Отражения Зоны: сквозь время и пространство.

"Снятся ли тебе кошмары? Если я прилягу рядом, станет ли ещё страшнее?" (с) В жизни Сергея Костенко было много того, что для него являлось привычной работой, а Леша и Настя в пылу эмоций называли “жесть”. Это было неизменным аспектом его работы, раньше и сейчас. Развал страны, в которой он жил с детства, новые правила и порядки, названия и границы, располосовавшие ранее дружное государство — новая жизнь, путь, который должен был привести к процветанию и беззаботной жизни. Он не горел огромным желанием по этому пути идти, но выбора ему не дали, да и мнения никто не спрашивал. Просто однажды Сергей проснулся в новой стране, к созданию которой сам приложил много сил. А потом пришлось привыкать к переменам, учиться с ними жить и искать себя в абсолютно другой реальности. Шло время, все стерпелось, стало привычным и понятным — не сразу, не за один день, не так безболезненно, как они сами надеялись — но контролировать свою жизнь он продолжал ровно так, как делал это раньше. День за днем, год за годом, звание за званием. И вот в один прекрасный день перед зеркалом стоял уверенный в себе генерал-майор ФСБ, со стальным взглядом, лысой башкой, хищным оскалом и абсолютной уверенностью в себе. Сергей Костенко был безжалостной гончей, которая шла по следу, вытаскивала всю ложь на дневной свет, и регулярно перегрызала глотки тем, кто угрожал безопасности государства. Мужчина выкладывался на сто процентов, отдавал всего себя работе, был предельно честен с самим собой и с окружающими. В нем идеально сочеталось советское воспитание и закаленный за годы перестройки характер. Следы всех этих лет остались на его теле. Старые раны, которые превратились в белесые выпуклые шрамы на его спине и груди, болели на погоду и в холодные одинокие ночи. Изношенное в погонях и боях сердце ныло, когда на рабочий стол ложились очередные фотографии изуродованных тел — они были когда-то живыми людьми со своей историей и судьбой, проблемами и радостями, пока однажды больной ублюдок не замучил их ради зверского воплощения своих извращенных фантазий. Особенно давило в груди, когда жертвами становились дети, которые не могли защитить себя и ничем не заслужили такой судьбы. В далеком 95 году на тумбе около кровати офицера долгое время стояла коробка с таблетками, потому что в любой момент перед глазами могли появиться черные круги, а легкие — перестать функционировать должным образом. Со временем не стало легче, но Сергей свыкся, пообтесался, расставил приоритеты и акценты в своей жизни. Жести было столько же, но относился к ней генерал-майор по-другому, смотрел совсем иначе. И несся по следу, чтобы впиться острыми зубами в глотку очередного психопата или заядлого преступника, который возомнил себя умнее всех. Да, дома его ждала холодная постель, разогретый ужин из полуфабрикатов и глупое реалити шоу по телевизору, которое Сергей включал просто ради того, чтобы слышать еще чей-то голос в квартире. Реалити было то ли о похудении, то ли наоборот, о толстяках — Сергей не вникал в происходящее, но очень сочувствовал грустной девушке Кате, которая изо всех сил сдерживала слезы на личном интервью. Нормальные люди же в такие моменты сочувствуют? Сергей надеялся, что правильно понял правила. А потом из посольства в Америке пришел список имен — ребята, которых ограбили местные, просили помочь добраться домой. Костенко и глянул-то, чтобы убедиться в банальности ситуации, размашисто поставить подпись и заняться более важными делами… да вот только от этих имен в груди неприятно сдавило, а на лбу выступил прохладный пот. Каждая из этих пяти фамилий была навсегда выжжена где-то глубоко внутри генерала: когда ему стукнет — если повезет — восемьдесят лет, и он впадет в старческий маразм, эти имена он будет произносить четко и уверенно. Потому что такое не забывается, не проходит бесследно. Найти того, кто безжалостно заказал малышей и приказал убить их — было делом всей жизни Костенко. Он расследовал другие происшествия, полностью нырял с головой в новое расследование, но дело о “пропавших детях” не оставляло офицера. И тут — здравствуйте, а я без стука — такие важные имена в одном списке в документе из Америки. На одну секунду, держа во влажных ладонях заветный листок, Сергей захотел узнать, как там несчастная девушка Катя… Потом все закрутилось на невероятной скорости: люди Киняева, погони и перестрелки, допросы и звонки руководству, пропавшие в очередной раз дети… и парень с серыми грустными глазами, по которым сразу становилось понятно — он выбрался из такой глубокой задницы, что эти маленькие неприятности лишь вопрос времени. Когда Сергей Костенко вновь оказался дома, выбравшись из Припяти, вытащив оттуда кучку раздражающих детей, трупы своих близких друзей и самого главного врага своей жизни, он просидел почти всю ночь на диване, бездумно глядя в мерцающий в полумраке телевизор: проваливался то и дело в сон, просыпался от судороги в руке, которой изо всех сил пытался нашарить спусковой крючок автомата, пытался собрать в своей голове все, что увидел за одну долгую ночь. Жесть в жизни Костенко вышла на кардинально новый уровень. Апгрейд года, так сказать. С того злополучного дня прошло почти полгода. Осень заливала город мерзким холодным дождем, темнело с каждым днем все раньше, баранов на дорогах становилось все больше. Как и работы, что требовала все его внимание, все силы. Телефон умер почти пять часов назад: тоскливо пискнул в ладони о том, что батарея почти разряжена, после чего экран торжественно потух. Генерал хотел было поставить аппарат на зарядку, что неизменно торчала в розетке у стола, но внимание отвлек важный звонок, потом кто-то с документами, началась беготня и экстренные совещания… Когда Сергей вышел из здания ФСБ и сел в машину, он и помнить забыл, что мобильник сдох. Удивлялся еще, что тот не раздражает его, не трезвонит. Генерал ждал одного звонка, действительно ждал, потому что времени остановиться — даже посреди коридора — и банально набрать сообщение из двух слов не было. Костенко знал, что человек на другом конце города нахмурит брови, глядя на часы, походит по гостиной, огибая низкий стол и кресло на колесиках, постоит у окна, упираясь рукой в раму, и только тогда, возможно, позвонит. Или наберет своему неугомонному другу, чтобы ненадолго отвлечься от поселившейся где-то в районе солнечного сплетения тревоги. А сейчас в квартире наверняка царит тишина и спокойствие. Город пленила глубокая ночь, детям давно-давно пора было спать. Даже взрослым детям, пережившим кучу дерьма, смертей и боли. Особенно таким. Сергей почти спит на ходу, мечтая только о мягкой постели и, возможно, горячем душе, если хватит сил, но машину ведет ровно — привычка, выработанная годами. Дорога стелется перед ним, мелькают фонари, их свет немного размыт из-за дождя. Руки крепко держат руль, хотя иногда возникает непреодолимое желание опустить на него голову и прикрыть на пару мгновений глаза. Но генерал только мотает ею из стороны в сторону и нажимает кнопку на магнитоле, чтобы разбавить пространство музыкой. Становится немного легче, Сергей даже пальцами начинает постукивать по рулевому колесу в ритм очередного современного хита, хотя старые песни из его молодости все же были лучше. К дому Костенко подъехал, когда вдали начал дребезжать рассвет. Дождь перестал, но под ногами теперь хлюпали глубокие лужи, а на штанинах оседали грязные капли. Подхватив с соседнего сидения пиджак, Сергей выбрался из машины, привычным движением захлопнул дверь и включил сигнализацию. Он, конечно, хотел бы посмотреть в глаза гипотетическим угонщикам, но рисковать не стоило. Больше контроля — меньше проблем. В лифте он все-таки задремал, сложив на груди руки и прислонившись к стенке, мягкий толчок во время остановки и пронзительный звон вытолкнули Костенко из дремы, обостряя все рефлексы. Даже во сне генерал-майор ФСБ был готов защищать свою жизнь и убивать одним движением. Убивать правда было некого, да и не посягал на него никто… Но раз на раз не приходится. В квартиру Сергей зашел бесшумно, сжимая в ладони ключи, чтобы они не бренчали. Павел, измученный последними событиями, просыпался от любого звука, даже самого безобидного. Просто резко поднимался на ноги и готов был бежать, куда глаза глядят. Пару раз Костенко пришлось грубо остановить его, перехватывая в коридоре за несколько шагов до входной двери. Вершинин потом невозмутимо тер отбитые локти и прикладывал к затылку пакет с замороженными овощами — откуда в квартире Костенко вообще взялись замороженные овощи? — а мужчина прикручивал в очередной раз оторванный крючок для одежды к деревянной панели. Со временем стало немного легче, Паша уже не бросался не глядя прочь из замкнутого пространства, принимая своего соседа за фантом. Он только хмурился и осоловело моргал, избавляясь от липких пут сна. Драки в ночи сошли на нет и покинули их квартиру, сменяясь долгими тихими разговорами на кухне. Шло время, жизнь снова возвращалась на круги своя. Сергей привык к чужой чашке около раковины, которую Вершинин никогда не хотел мыть сразу после завтрака, к брошенной посреди гостиной куртке, к пустой банке из-под колы на краю низкого журнального стола. Гончая внутри него огрызалась, скалилась, но генерал не позволял себе опуститься до банального выяснения отношений. Наоборот, он спокойно и методично прививал парню привычку мыть посуду по вечерам, выносить мусор перед институтом, даже крючок этот проклятый прикрутил. Остальных детей Костенко тоже не бросил: обеспечил документами и идеальной биографией, к которой не подкопаешься, местами в престижных ВУЗах и квартирами — сделал все, чтобы ребята смогли начать все заново, устроиться в новой жизни, как и он сам когда-то. Генерал жил работой, семьи у него не было — какая семья, когда ты срываешься посреди ночи на работу и не появляешься дома неделю? Поэтому пятеро ребят стали для него самой настоящей семьей, что вызывала где-то внутри теплое чувство, согревающее по ночам на службе, когда сил совсем не оставалось. Ему говорили, что семья — это слабость. Сергей начал в этом сомневаться. В жизни Сергея Костенко было то, что он, чернея лицом и только наедине с самим собой называл “полной жестью”. Такие моменты наступали довольно редко. Воспитанный в СССР Костенко в Бога не верил и не собирался начинать, но готов был поблагодарить кого угодно за это. В первые разы было страшно, на самом деле очень страшно — перед Киняевым генерал так не пасовал, за ним были дети, которых он обязан был защитить. Но Сергей довольно быстро вернул себе самообладание, закинул свои страхи куда подальше и занялся тем, что, похоже, умел лучше всего — пытался спасти человека, который в этом нуждался. Сероглазого серьезного мальчишку, который едва не бросился на него с “розочкой” прямо в посольстве. У Павла была своя квартира — большая и светлая — откуда открывался прекрасный вид на город. Он прожил в ней почти неделю, отсыпался и приходил в себя, смотрел новинки сериалов и зависал с Гореловым. Ребята были лучшими друзьями в нескольких реальностях, но это нужно было снова вытащить наружу, натянуть эту крепкую нить между ними. На это требовалось время. И Сергей был искренне рад, что Вершинин не забился в раковину после всего случившегося, с огромным удовольствием выбирался на улицу, чтобы побродить по городу, вновь его узнать. А через неделю Костенко впервые выдохнул сквозь сжатые зубы “полная жесть”, отталкивая ногой опрокинутый кухонный стол. Когда Сергей закрыл за собой дверь и повесил пиджак на вешалку, его пробила нервная дрожь. Мелкие волоски на шее встали дыбом, а выработанная за годы службы интуиция взвыла. Рука привычным уверенным движением легла на кобуру на правом боку, пальцы расстегнули кнопку. Размахивать пистолетом в собственном доме было последнее, чем генерал мечтал заняться в то утро. Сергей медленно двинулся по коридору, осматриваясь по сторонам. Он был готов в любой момент выхватить оружие или увернуться от удара. Мужчина был словно натянутый до предела нерв, тронь и порвется. Гончая, которая была готова к броску. — Нет! — громкий крик раздался из дальней комнаты, которую занимал Вершинин. — Не надо, пожалуйста! Павел был напуган, судя по голосу. Костенко за секунду перебрал в голове все возможные варианты: Недобитая шобла Киняева добралась до них? Кто-то хотел застать дома генерала ФСБ, а нашел спящего мальчишку? Засада? Но самый очевидный вариант не нужно было даже оглашать, Сергей уже знал, что происходит. В подтверждение его слов дверь спальни Вершинина распахнулась и ударилась о стену, одна из петель вылетела. В коридор посыпались вещи: книги и учебники Паши, злосчастная куртка и какие-то старые награды Костенко, которые он поставил на верхнюю полку шкафа. В квартире ощутимо повеяло холодом, хлестнуло сквозняком по ногам. Костенко застегнул кобуру и положил ее на тумбу в коридоре, быстрым шагом направляясь в комнату. Так и есть. Паша сидел на полу, его предплечья покрывали свежие красные ссадины и царапины. Он прижимал к себе ворох одеял и покачивался из стороны в сторону. Вокруг парня летали все металлические предметы, что были в комнате: его ключи от квартиры, мобильный телефон, зажигалка, выпавшая из пачки, тонкий браслет — все, что осталось в память о старой жизни. Глаза Вершинина были плотно закрыты, вокруг них проступило переплетение черных вен. Парень задыхался, его руки судорожно хватались за одеяла, до треска ткани. — Нет, ты не можешь, нет… — умолял он и мотал головой из стороны в сторону, словно пытался кого-то убедить. — Пожалуйста, не надо… Я не хотел, не хотел… Сергей опустил голову и немного повернул ее в сторону, собираясь с силами. Павел снова видел кошмар, от которых так часто просыпался с криками. Но то были обычные сны, навеянные нервным напряжением, а это — совсем другое. Это была сила Зоны, которая взбунтовалась снова против хозяина и подкидывала ему с садистским удовольствием страшные картинки. Ну уж нет. Костенко оскалился на нее, словно мог этим прогнать или напугать, и шагнул в комнату, ни мгновения не сомневаясь и не колеблясь. Мужчина опустился на пол рядом со скорчившимся Пашей, не отрывая от него напряженного взгляда. — Паша, — позвал Сергей на пробу, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Паша, ты слышишь меня? — Да, да, — еще сильнее занервничал Павел и вцепился в одеяла крепче, стискивая их побелевшими пальцами. — Говори со мной, только не молчи. Продолжай говорить, нам скоро помогут. Костенко перевел взгляд на его руки и едва сдержал вздох. Чертовы взрослые, которые втянули детей в свои разборки. Не должно быть таких страхов у восемнадцатилетних ребят. Они должны бояться завалить экзамены и попасться за распитием спиртных напитков на лавке во дворе. А не сходить с ума от кошмара, в которых кто-то умирает на их руках. — Паша, все нормально, — очень ровно продолжил Сергей и коснулся руки Павла прохладными пальцами. — Слышишь? Я в порядке. — Конечно, — Вершинин задышал чаще и попытался выдавить из себя улыбку. — Ты будешь в порядке, я обещаю. — Паша, — Костенко попытался отвести одну руку парня в сторону, но тот ощутимо напрягся и попытался вырваться. — Паша, слушай мой голос. Ты спишь, понимаешь? Тебе снится кошмар. — Нет, — парень отвернулся и нахмурился — также, как обычно — пытаясь справиться со своими эмоциями. — Нет, если я уберу руку, снова потечет кровь. — Не потечет, — Сергей придвинулся ближе, почти прижимаясь лбом к виску Павла, чтобы тот смог сосредоточиться на ощущениях чужого тепла. — Паша, тебе нужно открыть глаза, слышишь? — Ты не понимаешь, — голос Павла задрожал. — Не понимаешь… — Поверь мне, — попросил Сергей, в очередной, сотый раз. Кажется, с момента их встречи в Америке, он только об этом и просит — поверить ему, довериться. Ну, еще он просил рассказать правду… Но одно очень тесно связано с другим. — Ты должен мне поверить, — продолжал настаивать Костенко, положив одну ладонь на щеку Вершинина. — Паша, открой глаза. Павел молчал, но дергаться перестал, его лицо теперь было обращено к говорящему. Отпускать одеяла он не хотел, но развернулся к Сергею всем телом, повинуясь очень осторожным прикосновениям. — Паша, — произнес генерал настолько уверенно и твердо, насколько вообще умел. — Открой глаза. Черные вены, что уродовали лицо Паши, медленно исчезали. Его пушистые ресницы задрожали, и парень медленно открыл глаза, возвращаясь обратно в реальность, вырываясь из цепких когтей Зоны. Его взгляд заметался по лицу напротив, отмечая и усталую улыбку, и нездоровую бледность и явное облегчение. Костенко вздохнул и осторожно погладил Павла по голове, ероша мягкие светлые волосы и массируя затылок. Вершинин посмотрел на одеяла, что лежали на коленях, и на выбитую дверь. Зависнувшие над полом предметы с тихим стуком упали на ковер. — Машина? — тихо уточнил Сергей, следя за юношей. Павел кивнул и качнулся вперед, утыкаясь лицом в плечо мужчины. Он сжал в пальцах рубашку Костенко, цепляясь за него, как за спасательный круг. Вершинин не плакал, не позволял себе — это Сергей понял почти сразу, стоило только взглянуть на него впервые. Такие ребята не плачут и не жалуются, тащут на себе все, сколько могут, а потом ломаются где-то в темном углу, падают безвольной куклой. Костенко таких видел и позволить такого больше не мог, не имел права, не в случае с Павлом. — Прости меня, — прошептал Паша, выдавливая из сжавшейся глотки слова. — Прости меня, пожалуйста. Кошмары часто тревожили Павла, наваливались посреди ночи и душили, пока тот не срывался на крик, или его не будил растревоженный Сергей. Они были о том, как его неконтролируемая сила убивала друзей: Лешу с Настей, Гошу, Аню… Самые страшные же были о том, как на его руках снова и снова умирал генерал-майор ФСБ Сергей Александрович Костенко. И Паша ничего не мог сделать. Просто не успевал. — Перестань, — одернул Вершинина генерал, осторожно касаясь ладонью его спины, растирая плечи и лопатки, успокаивая и так расшатанные детские нервы. — Глупости все это, ты просто устал. Перестань. — Я направил на тебя машину, — Паша еще крепче прижался к Сергею словно в поисках защиты. — Это все из-за меня. — Я забыл зарядить телефон, — серьезно пояснил Сергей, заставляя Вершинина лечь на его плечо и расслабиться. — Ты надумал себе, такое случается. — Если с тобой… — Паша не договорил, приподнялся в его руках и наконец взглянул прямо в глаза, Сергей не удержался и провел пальцами по складке между тревожно сведенными бровями, пытаясь разгладить ее. — Я не смогу… — Да что со мной случится, — Костенко чуть улыбнулся и покачал головой из стороны в сторону. — Не думай об этом, думай об учебе, о друзьях. — Не хочу, — упрямо возразил Вершинин. — Не хочу об учебе и друзьях. — А о чем ты хочешь? — голос Сергея опустился до шепота. Вместо ответа Павел подался вперед, накрывая губы Костенко своими. Они целовались посреди разгромленной комнаты в тишине и тепле. Дрожь ужаса постепенно оставила тело парня, не в силах соперничать с прикосновениями холодных рук генерала-майора ФСБ, его горячего языка, с его шумным влажным дыханием. — Тебе нужно поспать, — спустя, казалось бы, целую вечность заключает Костенко, чуть отстраняясь назад. — Не уходи! — нервно дернулся Павел, цепляясь за его плечо и оставляя под рубашкой небольшую розовую ссадину. Сергей даже не поморщился, только снова положил ладонь на щеку Вершинина. — Я не уйду. Я тоже буду спать, — генерал помог Паше выпутаться из одеял, что оплели его худые ноги. — Спать будут все. — Одеяла и подушки? — слабая улыбка украсила искусанные губы Павла. — О, надеюсь, очень надеюсь, — Костенко, придерживая парня под локоть, аккуратно усадил его на кровать и накинул на его плечи края одеял. — Постарайся, чтобы так оно и было. Мужчина поспешно разделся, раскладывая костюм на вращающемся стуле — днем придется гладить впопыхах — и лег рядом, тут же попадая в плен чуть подрагивающих рук Паши. Очень скоро дыхание парня выровнялось, и он провалился в глубокий сон без сновидений, а Сергей еще долго лежал в темноте, глядя в потолок. В квартире их было трое — он сам, Павел и Зона, что врывалась без приглашения и рушила все, до чего дотягивалась. Но генерал-майор ФСБ не собирался сдаваться и уступать какой-то безликой бесформенной твари ни свою жизнь, ни жизнь Паши. Он собирался бороться, как делал всегда в своей жизни. Бороться и определенно точно — победить. В дальнем углу комнаты шевельнулась темнота. Сергей не дернулся и не вздрогнул, только крепче обнял парня, которого держал в своих объятиях. "Сунешься — пристрелю нахрен" — пообещал он мысленно, почему-то не сомневаясь, что Зона его прекрасно услышала, и задремал, загораживая Павла от нее спиной.