≪ Свадьбы не будет, я не разрешаю≫ — эти слова ударили колоколом для будущей четы по голове.
Яков мягко говоря был удивлен, а Николь дар речи потеряла.
— Мама, не смей мне приказывать! Мне не двенадцать лет, чтобы ты мне такое говорила. — с жаром воскликнул мужчина.
— Госпожа, прошу Вас, не запрещайте нам нашу женитьбу. — с мольбой в голосе сказала писательница.
— Я всё сказала, женитьбы не будет. — непреклонно сказала мать звёздного сыщика.
— Николь, я всё равно женюсь на тебе, хоть мне запрещает моя мать, так вот что я хочу сказать ей: — я отрекаюсь от тебя, теперь ты мне только знакомая, не больше. — сказал Гуро. — Никки, пойдем прогуляемся, тебе наверное стало не хорошо после таких ужаснейших слов моей знакомой Василины.
— Хорошо, только давай сначала пообедаем, не хочется идти на прогулку с голодным желудком. Я сейчас же скажу твоей прислуге, что бы она накрывала на стол. — ответила Гоголь.
— Николь, прошу долго не задерживайся, иначе я буду скучать. — лукаво ухмыльнулся дознаватель.
— Она уже твоим поместьем руководит, что с тобой стало, Яков? — тут же спросила Василина, когда поэтесса ушла. — Во что ты превратился, Яша?
— Госпожа Василина, Вы что, не поняли меня? Вы больше не имеете право меня так называть, и с этого момента только Яков Петрович! — гневно сказал Гуро.
И лицо женщины, стоящей напротив, омрачилось, с тех пор она никогда не появлялась в поместье Гуро. Когда прекрасный слух мужчины услышал грохот на этаже ниже, и адскую ругань, Яков Петрович понял что что-то не так. Войдя на кухню, он увидел что Николь вся в муке, и прячется за шкафом наполненным специями из востока.
— Что здесь происходит? — громогласно спросил хозяин поместья.
— Яков Петрович, простите за беспокойство, но эта юная девица, — шеф-повар звёздного сыщика показал поварёшкой на писательницу. — утверждает что она - Ваша невеста.
— Значит так, через полчаса весь мой штат должен стоять перед лестницей в прихожей, нас с вами ждёт серьёзный разговор. — разгневанно прошипел мужчина. — Николь, пойдем покажу где здесь ванная.
Проходя мимо лестницы, она поняла, что Гуро человек ну очень-очень богатый. Они вошли в длинный коридор, под ногами тихонечко хрустел ковёр. На стенах висели картины знаменитых художников мира. Тут они начали подходить к зеркалу.
— Николь, посмотри и скажи что ты видишь в зеркале. — попросил Гуро свою юную невесту когда они подошли.
— Я вижу легендарного сыщика и жалкую поэтессу. — усмехнулась Гоголь.
— А я вижу свою прекрасную будущую жену, и себя счастливым рядом стоящим с ней. — он взял девушку за руки. — Я не хотел, чтобы ты боялась критики своей литературы, новых знакомств и богатой жизни. Я всегда буду тебя любить и защищать! Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.
Когда они дошли до ванной, Яков вышел за дверь чтобы его невеста не смущалась, спустя некоторое время, дознаватель взял мочалку и увидел что вся спина и плечи его возлюбленной исцарапаны.
— Николь, почему у тебя вся спина усеяна царапинами? Кто это сделал? — спросил нежно Гуро.
Но получить ответ не смог, так как постучали в ванную и сказали что штат собран. Быстро помывшись и одевшись, Николь поняла что не хочет выходить из комнаты. И так бы долго продолжалось, если бы Яков не обнял поэтессу. Спускаясь с лестницы многие из прислуги подумали, что эта очень красивая пара.
— Итак, я вас всех собрал потому что сегодняшний инцендент переходит все рамки приличий! Я захожу на кухню и вижу что мою невесту зажимают в углу, и всячески оскорбляют. Это что за поведение, а? Вы совсем от рук отбились! Ах да, я вас созвал чтобы познакомить вас с вашей новой хозяйкой! Николина Васильевна Гоголь, прошу любить и жаловать! Все свободны! — сказал дознаватель. — Никки, я сейчас ухожу по делам, я не долго. — проговорил Гуро увидев испуг Николины.
Первые полчаса после ухода Гуро, Николь и впрямь пыталась что-то делать: сначала книгу, потом письмо Александру Сергеевичу. В итоге и то и другое отправляется в камин, а сама Гоголь — к Андрею Афанасьевичу за иван-чаем с ромашкой, но, судя по всему, этот день готовит ещё много сюрпризов.
— Христом Богом прошу, доложите следователю столичному, что дело у меня к нему очень серьёзное… — Молодая девушка в сером домотканом платье буквально вцепилась в рукав, пытающегося отмахнуться от неё, управляющего.
— Шла бы ты по-добру по-здорову, Агафья. По что следователю твои бабьи причитания?
— Говорю же, дело важное… — Не унимается девица и, приметив только что спустившегося с лестницы Гоголь, едва ли не кидается к ней в ноги. — Ради всего святого, барыня! Не гоните, выслушайте…
Наверное, стоило сказать Агафье, что она обозналась и она, вовсе не следовательница, но в голове тотчас же всплывают слова Гуро: — Мне всё равно что с ними потом будет. — Якову нет дела до судеб этих несчастных, чего доброго ещё и использует девицу в качестве наживки. Потому Николь решает подыграть.
— Успокойтесь. Никто Вас не гонит. — говорит она спокойно, бросая укоризненный взгляд на управляющего. — Что произошло? Вам кто-то угрожал?
— Нет… Но я знаю, куда ходила Даша, незадолго до того как её… — Агафья снова всхлипнула. — У нас на окраине дом есть… Горело у них с год назад, потушить успели, но в пожаре дитё погибло… Так и уехали хозяева, а дом стоит заколоченный. Вот к нему Дашка и ходила. А потом её…
Девушка чувствует, как к горлу подкатывает уже знакомая тошнота. Перед глазами вновь тот сарай в Диканьке, а следом гробы, в которых несут тела семерых девушек. А ведь она могла их спасти, должна была…
— Вы знаете где этот дом? — спрашивает она решительно.
— Конечно, я покажу. — кивает девушка, утирая слёзы рукавом холщового платья.
— Ждите здесь. Я сейчас…
Николина стремглав бросается наверх за крылаткой. Остановившему её Федору говорит, что пойдёт прогуляться и обещает вернуться раньше Якова Петровича.
До дома на окраине они добираются пешком. Благо, городок не такой уж и большой. По дороге Николь изо всех сил пытается утешить, трясущуюся словно осиновый лист, девушку.
Небольшая двухэтажная постройка стоит чуть поодаль от соседних домов. Двор зарос кустарником, должно быть летом здесь высится густой бурьян, но сейчас из-под земли торчат только голые прутья с редкими, подгнившими листочками. Второй этаж почернел от гари и копоти, крыша слегка проломилась, но несмотря на это здание выглядит крепким. Должно быть, сохранился и подвал. Лучшего логова для убийцы и придумать было нельзя.
— Вам стоит подождать меня снаружи. — говорит писательница, оглядывая покосившуюся дверь.
— Боязно мне за Вас, барыня… — всхлипывает Агафья, кутаясь в выцветший платок.
— Если я не вернусь через пол часа, беги звать на помощь. Но я уверена, этого не потребуется.
Николина ободряюще улыбается девушке и шагает внутрь дома. Половицы неприятно скрипят под ногами. В воздухе пахнет пылью и отсыревшим деревом. Что могло заставить женщину придти сюда в полном одиночестве? К тому же, не просто женщину, а ведунью, пусть и слабую. Тайное свидание? Выходит, Дарья знала своего убийцу? А остальные жертвы… Старая повитуха, неверная жена, вытравившая плод. Кому они могли доверять?
Продолжая размышлять, она неторопливо обходит комнаты, в надежде, что её посетит очередное видение, но к сожалению не пришло. Помещение выглядит нежилым. Остатки мебели поломаны, вероятнее всего соседскими мальчишками. В углу, у перевёрнутого шкафа, пара пустых бутылок. Значит, местные пьяницы тоже посещают этот медвежий угол. Ни крови, ни следов борьбы нет и в помине. Быть может, стоит найти подвал? Вот только лезть туда в одиночку слишком опасно. Стоит вернуться и взять с собой парочку мужиков покрепче…
Николина уже собирается уходить, как вдруг в соседней комнате раздаётся шорох. Чувствуя, как сердце начинает биться чаще, Гоголь подбирает с пола первую попавшуюся деревяшку и замирает, прислушиваясь. Показалось? Она осторожно отступает к двери, нащупывает ручку и с ужасом понимает, что дверь не поддаётся. Закрыта снаружи? Но куда подевалась Агафья? Она же не слышала криков…
— Тёмная… Какая удача… — Раздаётся совсем рядом.
В дверном проёме стоит человек. Лицо его скрыто капюшоном, не разглядеть, а вот кинжал в руке не оставляет никаких сомнений. Тот, кого она искала, нашёл её сам…
— Кто Вы? Что Вам нужно?
— Очистить мир, от таких как ты… Ведьмы, колдуны… Бесовские отродья… Вам не место среди людей…
Убийца неторопливо приближается к Николь. Гоголь оглядывается, понимая, что бежать ей некуда. Сердце бьётся о грудную клетку с такой силой, что кажется, вот-вот проломит рёбра…
Всё происходит слишком быстро. Человек в капюшоне делает резкий выпад в её сторону, замахивается кинжалом. Первую атаку, Николина кое-как отбивает злосчастной деревяшкой, но та тут же вылетает из рук, а его противник замахивается снова. Она инстинктивно выставляет вперёд руку, предплечье пронзает острая боль. Гоголь оседает на пол, чувствуя, как ещё медленно окутывает темнота…
«Прости меня… Яков…» — Эта мысль, последнее, что приходит ей в голову, прежде чем всё вокруг окончательно погружается во мрак…
***
— Кто вообще её отпустил?!
— Но… девушка…
— Какая, к чёрту, девушка? Вы у меня в Сибирь в кандалах поедете!
— Яков Петрович… Помилуйте…
— Молчать!
— Барин… Моя вина, сказали, что на прогулку, а я и отпустил, старый дурак…
— Агафья, местные её колдуньей кличут… Травки в лесу собирает, детишек крестьянских от хвори лечила…
— Фёдор, ты почему всё ещё здесь?
Отзвуки голосов доносятся до Николь через мутную пелену темноты. Последнее, что она помнит, это занесённый над ней нож. Она умерла и попала в ад? Но если это ад, то что в нём делает Яков Петрович? Неужто и здесь… Или мерещится просто? Думать не хочется, ровно как и шевелиться. Будто из неё высосали все силы, не оставив ничего, кроме слабого огонька разума…
— За доктором уже послали…
— Упустили… Ваше благородие… ранен он, но успел уйти…
— Где девушка?
— Ищут… Весь город прочёсывают…
Сознание возвращается медленно. Сперва, Николь чувствует, что лежит на чем-то мягком. Шаги, голоса, звуки, всё сливается в единый шум, только один, до боли знакомый голос, присутствует неизменно, ругаясь, отдавая приказы, задавая вопросы…
— Рана не глубокая, кровопотеря сильная, но не смертельная…
— Прекрасно, Вы свободны, доктор. Дальше я сам.
— Простите? Но я обязан закончить свою работу, этому человеку нужна помощь.
— Я попросил бы Вас, подчиняться моим приказам!
— Яков Петрович, при всём уважении…
— Любезный, я не ясно выразился? Вы свободны. Фёдор, проводи!
Голоса постепенно стихают, исчезают. Должно быть, их оставили наедине. Николь всё ещё не в силах понять, что произошло. Слабая попытка пошевелиться причиняет неимоверную боль. С губ срывается тихий стон, на большее она сейчас не способна.
— Ну-ну, яхонтовая моя… Лежи спокойно.
В следующее мгновение Николь сильно жалеет о том, что пришла в сознание. Руку обжигает такой болью, что слёзы сами собой невольно катятся по щекам.
— Потерпите, Николь Васильевна…
Она даже не понимает, что шокирует больше: неведомая доселе боль или это «Николь Васильевна», сказанное с ироничной нежностью. Несколько раз она снова проваливается в темноту, но, когда пытка заканчивается, огромным усилием воли, всё же заставляет себя открыть глаза.
Перед ней уже привычная спальня. Левое предплечье стягивает тугая повязка.
— Яков… Петрович… — Голос всё ещё слабый и хриплый.
— Пришла в себя? — Холодно и резко отзывается Гуро, оправляя заляпанные кровью рукава некогда белой рубашки. — Довольна своей выходкой? Чувствуешь себя умницей?
— Что… что случилось? — Николина поёживается, невольно накрывая больную руку здоровой.
— Что случилось? Это ты мне расскажи, что случилось! Какого чёрта тебя понесло в тот дом? Да ещё и в одиночку? Решила ловить убийцу на живца, чтобы потом обвинить в этом меня?
— Я… Я просто хотела помочь… Та девушка…
— Та девушка заманила Вас в ловушку, яхонтовая моя, и привела прямиком в руки к убийце. Она же и дверь заперла снаружи. Что? Пожалели нищих и обездоленных? Этому вас в вашем Братстве учат? А о матушке Вашей вы подумали? А обо мне? — Гуро резко поднимается с постели, отворачиваясь к окошку. — Если бы не Ваш дар, Вас бы уже не было в живых.
— Я…
— Ваша тёмная сущность дала убийце отпор. Вы его не убили, но потрепали изрядно. Очевидно ранили. Он ушел до того, как мы Вас нашли. Вы были в доме одна, без сознания. — Яков брезгливо морщится, вытирая руки полотенцем, и поворачивается к двери. — Можете считать, что Вам повезло. Отдыхайте. Если что-то понадобится, зовите Фёдора.
— Яков Петрович! — Окликает его Николина, чувствуя, как к глазам подступают предательские слёзы.
— Что ещё?
— Не уходите… Пожалуйста…
Гуро замирает на несколько секунд, словно раздумывая, взвешивая все за и против, но после всё же разворачивается и снова садится на постель рядом с Николиной. Осторожно проводит кончиками пальцев по худой бледной щеке, смахивая предательские слезинки.
— Глупая девочка… — Яков вздыхает и ложится рядом, позволяя девушке уткнуться носом в его рубашку.
— Тот человек… Сказал, что таким как я не место среди людей… Неужели я и в самом деле такое зло?
— Нет большего зла, чем те, кто желает всеобщего блага, яхонтовая моя. Наш убийца, к примеру, считает, что спасает этот мир…
Николь поднимает на него заплаканные глаза, смотрит долго, выразительно. Будто хочет во что-то поверить, но боится.
— Яков Петрович… Зачем Вам всё это? — Тихо спрашивает она, наконец. — От меня одни только неприятности…
— Знаете, в чем Ваша беда, Николина? — Гуро усмехается, но как-то тепло, беззлобно. — Вы настолько самокритичны, что даже не в состоянии понять того, что можете быть кому-то не безразличны.
Писатель замирает, вздрагивает едва заметно, прижимается ближе, уткнувшись лбом в плечо Якова и шепчет тихо:
— Вы меня с ума сведёте, Яков Петрович…
— Уж скорее ты меня, яхонтовая моя. — С лёгким смешком отзывается Гуро, укутывая её одеялом, и осторожно целует в уголок губ. — Отдыхай, и ни о чём не думай…
***
После этого случая Николину никогда не выпускают из поместья в одиночку. И вроде бы всё хорошо, да вот только с писательством у девушки не заладилось. Да и нервозности едва ли поубавилось. Стоит только критикам зубы оскалить — сразу в слёзы, да за винной бутылкой тянуться. И ведь упрямая, всякий раз твердит, не смейте, мол, Яков Петрович, критиков подкупать, знаю я Ваши подарки. Парочку особо ретивых, он, конечно, в тайне от юного дарования, всё же отправил в сибирские просторы критиковать, даже повод приличный какой-то отыскался, но на всех никакой Сибири не хватит.
И вот однажды в поместье Гуро приходит письмо и там литературу Гоголь раскритиковали не самыми лестными словами. Как ни старался Яков быть помягче, а без истерики всё же не обошлось. Едва услышала Николь известие, выхватил письмо из рук и бросилась прочь из комнаты, только и видно было как в глазах слёзы брызнули.
— Николь Васильевна, свет мой яхонтовый… полно Вам прятаться, душа моя…
Яков Петрович брёл по длинным коридорам, заглядывая в каждую комнату. Тёмная всякий раз забивалась в какой-нибудь дальний угол и Гуро почти жалел, что отстроил такой громадный особняк. Вот что ей в спальне не сиделось с этим злосчастным письмом? Ещё и колено разболелось, как на зло…
Николь обнаружилась в курительной комнате, ещё не обставленной, да и недоделанной толком. Никак не доходили руки художника подыскать, чтобы расписал потолки. Луна сегодня была яркой, серебристый свет лился в незашторенные окна. Яков поёжился, осторожно ступая внутрь. Знакомая сгорбленная фигурка сидела на полу, обняв себя руками, уткнувшись лицом в колени. Время от времени раздавались жалобные всхлипы.
— Что же Вы так внезапно сбежали то, яхонтовая моя? — Яков приблизился на пару шагов. — Я тоже очень огорчён этим известием…
— Я ничего не понимаю… — Голос глухой, гулкий, а всё равно с таким надрывом, что сердце предательски защемило в груди. — Почему я не могу писать так, чтобы всем угождать?
И как вот ей объяснить, что это невозможно? Если не будут критиковать одни, найдутся другие, и так до бесконечности. Не послушает же, сколько раз уж брался за это нелёгкое дело.
Гуро вздохнул, присел рядом, погладил рукой волосы тёмные словно ночь, девушка зашевелилась, немного подняв голову, и посмотрела на Якова своими чёрными безднами глаз.
— Потому, что каждый человек имеет своё собственное мнение. — Объяснять всё же пришлось. — И иногда они бывают не самыми лестными. Вам не в чем себя винить, яхонтовая моя.
По мраморно-белой щеке прокатилась чёрная, как смоль, слеза. Гоголь подалась вперёд, заключая Якова в пронизанные холодом объятия, точно в попытке согреться.
— Зачем они пишут?
— А Вы, свет мой, сами подумайте… Возможно им это доставляет немалое удовольствие…
— Это неправильно… не с-с-справедливо… — Николь всхлипнула громче, совсем уж безнадёжно и по-детски.
Оставалось лишь гладить её по голове продрогшими пальцами, шепча на ухо сладкую, утешительную бессмыслицу: «поплачьте, свет мой, яхонтовый, ненаглядная, поплачьте, девочка моя, станет легче». Нет, точно стоит уехать в Италию, хотя бы на пару месяцев, пока петербургский свет не перестанет обгладывать сплетни. Ни к чему Николине всё это слушать, ежели уж самому Якову и тому тошно будет.
— Яхонтовая моя… — Осторожно начал Яков Петрович, приметив, что любимое тёмное дарование начало успокаиваться. — Пойдёмте в спальню… Мы с вами скоро замёрзнем в океане Ваших слез.
— Я ус-с-стала…
— Вот видите… Пожалуйста, перестаньте плакать, пока все силы не растеряли.
Слова всё же подействовали. Слёзы потихоньку начали уменьшаться, а всхлипы начали понемногу затихать. Через несколько минут, обессиленная Николина лежала у него на руках, в этот раз и в самом деле, прижимаясь ближе в поисках тепла.
— Яков Петрович… — Жалобно, с мольбой.
До знакомства с Николиной, Гуро и помыслить не мог, что его имени можно придать столько различных оттенков, сколько за эти дней изобрела Гоголь.
— Пойдёмте, пойдёмте, душа моя…
