драббантан

На Юнги футболка безразмерная. Она сползла с одного плеча и из выреза виднеется хрупкая ключица. Хён, а выглядит совсем крохой. Тонкие запястья, тонкие лодыжки из-под штанин. Ноги босые и шевелюра растрёпанная. Чонгук влюбляется в сотый. В тысячный. Как впервые. Такое возможно? Возможно. Проверенно. По тонкой же шее следами - поцелуи. Чужие. А так хотелось бы. И губы припухшие. В полумраке прихожей не видно, но Чонгук ощущает чужой румянец на щеках и неловкость в позе. - Я могу позже зайти, хён, - младший сам мнётся, заталкивает грусть свою горькую поглубже, чтобы в голос ни капли не просочилось. - Нет, ты ведь. . . - О, Чонгук-а, привет~ Хосок появляется из глубины квартирки. Хотя какая там глубина. Пара мелких комнат, поделённых перегородкой, да кухня. Вся глубина в глазах Юнги. Вот в них потеряться можно, утонуть. И не выплыть. Чонгук хотел бы именно так. С концами, не имея пути назад. Они - Хосок с Юнги - вроде как пили вместе. У дивана бутылки от пива. Снеки какие-то. Во всём этом блеском цветастым содержимое хлопушки и колпак с помпоном их фольги, лентами. Юнги такие штуки особо не жалует. Но для Хосока. Чонгук это без слов понимает. Видел как смотрит. И сам со стороны, наверное, такой же. Впрочем какое там "наверное". Сто процентов. - Ты заходи, чего мнёшься-то в дверях, - Хосок пропадает было в кухоньке, но потом суётся назад и улыбается широко, открыто, дружелюбно так. Как тут злиться-ревновать? Чонгук и не злится. Просто дуется капризно так. По-мальчишечьи совсем. Оправдывая слова Юнги, блин. Чонгук он пацан совсем ещё. Зелёный, смешной, немного неловкий. Много. И через край очаровательный. Перерастёт всё это скоро. А вот Хосок куда старше. Хотя ему Юнги тоже хён. Но пропасть между Чонами, будто бы непреодолимая. Гук и сам братом восхищается до огромных глаз, до "когда вырасту, я буду таким же крутым". До "не удивительно, что хён в него по самое не могу, а не в меня. . ." - Заходи, - Юнги кивает, рукой взмахивая приглашающе в сторону кухни, и первым исчезает следом за Хо. И Чонгук физически не способен поспорить со своим "по самое не могу". Лицо Юнги в отблесках свечей красивое как с картинки. А по почти чёрной радужке всполохи пламени. Танцуют, завораживают, дышать не дают полной грудью. Чонгук с них на губы, по своим языком облизываясь. Наблюдает неотрывно, как выдохом огоньки гаснут. И в улыбке расплывается широченной, будто у него самого день рождения. Счастья через край. - Загадал, хён? - Загадал - Юнги голосом хриплым по нервным окончаниям, а взглядом по Хосоку, пока глаза собственные в темноте кухни тонут. Пальцами касается запястья Чона, губами по уголку его. Носом холодным на кончике о его щёку. О скулу и вовсе порезаться можно. Но Юнги аккуратен. С Хосоком он аккуратен как ни с кем другим. С Чонгуком тоже старается до надрывности. Но не выходит. Мину стыдно придумывать оправдания, ему подобный образ жизни противен. Он сам себе противен, потому что притворяется. Будто бы не видит, как самый младший смотрит. Будто не чувствует его тепло слишком близко. Будто ни о чём и ни на граммулю. Чонгук слишком маленький. Слишком ребёнок ещё. Слишком. . .не Хосок? А Хосок: - Ну ты чего? Мелкий же смотрит, - этой улыбкой можно душу лечить, но у Юнги она рассыпается. Чон Хосок: - Так, народ. Мне пора на репетицию. Ещё раз с днём рождения, хён! Ты можешь не убирать, я всё сам сделаю. Вечером забегу и всё-всё уберу, хён. Хосок снова улыбкой и солнцем заходящим, по кухоньке его и по коже. По самому сердцу. Пальцев касается вскользь. Смотрит в самую глубину, где черти разводят погребальные костры. ᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠ** Солнце совсем село. И мартовский ветер уже пробирается не то что под одежду, под кожу по костям мурашками. Где-то взошла луна. Где-то лает собака. И там, внизу, машины по мостовой фарами. Юнги отправляет в рот очередной кусочек торта, кусая зубчики пластиковой вилки. По радужке те самые фары отражает. Луну. И целый космос. Краснотой прохлады по кончику носа и ушам. И пальцы тоже, скорее всего, ледяные. Чонгуку эти пальцы хочется в ладони свои. Покусанные у ногтей, со стёртыми от струн подушечками. И пусть бы ладони у Юнги крупнее. Чонгук вырастет совсем скоро. Ещё чуть-чуть подождать. И Хосок-хёна перерастёт. И себя самого со всей своей очаровательностью и неловкостью. У Юнги просто выбора не будет. - Хён. . .А что ты загадал? Гук знает, что не скажет. Не сбудется же. Пусть Юнги скептик, зрелый до мозга костей и ментально ему все пятьдесят, но он тоже в подобное верит. И когда тот подаёт голос, у Чонгука чуть сердце из груди не выпрыгивает. - Я загадал, чтобы Хосок полюбил меня больше, чем танцы. Низким, негромким таким, и хриплым от начатой сигареты. Юнги смотрит в небо, на котором, нет, не звёзды, - огнями сигнальными самолёт блестит. Его профиль тенью. Дрожание кадыка и лёгкие ресницы. Кончик языка по сухим горьким губам. - Не сбудется ведь, хён. . . А у Чонгука в голосе стыд, растерянность и трепет священный, что действительно. Как же так, желание. . .Сам не определился - радоваться или грустить. - А ты подожги свечку, я загадаю новое, - Юнги улыбается ему. Так, как всегда улыбается именно ему и только ему. Тому самому Чонгук-ки, которого впервые встретил в его тринадцать. Напуганного и застенчивого. Что за братом старшим прятался, как щенок. Ветер по волосам обоих парней треплет. И подхватывает тонкий дымок, аромат свечи. Рассеивает вместе с голосом Юнги. - С днём рождения меня. Пальцы хёна по прохладным чонгуковым мягкой хваткой. Сплетаются. Их любовь так безответно похожая. Такая отчаянная и искренняя. Первая. Зато на двоих.