Si vis pacem, para bellum или новые приключения Гаррика

Homo quisque fortunae faber (пер. с латыни) - Каждый человек — творец своей судьбы.       Вы часто просыпаетесь от чарующих звуков пения птиц, хрустального перезвона, волнующего запаха кофе и нежнейшего аромата свежеиспечённой выпечки? Нет? Вот и я, подобным был не избалован. По отдельности бывало, случалось изредка, но вот так в комплекте, как сейчас, я даже не вспомню. Голову нежно обдувал свежий ветерок, а кожа тела приятно скользила по шелковым простыням.       Пока я спал, моя спальня в снимаемой квартире, почему-то претерпела странные метаморфозы.       Кровать из скромной полуторной, преобразилась в, как минимум, трёх спальную и укрылась бельём из красного шелка. На смену обыкновенной стеклянной двухрожковой люстре пришла её аристократическая, пятиламповая, хрустальная подружка, распространявшая тихий хрустальный перезвон от движения воздуха.       Исчез деэспешный одёжный шкаф, а на его месте, бликуя в солнечных лучах красной полированной поверхностью с резьбой, стоял его дальний родственник, сделанный из массива красного дерева.       На стене висел ковёр красно-желтого цвета, гарантированно ручной работы, с восточным орнаментом.       Вместо бывшего журнального столика, сейчас стояло его далёкое, сандалового дерева, подобие, украшенное резьбой. На ближнем ко мне краю стола стояла золотая, инкрустированная разноцветными камнями, клетка, в которой стоя на жердочке, выводил свои рулады соловей. Дальше стояло две немалых, с горкой наполненных, шкатулки, одна по виду с драгоценными каменьями, а вторая с золотыми кольцами и перстнями. А вокруг шкатулок были небрежно разбросаны горки с золотыми и серебряными монетами. С другой стороны стола в такой же золотой клетке, как и у соловья, на всё это богатство, сложа лапки в молитвенном жесте, стеклянными глазами смотрел Карл. С его мордочки непрестанно выделялась слюна, но нюхлер, не замечая, застыл статуэткой, маниакальным взором пожирал глазами центр стола.       На полу тоже был густой, ворсистый ковёр, с тем же неизменным восточным орнаментом, но уже зелёно-коричневого цвета.       От разглядывания ковра меня отвлек перезвон бубенчиков. Как оказалось, эти бубенчики были размещены на женских щиколотках, и при ходьбе издавали мелодичный перезвон. Красивые женские ножки были одеты лишь в прозрачные шароварчики, которые, лишь немного, темнели на шикарных бёдрах. Тончайшую талию украшал ремешок из золотых накладок с изумрудами и рубинами, а обнаженный пупок был проколот золотой серёжкой в виде миниатюрной виноградной кисти. Размера эдак, четвертого грудь, с трудом удерживал полупрозрачный же топик. Детальнее разглядеть грудь не позволяли две девичьи руки, в многочисленных браслетах, несущие серебряный поднос с кофейником, сливками и выпечкой.       - А-а-а-а-а-а-а! – вырвался из моего горла крик ужаса, когда подняв взгляд повыше, я увидел, что венчало шикарную женскую фигуру.       - А-а-а-а-а-а-а! – уронив поднос на пол и приложив руки к щекам, вторило мне нежнейшим женским голоском, что-то с бронзовым женским телом и светло-зелёной лысой и бородатой, мужской головой.       - А-а-а-а-а-а-а! – продолжал орать я, уже увидев серьгу, в ухе на зелёной голове бородатого мужика с женским телом.       - А-а-а-а-а-а-а! – продолжало женским голосом орать Это, уже наверное, от горячего кофе попавшего на обнаженные ноги.       - Ты кто?! – воскликнул я, когда первоначальный шок прошел, и вернулась способность связно говорить.       - Рукн ад-даула Абу-ль-Фатх Сулейман ибн Ибрахим Папак Эдесса, прекраснейший из юношей, - снова женским голосом ответило это, - это меня ты, шахиншах моей души, силой своей, освободил этой ночью, из более чем двух тысячелетнего заточения.       - Ничего я и не освобождал никого, - моё участие в освобождении как то не вспоминалось, что вспомнилось, так это световая фантасмагория, после вероятно, накосяченного заклинания, и зелёная бутылочка, которая сама собой раскрылась. - О владыка сути моей, истинно, истинно говорю, что ты и только ты, чародей прекрасно многомогучий, дал мне этой ночью сил, чтобы сжечь печати злых римлян, разрушить зиндан мой многовековой и обрести свободу, - не согласился со мной Рукн-как-то-его-там. - Ты вроде бы вчера немного иначе выглядел? – некультурно ткнул я в него пальцем, - и побольше, и более мужественно, что ли. - Ты имеешь в виду чресла девы на мне, несравненный? - Да, наверное. - Служение для тебя мне радость, господин. Сначала я немного обустроил твой дом, создав обстановку, достойную моего спасителя. А затем, приготовив завтрак, я немного изменил своё тело, дабы, проснувшись, мой владыка мог усладить и свой взор. Мне хотелось, для прекраснейшего юноши, и утро сделать прекрасным, - сказало оно, и продекламировало, - Как мир хорош, как свеж огонь денниц! И нет Творца, пред кем упасть бы ниц… Но розы льнут, восторгом манят луны… Не трогай лютни: будем слушать птиц.       - Мне не нужны слуги, - сказал я и, увидев наполняемое тоской, огорчённое лицо, добавил, - но я хотел бы иметь такого друга как ты. - О добрейший и благороднейший из юношей всего мира, это будет величайшей честью для меня, - ответили мне, уже радостно. - А ты не мог бы вернуть свой настоящий вид, если он конечно не очень большой, как там в парке? - Твое желание закон для меня, великодушнейший, - он щёлкнув пальцами, и с этими словами внешность Рукна оплыла, превращая его в светло-зелёного, где-то двух метров, бородатого мужчину, одетого лишь в шаровары, с лысой головой. К концу его фразы сменился и голос на мужской тенор. - Я не помню, как я сумел попасть домой. - Обрёл свободу я и увидел спасителя своего благородного в беспамятстве. Две нити связаны с ним были, одна вела сюда к этому зверьку маленькому, вторая много дальше. Перенёс я тебя, величайший из юношей, в этот дом, где ждал, тоскуя по тебе, твой питомец.       - Да я вижу. Вот сейчас он по мне, как-то особенно затосковал. Как долго я спал? - Уж полдень близился, а юноша не с нами, спит. Недолго, господин мой, сейчас только полдень. - А ты не мог бы называть меня просто Гарри, без этих всех разных прекраснейших и всяких добрейших господинов? - Твоя воля закон пр… Гарри. - Ты джинн? - Да, я джинн. Я о прекр… Гарри сейчас, наверное, последний в мире джинн, - сказал Рукн, с горечью в голосе. - Как ты это узнал? - Пока ты спал, Гарри, я успел многое. Узнал, что пески времён давно съели мой дом. Что давно уже нет Эраншахра и его достойного правителя – Ормизда-Ардашира, моего повелителя. Был я и в вивлиотеках*, читая ваши книги, язык мне выучить несложно. Пока ты спал, я, Гарри, трижды посылал зов своим родичам. Безответно. Я один остался. - Может, не услышали, и ещё ответят. Ты просто подожди немного. - У тебя большое сердце, Гарри, но нет, услышав зов, джинн просто не может не ответить. Это в нашей сути. Так что я действительно последний джинн в этом мире. - А как тебя заточили в бутылку? – попробовал я немного отвлечь загрустившего джинна. - К границам нашего Эраншахра пришли римляне. Шахиншах собрал войско и дал битву. Много было римлян, и много было у них чародеев. Мы проигрывали эту битву. И что бы дать возможность отойти, и подготовиться я прикрывал отход Ормизда с войском. Не смогли римляне сходу пройти меня, и тогда устроив тысячную гекатомбу, силой Некрономикона, они заточили меня. - Слушай, а как тебя называть? Мне немного неловко спрашивать, но есть, что-то покороче а то я кроме Рукна и не запомнил ничего. - Рукн ад-даула. Рукн – кличка среди джиннов, ад-даула - столп государства, Рукн столп государства, это был мой титул. Дальше просто, Гарри, Абу-ль-Фатх – отец Фатха, так звали моего сына. Сулейман или Соломон, как вы говорите, это моё личное имя, ибн Ибрахман - сын Ибрахмана, Папак или малый отец это прозвище, ну или фамилия как у Вас. А Эдесса это город, откуда я родом. Рукн столп государства, отец Фатха, Сулейман, сын Ибрахима, Папак с Эдесса, так звучит полностью моё имя. Но для друзей я просто Шлёма, и мне будет приятно, если и ты будешь меня так называть. - Послушай хм, Шлёма, а всё это вокруг, ну ковры, шкаф, драгоценности это всё ты трансфигурировал? - Транс, что сделал? - Трансфигурация это магические превращения одних предметов в другие, волшебное видоизменение. - Нет, Гарри, это всё я не транс-фигу-рировал. Недостойные тебя предметы я просто уничтожил, а всё то, что ты видишь, я переместил из своей пещеры. - Пещеры? То есть это всё настоящее, не магическое? - Самое, что ни есть. Каждый джинн, как только достигнет тридцатилетнего возраста, начинает обустраивать свою пещеру, и это не дом Гарри, в пещеру мы сносили всё, что нам особенно дорого. Я тысячелетие наполнял свою пещеру, но сейчас она по праву твоя. Если захочешь, мы можем туда переместиться, посмотреть. - Там в той пещере, и сейчас лежит всё, что тебе дорого? - Да, Гарри. - Тогда я отказываюсь. Я не хочу владеть тем, чем дорожишь ты. - О милосерднейший юноша, моя душа ликует, познавая, какой владыка ей достался… - Ну, перестань, пожалуйста. - Сейчас Гарри, самое дорогое у меня, что есть во всём мире это ты. Наши судьбы и наши жизни связаны. Сокровища всех джинов теперь для меня не имеют значения. - И что ты собираешься делать дальше? Как жить? - Жизнь джина в служении, без служения мы угасаем. Только выполняя поручения господина, мы живём. - А я отказался от служения, предложив тебе дружбу… - Сделал меня счастливейшим из джиннов, Гарри. Я не угасну, не переживай. Как я говорил наши жизни, и судьбы уже связаны. Ещё будучи заточенным, получая твою силу, я поклялся самой сильной клятвой джиннов служить своему спасителю вечность. А благодаря тебе, я буду служить тебе ещё и другом. Я буду самым лучшим твоим другом, Гарри. - А клятва джиннов, это такая сильная магия? - Сильнее не бывает, Гарри. Я дал слово пацана!