Где должен быть ты?

Платье давно потеряло лоск дворца и превратилось бы в обноски, будь Сония в совершенно другой сказке — и без замены. Как бы изысканен ни был фасон, как бы ни бахвалились королевские швеи, что покрой выдержит даже самый страшный шторм — жизнь вне стеклянной тюрьмы оказалась слишком тяжелой для чего-то столь тонкого и нежного. Если же девушка с тихим вздохом убрала рваные обноски подальше, силясь сохранить хотя бы это памятью о былом, то Гандам боялся, искренне и наивно, как бы владелица не повторила судьбу своего гардероба. — Не волнуйся, пока оно сидит просто отлично, — она улыбалась, словно не чувствовала разницы вовсе. Гандам не мог потягаться мастерством с избранными ремесленниками, но одинокая жизнь обязывала уметь всего понемногу: в том числе и заботиться о столь «людской» мелочи, как одежда. Он не думал — не надеялся вовсе — что Сония обрадуется. Примет как данность, горькой необходимостью или, сердце сжималось, с презрением к чему-то столь низменному. Внешне — виду не подавал совершенно, пока нервные покусывания губ не обратились кровью, а интонации голоса — слишком громкими. Кожа и иголки, незаметные снятия мерок и поиск подходящих талисманов — все проходило в полной тайне. Успокаивал себя неизменным: «таковы правила обряда, все должно быть под завесой строгого молчания и безвестности». Но когда неизбежность подошла к порогу, пробила та самая минута вручения новых одеяний, — целый ритуал, завершающий переход девы из одного мира в другой, — он остолбенел. Понравилось. Улыбка, чистая и невинная, с которой она примерила на себя костюм, заставила щеки заалеть, а парня по привычке потянуться к шарфу. — Они такие удобные! — шаг вперед, назад, влево и вправо, — боги, я не помню, когда мне в последний раз позволяли надевать штаны. Спасибо большое! Сония отвыкла от формальностей — реверансы остались в качестве редкой шутки, а длинные обращения с концовкой на «Вы» и вовсе канули в лету. Единственное, что еще осталось из этикета, привитого с кровью и молоком: разрешения. Сколько бы она ни жила в этом доме, сколь угодно раз Гандам ни называл ее в порыве чувств «хозяйкой», спешно оправдываясь чем угодно, Сония не могла позволить себе дерзкую вольность. Но сейчас, когда восторг затуманил все без исключения, она не смогла сдержаться. Крепкие объятия, почти цепями сковавшие тело, заставили его собрать все свое самообладание, чтобы не отвернуться или, по привычке, грубо оттолкнуть. Чужое тепло — человеческое, вполне ощутимое, не предвещающее смерть или боль — было слишком редким явлением в этих лесах. И потому хотелось задержаться в этом мгновении как можно дольше. Гандам осторожно обнял девушку в ответ и слабо, — пока не видят, — улыбнулся. — Не стоит благодарить. Одеяния твоей прошлой жизни не предназначены для истинной реальности, я лишь сотворил наиболее подходящую для этого места форму. К сожалению, здесь не потерпели бы более яркую красоту. Задержал в мыслях: светлейшее солнце уже появилось в этих краях. — Балов здесь все равно не устраивают, да и не нужно: я хоть отдохну от этих корсетов и блесток. — Скучаешь по маскарадам и вальпургиевым ночам дворцов? — шаман немного отстранился и взглянул на нее. Солжет? Утаит? Скажет правду, какой бы ни была? — Не очень. Хотя есть кое-что, по чему я действительно соскучилась, — она улыбнулась [с лукавством и надеждой], — я понимаю, что хранителей леса не учат таким вещам, но согласишься ли ты… потанцевать со мной? Гандам застыл. Конечно, он много раз слышал от нее, во всех красках и подробностях, как проходят мероприятия, о танцах и музыке: неведомые и покрытые пеплом. Лишь раз он смог увидеть далекое искусство вживую — когда для него [хотелось надеяться] танцевала сама Сония. Плавно, под мотивы, совершенно не подходящие под эпитет «светские», но со столь искренним чувством, что дыхание останавливалось. Она смеялась. Она тянула к нему руки и звала, но оставалось лишь молчать и плохо скрывать восхищение. Гандам Танака — повелевает настолько могущественными силами, что любой смертный падет ниц. Гандам Танака, без сомнения, мог быть жесток — с теми, кто нарушал слово и посмел потревожить его. Гандам Танака — не хотел ни за что признавать, что хоть кто-то мог поразить тёмную душу. Сейчас, когда этот вопрос все-таки прозвучал, он не знал, что ответить. Отказ равносилен проклятию, согласие может привести к минуте позора. Такое допустить нельзя. — Только в том случае, если ты согласишься передать мне часть своих знаний об этом искусстве. Великая ведьма не учила меня подобной мудрости, как ты и сказала. — С удовольствием! — только сейчас она позволила себе сделать несколько шагов в сторону, только ради ритуала: слабый реверанс и протянутая рука. Неизменное правило, — подойди ближе, о Запретный, чье имя я храню у сердца — и я научу тебя вальсу. — Дразнишь древнее зло, темная леди, — в этот раз, Гандам мог позволить себе расслабиться. Знал, что если возьмет за руку, приблизится вновь и не отпустит: все будет хорошо. Может быть, принцесса даже не разочаруется. И подарит еще одну улыбку. Интересно, отчего в груди так странно щемит, когда подобные мысли посещают его разум? *** Жизнь редко отличалась большими изменениями в своем обычном течении: день за днем проходили незаметно, года становились единым гобеленом из повседневности. Один шов — неделя, нить — события, повторяемые раз за разом в своей неизменности. Повседневные обряды, обход территории раз в некоторое время, великое множество домашних дел: готовка, уборка, готовка и уборка. И необходимость собирать ингредиенты для зелий и еды входило в список таких совершенно не-сказочных дел. В первый раз, — когда робость еще была частью Сонии, когда ощущение оков еще не исчезло полностью, — Гандам ушел один. С лаконичным «на реку, нужны травы» он накинул плащ, взял с собой какие-то старые [чистые] тряпки и скрылся. Сбегать она и не думала. Лишь покорно сидела дома, изредка посматривая в окно: несмотря на разгорающееся внутри любопытство, позволить себе выйти куда-то без чужого сопровождения было боязно. Местность вокруг оставалась в глазах юной девы чем-то диким, опасным, готовым сожрать в любую секунду — и никакой крик не спас бы от страшной участи. Риск того не стоил. Пусть и очень хотелось взглянуть. Во второй раз смелость в душе возобладала. — На какую реку вы ходите? — голову чуть наклонила, в глазах жажда, — я ведь не знаю ничего о том, что лежит за домом и опушкой. Неужели не сводите? — Сейчас довольно опасное время для той, что ещё не познала основы, — он покачал головой, — я не могу сейчас взять тебя с собой: тем более, что делать тебе там будет нечего. Нырять за травами могу только я, но, думаю, просто показать тебе царство я смогу. Позже. К сожалению, идти против чужих слов сейчас не было ни сил, ни возможности, ни желания. Слово казалось законом столь прочным, — как подобает всему в кодексах, — что за его нарушение должно было последовать наказание. Не знала еще, что Гандам — не тот король, с легкой руки способный отрубить голову ей. Третий раз был последним. Именно в третий раз, — когда обращения сменились ласковым «ты» и именем, когда год ее жизни в ином мире пошел на второй или третий, — она ничего не спрашивала. И не сказала. Впервые, наверное, в своей недолгой жизни Сония совершила настолько детский в своей сути поступок, порожденный отчасти чистым любопытством, отчасти — чем-то большим, в чем признаваться себе можно было только при огне свечи и с робким придыханием. Как только Гандам привычно накинул плащ, взял в охапку немного ткани, она не стала стоять столбом. Юркнула тихо из дома, чуть поодаль пряталась по кустам и за деревьями. Шла попятам, так, чтобы на глаза ненароком не попасться — если начала под покровом леса, то не выдавать себя стало делом чести. Шаман не оборачивался. Сквозь траву и кустарники шел напролом, будто и не замечая никаких препятствий, — оставляя при этом за собой все целым и невредимым. На руку «преследовательнице». Река была не слишком и далеко, хотя Сония успела выдохнуться и в попытке восстановить силы облокотиться на дерево. И тут же прижаться к нему всем телом, стараясь не выглядывать слишком сильно, но чтобы можно было рассмотреть картину как можно лучше. Сбросив с себя плащ, Гандам оставил несколько тряпок на берегу, одну — полностью расправил и положил почти у самой воды, вторую сложил чуть поодаль. И тогда девушке пришлось вдохнуть поглубже, дабы не издать ни звука. После быстрого осмотра, он несколькими пальцами прикоснулся к земле, будто изучая что-то, а после выпрямился. На нем оставались только светлая рубашка и штаны, изрезанные и заштопанные в нескольких местах. Одним движением рук парень обнажил свой торс и потянулся. Вся спина была покрыта мелкими и не очень шрамами. Свидетельства тяжёлых тренировок и не самой простой жизни отчего-то приводили ее в странный восторг и невольно хотелось потянуться к ним рукой — коснуться. Но хватило самообладания сдержаться. И заметить, как ремень выскальзывает змеей, как исчезает всякая одежда с чужого тела. Внутри что-то сжалось, хотелось отвернуться, закрыть глаза и больше никогда не подглядывать, настолько стыдно ей сейчас было. Только взгляда не отвела. Странный жар заставлял смотреть и смотреть, прикрывать рот ладонью и даже не дышать при виде обнаженного мужчины. И если бы он просто стоял. Потягивался, разминался и медленным шагом приближался к воде. Мучительно долго стоял по щиколотку, по колено в реке, только затем — скрылся. Сония прижалась затылком к коре и закрыла лицо ладонями — щеки горели, в мыслях одни вопросы и предательское в своей греховности «какой же он красивый». Стоило начать уходить, послышался всплеск. Не смея сдвинуться с места, она так и смотрела: как глубоко он вдыхал и глотал воздух, как по волосам [и плечам, и груди, и рукам] стекали капли, как один за другим странные стебли оказывались на заготовленной ткани. Множество «как» смешивалось воедино, заставляя взгляд метаться между всем и сразу, отчего на секунду она потеряла бдительность. Но стоило прийти в себя, как сразу же развернулась, — не зная даже, насколько сильно покраснели щеки, — и тихим шагом скрылась среди зелени, пытаясь как можно быстрее добраться до дома. Нужно было время, чтобы принять невозмутимый вид, чтобы вернуть душе спокойствие и никак себя не выдать — о подобном приключении ему знать необязательно. И когда Гандам вернулся домой, Сония только ласково улыбалась — стояла у плиты и помешивала что-то, иногда заглядывая в кастрюлю [кое-что стряпать научили еще давно]. — Готовишь жертву хтоническим богам, леди? — одежда на нем сухая, в руках сверток с добычей, — редко мне удается поймать настолько редкий момент. — Не уверена, что могу звать тебя хтоническим богом, Гандам, — девушка слабо рассмеялась и кивнула, — просто подумала, что ты проголодаешься после похода. Нужно же и мне иногда заниматься кухней, справедливости ради. Он быстро положил вещи на стол, а сам подошел ближе. Встал прямо за спину, едва не прижимаясь к ней и из-за плеча выглядывая, что именно сегодня будет на обед. Воспоминания об увиденном на секунду ослепила Сонию настолько, что та едва не коснулась кипятка рукой. Благо, что успели перехватить. Стоило только поднять взгляд, как Сония поняла — беспокойство на чужом лице смешалось с удивлением. Она никогда не отличалась рассеянностью или невнимательностью, отчего этот жест выбивался даже сильнее, чем сама готовка. — Ничего не случилось в мое отсутствие, темная леди? — парень отпустил руку, — если тебя одолела болезнь или порча, в моей власти избавить от страданий твое тело и дух. Или причина кроется в чем-то ином? — Ничего такого, мой лорд. Всего лишь усталость, наверное, от жара и пара голова немного помутнела. Должно было сработать. Отвести подозрения и дать возможность для отступления, другие объяснения вызывали бы еще больше подозрений. — Как скажешь. Однако у меня есть один вопрос, ответ на который известен только тебе, — он сделал несколько шагов назад и развернулся, — позволишь задать его? — Конечно. Но разве есть такой вопрос, который может быть известен только мне? — Какие духи зачаровали тебя и кто посмел так напугать, что ты не приблизилась к реке, но пошла к ней? То, чего она боялась услышать более всего в эту минуту — обличающее, постыдное, признание собственной ошибки. Ответ она действительно знала: в одиночку, где-то глубоко в сердце, самой трудно понять истинные причины. Вертятся на языке, нужные слова не найти сразу, а волнение только сильнее стискивает в своих путах — слышит барабанный бой из груди и ждет, наконец, приговора гильотины. Но Гандам молчит тоже. Терпеливо ждет, будто и не собирается ни в чем обвинять. — У нас такая традиция, — наконец, выдавливает. Ложное, но наиболее легкий вариант, — знаешь, когда девушки собираются и идут к речке или озеру, чтобы взглянуть на юношей. Забава. — И многих ли смертных ты удостоила своего взора? — Смотрят только на понравившихся да любимых юношей, так что только на тебя. Не с-. Осеклась. Покуда чувства горячи, слова могут проскочить самые разные: даже сокровенные тайны. Сония закрыла в ужасе рот руками и чуть обернулась, чтобы взглянуть на реакцию. Лицо шамана залила густая краска, отчего он весь застыл: руки ровно над своеобразным полотенцем, казалось, он даже не дышит. Стоило ему заметить, что на него смотрят, тут же накинул на себя шарф и натянул по самые глаза. Спину выпрямил, руки скрестил на груди, взгляд отвел — даже сквозь время должен держаться достойно. — Вот оно как. Что ж, я приму к сведению, моя леди. Воспитание Великой ведьмы не позволило бы мне взглянуть на вас в такой момент, однако, — он быстро принялся сортировать травы, — я… я думаю, я мог бы удостоить вас тем же статусом, что ты удостоила меня. Сония заметила, — услышала по интонации и обращениям, — нервничает. Но продолжать не стала, пока не сделалось хуже. Корила и готова была выбежать на улицу от стыда — в сказках таких признаниях не делают, да и принцессы обычно удостаивают возлюбленных куда более романтичными признаниями. Но почему-то ей казалось, что в ее истории, — не принцессы, да и на сказку не похоже, — это было в самый раз. *** — Не волнуйся, я ведь ненадолго. Три года здесь, год там — как и сказано в контракте, — собирать ей что-то с собой было бессмысленно; большая часть платьев осталась в замке, а привозить талисманы да зелья было не нужно, — все будет хорошо, дорогой. Я обязательно вернусь и больше не уеду. По лицу Гандама сложно было понять: недоволен он тем, что когда-то уступил год жизни из жалости или сосредоточен на красивом красно-зеленом камне у дороги, силясь придумать, как употребить его в хозяйстве. Но кое-что определенное все же было в напряжении — абсолютное нежелание отпускать ее. Тем не менее, препятствовать собственным условием стало бы для него тяжестью куда более страшной, чем время. — Возьми с собой некоторые талисманы, я сложил их на столе. Не знаю, что ждет тебя в дальних краях, потому мой долг — защитить тебя всеми способами, на которые способен великий хранитель леса. — Эти дальние края были моим домом. Не отравит же меня собственная семья, — звонкий смех помог немного успокоиться, а легкой поцелуй в щеку и вовсе заставил полностью сменить гнев на милость, — я обещаю, Гандам. Не успеешь соскучиться по мне, как я уже снова буду на пороге. Прям как тогда. — Верю, моя королева. Но все-таки помни о моих советах. Как только дверь кареты закрылась, а потом и сам экипаж скрылся за горизонтом, он закрыл глаза. Шаман успел отвыкнуть от одиночества, но далеко не это волновало душу, странное, вязкое предчувствие бури, которая вот-вот обрушится на их головы настоящим роком, отвечать за который придется всем сразу. По началу, думалось, просто погода шалит. Но прошел год. А Сония так и не вернулась.