртову пасть. – Не-не, – наиграл Беллами на ухо. Вставший член уже врезался в бёдра Доминика. – Даже, блять, не думай. Сдавливая Ховарду рот, Мэттью сплюнул себе в ладонь, ублажая собственный член. Пока тело под ним не соображало, Беллами пользовался – он вошёл полностью, не сказать чтобы без труда, но оказался внутри. Доминик впустил его против своей воли. Потому что слишком сильно хотел впустить Токио, оказавшего крысой. Гораздо лучшей крысой, умелой и сообразительной, чем был Ховард. Крик двинулся к стенам, но Мэттью вовремя среагировал и вернулся к зажиму пасти. Чтобы без этого. Без выкрутасов. Ему было поебать. Жадно вцепившись в тело, Беллами трахал Доминика со скоростью быстрее, чем была скорость его интернета. Профессионально. Лихорадочно. Так, будто Мэттью был рождён для этого. Для того, чтобы покарать ублюдка. – Знаешь же, кто я? – смеялся Беллами, вколачиваясь и уродуя тело и психику Ховарда. Под ним простонали, вот-вот подойдет тошнота. Если Доминика вырвет прямо в ладони Мэттью, будет так похуй. Обоим. Первый ни черта не понимает, второй слишком сильно увлёкся. Одержимости разные, исход один. Они все же были сведены судьбой и оказались в одной постели. И были обречены на грязный секс. – Я думаю, ты очень хорошо знаешь мой голос, – шептал Мэттью, как колыбельную. Слова даже не дрожали, хотя темп не сбавлялся, и Ховард начинал скулить вполне сознательно. – Тебе знаком не только мой голос, ты ведь знаешь обо мне больше. И ты так хотел меня слушать… Много раз… – Кх!.. – Твой член был в моей глотке так глубоко, Доминик. – К-к… – Да-да. А мой член уже бывал в тебе ещё глубже. Для пущего эффекта Беллами толкнулся сильнее, замирая на пару пропущенных фрикций. Мышцы Доминика сопротивлялись, но, впрочем, обоим это нравилось. Было узко и жарко. Приятнее для Мэттью и позорнее для Ховарда. Какова все-таки ирония. Вы не в восторге? Да разве? Ведь вы все еще здесь. И нам всем здесь так нравится грубость. – Как думаешь, мне сейчас настолько же приятно, как тебе было убивать ребёнка? И ведь неужели можно было жить с этим диким желанием отомстить? – Ну-ну, не пытайся отвертеться. Твои смертные грехи, Доминик, давно наматываются на счётчик. – М… – Ховард все еще надеялся высказаться. Не дождётся. – Кх… – И потому я здесь. Я буду твоим проводником, шлюха-великомученица. Спасителем. Хочешь послушать, какой твой грешок будет последним? Признаться, тот даже затаился. А Мэттью, как будто был накачен мощным лекарством, даже и не думал останавливаться. Да, его руки слегка затекли, хотелось бы сменить позу, но здесь было так удобно и сладко держать бедного Ховарда, задыхающегося от страха и боли. Ведь это был его объект. И этот объект был полностью подчинен. Искомое теперь не просто найдено, оно уничтожается. Распадается на атомы. По кусочкам. Успешный успех! – Тебе нравится то, что ты чувствуешь сейчас внутри своей задницы? Мэттью расслабил пальцы, растягивая губы Доминика. Слюни поползи на подушку. Ховард попытался укусить Беллами, но лишь получил затрещину и разрешение говорить. – Ебаный ублюдок! – выкрикнул тот. – О да, – Мэттью почти хрюкнул от удовольствия. – И мне это нравится так же, как тебе – принимать мой член в себя. – Я убью тебя на хуй! Блять! Ублюдок! – Попробуй, – и смех раскатился сильнее, затухая глубоко в сознании едва существующего Доминика. Здесь вишенкой на торте станет использование против Ховарда всего того, что тот имел неосторожность говорить. Когда-либо и с кем-либо. Беллами перекрыл Доминику дыхание, сжимая его шею двумя руками, и наклонился ближе, чтобы с ненавистью прошептать: – Тугая блядь. Если бы это только можно было видеть, вы бы ужаснулись от красоты картины: зрачки Ховарда расширились ну просто до немыслимых пределов. Это было невозможно. Невозможно мерзко. – Нравится тебе так, шлюха? Ещё пару недель назад Доминик раскидывался такими словами в адрес Токио, вытрахивая из мальчишки последнее живое. Теперь была очередь Ховарда. Ему, кажется, понравилось принимать? Тогда. В под-дсобке! – Мелкая проблядь, – ругался Мэттью, наслаждаясь видом. – Ты. Только. Моя. Шлюха. Впечатанное лицо, уже зареванное от болевого шока, белизна подушки в контраст – потрясающе. Выламывающиеся плечи, торчащие кости. И руки Мэттью на этой шее. На шее, что годилась только для петли, чтобы затянули потуже. И Беллами собирался сделать это, как решил еще давно. Раз уж Доминик сам потанцевал на плахе, приманивая, искушая. Но Мэттью не даст умереть Ховарду так просто. Он использует его же оружие против него. Ведь если сыграли в цугцванг, теперь Беллами уничтожит и размозжит Доминика любыми возможными ходами и способами. Жизнь как ебаные шахматы! И Ховард оказался таким же бесполезным, как король. – Твоим последним грехом станет то, что ты отдался во власть, – здесь Мэттью начал задыхаться от триумфа. – Во власть человеку, который наебал тебя всеми возможными способами. Переиграл. Переделал. Шире зрачки. Руки ослабевали. – Который контролировал всю твою жизнь, каждый твой шаг. Наблюдал за каждой твоей ночью в этой ебаной квартире. Был с тобой в самые интимные моменты. Дышал тебе в спину, пока ты убивал людей. Смотрел, пока ты трахал Токио. Мальчишку, который предал тебя за деньги. За секс. За наркоту. Ши-ре зрач-ки! – И что? А ты даже не посмотришь этому человеку в глаза. Мне даже как-то жаль. Что ты не видишь меня сейчас. Не скажешь спасибо за то, что этот человек – я! – избавляет тебя от участи быть сожранным реальной властью, законом. Религией. Беллами истерически заржал. Его ладони совсем покинули шею Ховарда, и, пока тот был парализован и частично отключен от неудавшегося удушья, Мэттью дёрнулся к тумбе. – Теперь я твоя религия, ебаная ты блядь, – нашептывал тот. Ледяное дуло пистолета идеально встало к затылку. Беллами оттянул свой корпус, так и трахая Доминика, пока тот весь колотился в приступе паники и лихорадки. – Я твой ебаный бог, – злорадно внушал Мэттью. Наш-наш-наш! Бо-же-ство! Одно движение – и на выход. – Так что помолись, сучка. И случился выстрел. В комнате остались двое. Третий выбыл. Все это время Токио наблюдал из-за угла, разрываясь между чувством удовлетворения и дикой горечью. Слабые брызги крови долетели до лица Мэттью, пуля прошла сквозь череп и застряла где-то в воздухе. Уже и наплевать. И разодранная в клочья подушка потрясающе искренне впитывала в себя остатки мозгов. Хоть кто-то же должен был здесь сострадать. Сожалеть об утрате. Если о блядских чумных крысах было принято плакать, конечно. Но поставим эмоции на паузу. Добавим, наконец, контекст-то, блять? Беллами дотрахал бесполезное тело, кончил и отряхнулся, поднимаясь над постелью. Как будто бы ничего не произошло, даже не сбившись в дыхании или сердечном ритме, Мэттью натянул брюки, преспокойно застегиваясь. Он прошелся ладонью по лицу – ладонью в слюнях Доминика – и размазал брызги его крови. Получив чисто эстетическое наслаждение, Беллами выдохнул. Окончено. Он глянул в темноту комнаты и увидел там боязливое лицо Токио. То же Мэттью может сделать и с ним. Не сказав ни слова, Беллами обнаружил сотовый телефон Доминика и сделал фотокарточку на память. Вспышка ослепила врата в ад. Токио видел лишь отрывок, но ему хватило и того. Мэттью с аппетитом вгляделся в вышедший кадр. Великолепно. Картина библейская. Беллами зашел на дарксайд и отправил фотографию через скрытый доступ. Так и не выключенный компьютер принял ловко. Мэттью грамотно поработал над тем, чтобы оповещения приходили четко и без перебоев. Что же там было? Ух, интрига! Что? Ч-ч-что? Мэттью двинул мышкой. Вниманию предстала лучшая фотография мира, которую ему когда-либо доводилось видеть. О, какая жалость. Доминик стал очередным кадром в пленочном сборнике Токио. Крайним в собственной коллекции. Добро пожаловать в дарксайд.