***
Потап, по поручению Якова отнеся пирожные на кухню, на цыпочках прокрался к дверям гостиной, куда, со слов горничных, прошли хозяин с невестой, и стал подслушивать. -Вот что ты, Яков, за человек такой? — незнакомый голос хоть и звучал раздражённо, но показался приятным, бархатистым - словно кот пушистым хвостом ухо огладил, пощекотал. -Чем Андрей-то тебе не угодил? И не писал он мне любовных писем, не беспокойся! -А я не беспокоюсь! — Яков Петрович обаянию бархатного голоса явно не поддавался. -Только больно уж он краснел, глядя на тебя. Скажешь, просто так, да? -Не просто так! — в незнакомом голосе зазвенел металл. А Яков Петрович с невестой, не зная, что их подслушивали, продолжали пикироваться: -Душа моя, думаю, довольно нам пререкаться. О деле общем теперь думать надо, так ведь? — Гоголь слегка опустила веки, соглашаясь, но страсти во взгляде не притушила. Яков Петрович, почувствовав, что добыча готова сама себя в силки затянуть, совсем осмелел: -Спальню выделю свою - обе на втором этаже, там слуги без особого приказа не появляются; будем только вдвоём. На ночь дверь не запираю, не привык. Возле моей кровати пуф большой стоит, смотри не споткнись в темноте-то. И подсвечники не смахни - они слева, на столике. -Да чего ж тут непонятного… — Гоголь растерялась. *** Утром следующего дня -Чаровница, однако, Николина наша Васильевна. Ко всем подход имеет. — проворковал довольно Бенкендорф. -Бесценный человек, бесценнейший. -Точно так. — поддакнул Ломинский. — И, Ваше Сиятельство, в пятницу же у Вас бал. Надо бы нам Николь Васильевну тоже пригласить. Екатерине Алексеевне её представим. Да и негоже Якову Петровичу без невесты по балам ходить. -Ох, голубчик, спасибо, напомнили! Сам ведь собирался Вам сказать. — Бенкендорф в очередной раз порадовался исключительной организованности своего адъютанта: ни о чём не забывает позаботиться. -Пошлите Николь Васильевне от меня личное приглашение. Да, и у неё, скорее всего, необходимого гардероба пока нет. Так Вы отправьте моего портного - пусть мерки снимет и сошьёт всё в кратчайшие сроки: и для службы, и для простых визитов, и для балов. -В счёт будущего денежного довольствия? — записав в книжицу поручение, уточнил Ломинский. -За мой счёт. — озорно улыбнулся Бенкендорф. -Я обещал Катеньке предъявить нашу очаровательную в лучшем виде. Не представляете, голубчик, как ей любопытно, кто смог пленить сердце несравненного Якова Петровича. Уж она вчера расспрашивала, расспрашивала… Пока Бенкендорф с Ломинским сплетничали, Гуро гневался. А всё потому, что ночью Николь не пришла. Как удалилась в свой кабинет, небрежно пожелав «доброй ночи», так ни единой попытки споткнуться о пуфик или смахнуть подсвечники и не предприняла. А Яков Петрович ждал. Велел прислуге постель свою новым бельём заправить (тем, что фламандским кружевом оторочено), сам ванну с восточными ароматными маслами принял, и так и пролежал до утра на новых простынях - без сна и без Гоголь. Злой, как чёрт, ушёл на службу, даже не дожидаясь, пока писательница пробудиться изволит. Тем более, девушку дела насущные не ждали - Бенкендорф недельным отпуском одарил - потому ей можно было спать до полудня. Вот пакость какая! А ведь вчера подобного развития событий ничего не предвещало: Гоголь смотрела влюбленно, прям-таки поедала взглядами. За обедом и ужином говорила комплименты, разговорилась с ним на его любимые темы. Это точно были знаки внимания, Гуро в таких вещах разбирался. Она ему намекала, а потом оставила ни с чем. Провал! Фиаско! И, самое страшное, что всё время хотелось с ней целоваться. А ещё - вызвать на дуэль Ломинского. Молодой, красивый, к власти приближенный и этой самой властью защищённый абсолютно, тот был исключительно опасен. Говоря проще, Яков Петрович мучился ревностью. В растрёпанных чувствах, что никак не сказалось на его талантах, он, не покидая кабинета, блестяще распутал одно сложное дело и поспешил домой. Там шуганул встретившегося в прихожей Потапа и сразу прошёл в гостиную: Гоголь сидела в кресле, одетая в шёлковое платье, и вертела в руках какой-то конвертик. -Это ещё что? — сходу рыкнул Яков Петрович, указывая на конвертик. -Письмо? Любовное? От кого? -От Его Сиятельства. — с удовольствием сказал поэтесса. -От Его Сиятельства?.. — Яков Петрович задохнулся. -Так вот кто… -Приглашение на пятничный бал. — пока Гуро не успел заподозрить Бенкендорфа в написании любовных писем, уточнила Николь Васильевна. -Ты же тоже идёшь? -Я - да, ты - нет! — Яков Петрович обрадовался возможности отыграться за одинокую ночку. Гуро насладился возникшей после его фразы паузой и, подойдя к Гоголь совсем близко, сладким голосом произнёс: -Тебе нечего надеть. -Пока нечего, Яшенька. — непринуждённо глядя на него снизу вверх, ответила та. -Андрей записку прислал… -Любовную? -Помилуйте, Яков Петрович, это уже смешно. — Николь, закинув ногу на ногу, развалилась в кресле. -Однако, какой ты ревнивец. Андрей пишет: завтра с утра зайдёт портной Его Сиятельства - мерки снять и отлично отошьёт мне всё необходимое. За счёт Его Сиятельства. — Гоголь полюбовалась ошарашенным выражением лица Якова Петровича и добавила: -На бал отправитесь со мной… -А Вы, душа моя, не колдуете ли? — поинтересовался дознаватель, глянув исподлобья. -С чего это на Вас такие блага посыпались? -Всё очень просто. — поэтесса скромно потупилась. -Ваши слова сказанные господину Ковлейскому…***
-Ангел - не человек, Николь Ваша Васильевна. — после доложил месье Анри Его Сиятельству, прибежав в Тайную канцелярию в полнейшем изнеможении. -Уж такая вежливая, спокойная. Одно удовольствие мерки с неё снимать. Незамедлительно за работу засажу всех своих закройщиков и швей. Всё будет к сроку: и платья, и пальто, и рубашки, и юбки, и прочие прелести гардероба… -А что Яков Петрович? — невинно поинтересовался Бенкендорф. -Видели его? Он сегодня занедужил, дома должен быть. -Дома, дома… — месье Анри поёжился от воспоминаний и пожаловался: -Чуть не убил он меня, Ваше Сиятельство. «Близко не стойте», «туда руки не тяните», «не смейте прижиматься», «голову сейчас оторву», «в Сибири Вам самое место». А я всего-то дело своё делал. Как же можно мерки снять, к плоти не прикасаясь? -Вот оно что… — Бенкендорф ничуть не удивился, однако вид принял участливый и поспешил месье Анри успокоить: -Очень уж горяч Яков Петрович, порывист. Но Вы, голубчик, его не бойтесь. Ступайте, шейте всё, как договаривались. А я уж позабочусь, чтобы с Вами ничего худого не приключилось… Когда немного успокоившийся портной ушёл, Бенкендорф позвал Ломинского и распорядился: -Вы уж, дружочек, Николь Васильевне до бала скажите, пусть она на Якова Петровича повлияет. А то тот нам половину Петербурга своей ревностью изведёт. Вон, даже месье Анри сегодня чуть жизни не лишился, едва ноги унёс. -Даже так? — изумился Андрей, мысленно подсчитывая возможную убыль населения столицы из-за ревности Гуро. -Вот бедолага. -Да не то слово. — Бенкендорф усмехнулся. -Яков Петрович пообещал ему голову оторвать и в Сибирь сослать. А тот всего-то мерки снимал. -М-да... — хмыкнул Ломинский. -Любовь - штука страшная. Но Вы, Ваше Сиятельство, будьте спокойны. Я в пятницу к Николь Васильевне пойду и обо всём поговорю: и про Якова Петровича, и про Пушкина, и про нашу тайную организацию. -Сделайте милость, голубчик. — Бенкендорф выразительно на него глянул. -Только с большой осторожностью. Излишними тонкостями пока не перегружайте. На следующей неделе уже во всё посвятим обстоятельно. Сейчас главное - Якова Петровича унять. А то на балу чаровница наша наверняка с прелестниками танцевать будет, не хватало нам жертвами среди мужчин обзавестись…***
Признаться, Николь ждала от Якова Петровича любой выходки. Однако стоять перед ним почти голой и наблюдать за разыгрывающейся сценой ревности, было неожиданно приятно. Жаль, правда, совершенно зашуганного портного, который сбежал при первой возможности, но Гуро был хорош.***
Катенька кусала губы от досады: даже с такого расстояния, Гоголь, о чём-то увлечённо рассказывающая и то и дело поворачивающаяся то одним боком, то другим, смотрелась восхитительно. Признаться, столь дивной стати Сашенька ещё ни у кого не наблюдала, и даже поругала себя, что сама потуже не затянулась в корсет. Ей очень хотелось подобраться поближе и подслушать о чём разговор, но вот так просто подходить к Бенкендорфам, без приглашения, было бы самоубийством - быстро бы разнеслась молва, будто дочка Загорских этикета не знает, и тогда прощай общение с красавцем Гуро на веки вечные. Эх, жаль она с Екатериной Алексеевной не накоротке, тогда можно было бы этакой лисонькой хвост подвернуть, как бы между прочим, а так… -Чего это Вы, сударыня, вместо того, чтобы танцевать, мрамор своими прелестями отираете? Вы б ещё на потолок залезли. — раздалось вдруг над самым её ухом, и Катенька, обернувшись, едва чувств не лишилась. И пусть бы кто-нибудь другой её за «прятками» поймал, так нет же - сам адъютант Бенкендорфа. Учитывая обстоятельства, надо было немедленно выкручиваться, иначе всё вполне могло окончиться допросом в Тайной канцелярии. Ломинский, будто догадавшись о её мыслях, поднагнал страху. -А может, Вы разговоры Его Сиятельства подслушивать изволите в пользу какой-нибудь иностранной разведки, м? — спросил, нахмурив брови. -Английской, немецкой? Быстро отвечайте! — почти прорычал, а после вкрадчиво: -Или у Вас сердечный интерес имеется? -Сердечный. — побледнев, выдавила Катенька и попыталась изобразить милейшую улыбку. -Не извольте, дражайший Андрей Константинович, беспокоиться. Никаких других интересов не имею. -Ну, я так и подумал. — Ломинский мысленно похвалил себя за догадливость (точно на Гоголь нацелилась, змеюка, Якову Петровичу дорогу перейти хочет) и сурово спросил, дёрнув уголком рта: -Надеюсь, сударыня, Вы не воображаете, будто Тайной канцелярии о Ваших сердечных интересах неизвестно? — Сашенька, понуро опустив голову, всхлипнула. Ломинский, довольный произведённым эффектом, продолжил: -Так вот, искренне советую об этом интересе забыть. Не Вашего полёта птица. Живите безмятежно, зачем Вам головы-то в столь цветущем возрасте лишаться? -Не поняла… — пролепетала совсем перепуганная Катенька. -О, Господи, мадемуазель Загорская, всё-то Вам прямо сказать надо. — возвёл взгляд к потолку Ломинский. -Найдите себе другого кавалера. Иначе жизнь Ваша может сильно измениться в сторону холодов и сугробов, так понятно? -Вполне! — пискнула Катенька и, коротко присев в реверансе, растворилась в толпе гостей. Ломинский, удовлетворённо посмотрев ей вслед, заложил руки за спину и пошёл к начальству. Прямо сейчас он не собирался докладывать, как ловко отвадил мадемуазель Загорскую от Гоголь и тем самым сохранил душевное спокойствие Якова Петровича, но потом - обязательно. Пока же и светской беседы довольно, тем более в столь приятной компании… А на великолепного Якова Петровича можно и издали любоваться: в театре там, в Летнем саду на прогулках, на балах, опять же, головой не рискуя. Катенька, думая так, повеселела, а когда окончательно утвердилась в своём решении, в дверях оранжереи появился сам Гуро, блистательный и взволнованный. Сашенька сначала метнулась было, от греха подальше, спрятаться за каким-нибудь пышным кустом, однако быстро вернула самообладание и, приняв непринуждённый вид, протянула руку для поцелуя: -Я Вам рада, милый друг. Давно мы не виделись. Яков Петрович предложенную ручку поцеловал. Будучи великим стратегом и тактиком, он сейчас никак не мог придумать, как безболезненно и без неприятных последствий дать влюблённой барышне отворот-поворот, да ещё и в двух словах - Николь осталась с Бенкендорфами, но никакой гарантии, что она не найдёт предлог улизнуть и не отправится на поиски приключений, не было. Да ещё и Ломинский там… -Как Ваше путешествие в поместье? — с трудом подавляя мгновенно вспыхнувшую ревность, спросил Яков Петрович, чтобы хоть как-то начать разговор. -Прекрасно. — незамедлительно, не хуже заправского гусара, отрапортовала Катенька. -Люблю, знаете ли, сельский быт. Думаю, выйти замуж за какого-нибудь тамошнего помещика. Всегда рада буду с Вами приятельствовать, семьями дружить. Можно я пойду? —она нервно хихикнула и, взмахнув подолом, унеслась. Яков Петрович онемел. По всему выходило, его впервые бросила барышня, да ещё и неизвестно по какой причине, но это почему-то не огорчало. А вот отсутствие Гоголь возле Бенкендорфов, когда он вернулся, очень даже. Не иначе шуры-муры крутить, обольщать, очаровывать. Яков Петрович кинулся её искать и понял, как прав был в своих подозрениях: та обнаружилась пьющей шампанское и весело смеющейся в приятной мужской компании явно старинных знакомцев, поскольку величали они её просто Никки, и всем своим видом напрашивались в рудники или сразу на тот свет. Яков Петрович решил действовать тонко (не устраивать же сцену в доме Его Сиятельства!): подошёл, представился, познакомился, запомнил всех по именам и утащил чуть сопротивляющуюся Николь прощаться с Бенкендорфами. «Я всех ваших этуалей запомнил. — шипел по дороге. -Завтра же, завтра по этапу пойдут! Я им устрою весёлую жизнь! Весёлую и недолгую! Короткую жизнь им устрою…» Николина Васильевна даже слов в ответ не нашла, хотя обычно с этим никогда затруднений не возникало, и поняла, что действительно пора брать Гуро в руки, иначе тот, пользуясь своим бесконечным влиянием, таких дел натворить может - исправлять умаешься. С Бенкендорфами распрощались быстро, под каким-то пустяковым предлогом. Те, понимающе улыбаясь, отпустили. Екатерина Алесеевна напоследок игриво щёлкнула Гоголь веером по плечу и просила её и Якова Петровича бывать у них в доме запросто. Когда они ушли, Его Сиятельство удовлетворённо ухмыльнулся: -Как же всё-таки Николина наша Васильевна благотворно на господина Гуро влияет. Тот за барышнями сегодня не волочился, смуту в их очаровательные ряды не вносил, домой пошёл в разгар бала. Даже ревность свою исключительную никак не проявил. И в работе нашей непростой, чую, польза будет. -И не говорите, дорогой! — Екатерина Алексеевна чуть улыбнулась. -А то ведь, почитай, на каждом балу склоки из-за дивных глаз Якова Петровича. Сплошной пассаж! Где это видано, чтобы прелестные Киприды любовные баталии из-за кавалеров устраивали, а не наоборот? — она сокрушённо покачала головой и снова чуть улыбнулась: -Однако, господин Гуро у нас кавалер совершенно исключительный, многими достоинствами наделённый, так что девиц понять можно… -А уж какой он на службе незаменимый, и сказать нельзя. — привычно встрял в разговор Ломинский. -Последние дни из кабинета своего не выходил - всё работал, даже ночевал там. И во всём-то Яков Петрович разбирается, и всегда-то у него в делах порядок. А чтоб он бумаги какие хоть когда перепутал или ещё чего - да ни в жизнь! Не чета другим-то. Бесценный человек. -Бесценнейший. — смахнув набежавшую слезу умиления, согласился Бенкендорф. -Настоящая опора государству Российскому…***
По дороге домой, Гоголь и Гуро успели вдрызг разругаться. Николь Васильевна чужой воли над собой не терпела, а Яков Петрович от ревности и неутолённого желания, как назло, будто с цепи сорвался: всё грозился Сибирью и всяческими карами небесными. Да и было бы ещё с чего так лютовать! Николь Васильевна и не провинилась ни в чём. Встретила творческих товарищей, только порадоваться друг другу и успели, по паре бокалов шампанского выпили, даже повспоминать ничего не удалось - Гуро налетел, как вихрь очарования, сбил всех с толку и уволок, словно дракон принцессу. Вот что за человек такой! Потап, открыв дверь, сильно порадовался, что на него ни барин, ни его невеста, внимания не обратили, будто и не заметили вовсе. Только-только перед их возвращением ушёл присланный мадемуазель Загорской человек, передавший строгий наказ: дорогу к ней забыть, а про её виды на барина молчать, даже под пытками, если пытки пока не состоялись. Вот тут сердце у Потапа в который раз в пятки и свалилось и надолго там обосновалось. Он подумал, будто Александр Христофорович в своей мести до мадемуазель уже добрался. И какой расправы теперь ждать бедному Потапу - одному Богу известно. То, что пока расправа миновала, обнадёживало не сильно. Николь и Яков о терзаниях несчастного Потапа ничего не знали, да и до того ли им было? Напряжение последних дней грозило их обоих закрутить в своём яростном водовороте и довести или, наконец-то, до кровати, или, не приведи Господь, до смертоубийства. -Что Вы себе позволяете, господин Гуро?! — в гневе прорычала Гоголь, едва они оказались в гостиной. -Я Вам не лошадь, чтобы мной понукать. Такой красивый бал. Я так Екатерине Алексеевне понравилась, она обещала мне мой любимый яблочный пирог испечь, а Вы! -Так и гарцевали бы вокруг любезного господина Бенкендорфа! — орал, размахивая руками Гуро. -Чего же это Вас в весёлую компанию потянуло?! -Так я случайно товарищей по писательству встретила, говорила уже! -А заодно они вам письма любовные писали, да?! -Полноте, Яков Петрович, уймите Вашу фантазию! -А Вы заставьте! Унять фантазию Якова Петровича было делом совершенно невозможным, а вот заставить замолчать - получилось, благо Николь знала верное средство: поцелуй. Тем более, сейчас уже не было необходимости себя ограничивать. Минут через десять Гуро стал мягким, словно воск, даже голос, когда спросил, не беспокоит ли её рана при резких движениях, звучал совсем ласково. Подвоха в вопросе та не обнаружила и, слегка поморщившись, ответила, что пока беспокоит, но уже гораздо меньше, чем даже неделю назад. -Душа моя, думаю, сегодня Вам напрягаться не стоит. — слово за слово, поцелуй за поцелуем, затащив и не думавшую сопротивляться Гоголь к себе в спальню и самолично свернув-таки пуфик, вкрадчиво сказал Яков Петрович, когда перестал чертыхаться из-за ушибленной о пуфик ноги. -Вы лежите себе спокойненько, а я сам всё сделаю. — он толкнул поэтессу на кровать и без промедления навалился сверху. -А потом наверстаете, обещаю. — пылко выдохнул прямо в губы. -Вы, Яков Петрович, плут, каких поискать. — засмеялась Николь Васильевна, прижимая его к себе. -Вот прямо такого, какого Вы мне сейчас предлагаете - вообще никогда. — чуть смутившись, ответила Гоголь. -Непривычная позиция, знаете ли. А так… почитай, с Диканьки - ни разу… -Так я был прав! — снова рассвирепел Яков Петрович. -Признавайтесь! — он схватил Николь Васильевну рукой за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. -С кем из тех вертопрахов, с которыми я Вас застукал на балу, греховодничали?! -О, Боже, Яков Петрович, хорошо что Вы там насмерть никого не застукали! — воскликнула Николь и, ловко перевернув Гуро на спину, прижал его к кровати. -Уймись уже! -А ты заставь!.. Николь Васильевна, заставила Якова Петровича уняться три раза к ряду. Никогда ещё такая красота в его полной власти не оказывалась, и так приятно было эту красоту всю с ног до головы зацеловать и искусать - живого места не оставить! И отлюбить, не нежничая, вторгаясь в желанное тело напористо и резко, добиваясь дурманящих разум хриплых стонов и криков. Давно он такой радости плоти не испытывал.***
Отец Варфоломей немного постоял на пороге, вглядываясь в вечернюю тьму. Тут и там по всей Диканьке горели светом окошки, но тишина была такая, как, наверное, до сотворения мира. «О-хо-хо... — вздохнул отец Варфоломей, качая головой. -Грехи наши тяжкие…», зашёл в хату, запер на засов дверь и, сев за стол, положил перед собой бумагу и перо. Долго думал, надо ли? Потом всё же решился. «Милостивый государь, Андрей Константинович. — написал убористым почерком. — Шлёт Вам сердечный привет и пожелания доброго здоровья отец Варфоломей из Диканьки. Дела у нас обстоят хорошо, народ не бунтует, никаких поблажек от властей не просит. Сидят все по хатам и лишний раз боятся нос во двор высунуть. С одной-то стороны, хорошо. А с другой - как крамолу выявлять? Раньше на улице или в харчевне подслушать можно было, а теперь - беда: принародно никто лишнего слова не вымолвит. Даже на исповеди все святые будто. А по хатам-то небось шепчутся, не уследишь. Виной всему доктор здешний Бомгарт Леопольд Леопольдович, помощник полицмейстера Степан Тесак и кузнец Вакула (я Вам, дражайший Андрей Константинович, о них в связи с недавним делом уже писал). Такой порядок навели, и сказать нельзя, застращали всех. Только мешает мне это службу нести. Забрали бы Вы их в столицу! Талантами для нашего дела они замечательными отличаются, ни чертей, ни ведьм не боятся, и с Александром Христофоровичем Бинхом дружны, очень о нём заботились. Да и он к ним расположен. Заберите их, Христом Богом молю, свет мой, Андрей Константинович, а то не ровен час от их произвола в петлю полезу! Вечно Ваш, отец Варфоломей. Низко кланяюсь Его Сиятельству…». Отец Варфоломей запечатал письмо, которое намеревался завтра самолично, как он обычно и делал, отвезти в Полтаву на привычный адрес, откуда его доставят прямо в Санкт-Петербург, и со счастливым сердцем лёг почивать. Ломинский, получив сие послание Варфоломея, без промедления отправился в кабинет к Бенкендорфу (и так было чего приятственного доложить, а тут ещё возможность появилась группу Гуро усилить). -Чем, голубчик, порадуешь? — увидев его лучащуюся довольством физиономию, осторожно спросил Бенкендорф. -Да вот, не знаю, с чего и начать, Ваше Сиятельство. — ответил Андрей. -Все новости хорошие. -Сие радостно. — Бенкендорф лукаво прищурился. -Начинай с любой. -Ну, во-первых, Николь Васильевна не далее, как нынче утром, была в гостях у Пушкина и наконец-то склонила к чему надо. — торжественно изрёк Ломинский. -Наши соглядатаи доложили, что, душевно прощаясь на пороге, Александр Сергеевич пообещал ему прибыть в Тайную канцелярию на днях и обо всём окончательно договориться. -Так это же прекрасно! — Бенкендорф забарабанил по столешнице пальцами, что случалось, когда какая-нибудь сложная задача благополучно решалась. -Молодец, Николь наша Васильевна. -Чаровница, Николь наша Васильевна, ох, чаровница. — расчувствовавшийся Бенкендорф расстегнул верхнюю пуговку мундира. -Сложные задачи словно орешки щёлкает. Бесценный человек. -Бесценнейший! — Ломинский грациозно опустился в кресло напротив шефа.***
Ревность Гуро, конечно, не утихла, однако справлялась с этим Гоголь теперь без особого труда. Яков Петрович оказался подобным чуткому музыкальному инструменту: главное знать, как правильно к нему прикасаться, чтобы извлечь дивные мелодии, а не дикий ор, который Николь Васильева часто слышала от него в моменты ревности. Откровенно говоря, в последнее время Гуро чаще мурлыкал, чем орал. Вот сегодня, к примеру, всё утро, изгибаясь под Николь Васильевной, мурлыкал. Ровно до того, как привыкший уже ко всему Потап, очень благодарный, что до сих пор живой, робко постучал в спальню и доложил, что Николь Васильевну спрашивают какие-то люди. Это не люди, это звери... — проворчал Яков Петрович, неохотно выпуская Гоголь из объятий. -Не иначе со службы. — он закутался в одеяло и начал раздумывать, кто бы это мог быть. И вдруг его осенило: это этуали! Те самые - да, да. Накинув халат, мигом оказался внизу и вылетел в прихожую. Услышавшая его шаги, Гоголь успела захлопнуть входную дверь и теперь, прижавшись к ней спиной, с ужасом на него взирала. -Это этуали, да? — ледяным тоном спросил Яков Петрович. -Признавайся, этуали? -Яша, только не волнуйся, прошу! — взмолилась Николь. -Брысь от двери! -И не подумаю! Яков схватил писательницу за локоть, и потащил в непонятном девушке направлении, втолкнул Гоголь в комнату, в которой был зажжён камин. Резко развернув Николь к себе лицом, Яков сделал несколько шагов, заставляя её отходить левее камина, к стене. -Я спрашиваю, что это значит? — злясь, громко спросил он, когда Николь гулко стукнулась спиной о стену. -Не знаю, Яша... — робко вставила Николь. -Я верна тебе и только тебе! -Наглядный пример тому, что мне сообщают что к тебе кто-то пришёл! — выкрикнул Гуро. Рука непроизвольно сжалась на подбородке Гоголь. -Никки, как ты думаешь, мне бы понравилось, если бы кто-то взял мою трость, даже не использовал бы её, а поцарапал бы, скажем? И всё равно его брала ревность. Яков перехватил её запястья и вжал писательницу в стену. -Сначала этот неподобающий флирт, а потом какой-то мужчина к тебе приходит? Какие ещё сюрпризы меня ждут, Николь? Она замерла, не зная что делать. «Не понимает, к чему я веду и что могу предпринять. Забавно. Осторожно подбирает ответ, прикидывая, что не сильно выведет меня из себя». Яков ощущает страх Николины. Ничто не заставляет вспыхивать в нём страсть с такой силой, как волнение Николь вкупе с его ревностью. Яков чувствует, как быстро вздымается её грудь, прижатая к нему, отделяемая от него только его одеждой и тканью платья Гоголь, её губы чуть приоткрыты, дрожащие руки вцепились в его сюртук, а эти глаза, в которых плескаются страх и любовь… Разве можно оставаться равнодушным? -Я ни в чём не виновата… — робко проговорила Гоголь. -И я не предавала тебя, Мой Яшенька! Я никогда бы не посмела! Я скорее отрублю собственную руку, чем предам тебя! Отпустив одно запястье Николь, Гуро повернул её голову так, чтобы ещё раз полюбоваться её милым личиком. Дознаватель наклонился и прижался губами к гладкой коже, и зло и жестоко впился в шею своей невесты. Николь вскрикнула и дёрнулась всем телом, после чего издала громкий стон, положив ладонь на его затылок. Даже его грубость временами ей нравится. При чём он бы мог с уверенностью сказать, что куда больше его Николь по душе настоящая испепеляющая страсть, чем нежность. Терзает нежную шею губами, покусывает и даже чувствует легкий привкус крови, Николина инстинктивно сжимается, втягивая голову в плечи и тихонько постанывает, но он не позволяет ей спастись от грубого поцелуя, удерживая за подбородок. Когда Гуро наконец-то отстраняется, Николь смотрит на него скорее выжидательно, чем испуганно. Всегда она безошибочно понимает, какое у следователя настроение! Вот сейчас готова поддержать его внезапный порыв, уже догадываясь, что безудержного крика не будет. Звёздный сыщик довольно оглядывает свою отметину на её шее. Он безумно хочет, чтобы её тело помнило только его прикосновения, чтобы она сходила с ума от желания, вызванного им, и не помышляла о других, хочет чтобы она вся была его и только его. От одной мысли о том, что Николь может достаться другому, Яков свирепеет. Вырывает у Николины горячие поцелуи, беспощадно терзает и кусает податливые губы, сжимает рёбра так, что у неё дыхание сбивается ещё сильнее, рвёт податливый лиф платья, кайма чёрных жемчужин, идущих по краю, с гулким стуком падают и катятся по полу. Осыпает поцелуями её шею и грудь, его руки беззастенчиво гуляют по телу писательницы. Хочет всю её без остатка и забыться, упиваясь ею, наказать за проступки и поощрить за блестящие идеи, и разжечь пожар желания, и доказать своё право, право сильнейшего и достойнейшего, на Николь. -Никто, Николь, не смеет оскорбить тебя, или же похитить, даже если разрешается это ему по всем законам. — резко сказал Гуро, взмахивает рукой - платье Николины с резким треском разошлось вдоль ноги до середины бедра, и чёрные глаза вспыхнули в предвкушении, покусанные губы призывно приоткрылись. Девушку не меньше его заводит страсть. -Тот, кто на это осмелиться, будет отправлен в Сибирь, он всегда будет довольствоваться чужими объедками и подачками. — продолжал дознаватель, проводя рукой вверх по ножке невесты, задирая испорченное платье. -Ты моя, и только моя. — сдирая с неё нижнее бельё и расстегивая брюки. -И лучше тебе уяснить это раз и навсегда, Никки. Подхватив Николину под колени и на весу вжав в стену, Яков резко вошел в её лоно, уже готовое его принять. Николь пронзительно вскрикнула, при чём явно довольно. Она сама хотела этого, в очах вспыхнул лукавый огонёк. С глухим стоном Николь опустилась на напряжённый член, приняв его до основания. Его толчки были быстрыми, глубокими и яростными. Далеко не наказание, конечно, скорее писательнице даже нравится это удовольствие. Она в экстазе. Ей нравится ощущать его силу и свою полную принадлежность ему. Цепкие пальчики комкают рубашку на его плечах, Николь то и дело тянется к его губам за пламенным поцелуем. Яков видит, как Николина влюблённо на него смотрит, и понимает, что она на седьмом небе от счастья. Она тонет в его глазах. Николь обхватывает его ногами, прижимаясь всем телом, позволяя Якову немного расслабить руки и задвигаться с новой неистовой силой. Поэтесса уже на пределе. Когда следователь резко заходит в неё, изгибается в спине, откидывая голову назад и протяжно кричит. По напряжённому, как тетива лука, телу словно проходит судорога, женщина конвульсивно дёргается и бессильно обмякает в его руках, постанывая. -Яша, прости... — шепчет она. -Я с тобой ещё не закончил. — замечает Гуро, и разворачивает спиной к себе. Николь успевает только упереться руками в стену, когда сыщик, положив руку на её живот, заставляет податься бёдрами назад, сжимает талию Николины и опять вводит в неё член. Реальность разбивается и рассыпается на кусочки. Остаётся только его Никки, такая тёплая и узкая, что из его головы вылетают и Третье отделение, и ревность, и время. Яков может видеть перед собой только самую желанную для него женщину. Платье давно измято и порвано, но эти тряпки добавляют какой-то изюминки, пластичность Николины не может оставлять его спокойным - как ловко она прогнулась в спине, упираясь руками и грудью в стену. Гуро щедро рассыпает поцелуи-укусы на её плечах и у основания шеи. Удерживает писательницу, положив руки на животик, и одно ощущение того, как он напряжен, чувство его сильных движений внутри возбуждает до искр перед глазами. На этот раз они с Николь заканчивали почти одновременно. Яков делает несколько последних толчков, и на Николину опять накатывает волна оргазма. Её лоно сокращается одновременно с тем, как с его губ слетает тихий хриплый стон, и он до боли стискивает талию Николь. Яков расслабленно развалился в кресле у камина, прикрыв глаза и смакуя чувство приятной усталости. В комнате было жарко, сюртук он скинул, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, чтобы легче дышалось. Спустя некоторое время, по лестнице особняка Гуро, спускалась парочка, которую в Третьем Отделении уже половина сотрудников ненавидит. Приехав в своё отделение, Яков Петрович уже понял, что его невесту не любят. Когда он зашёл, он увидел чету Ковлейских, поздоровался со следователем. -Как идёт? — задорно спросил Гуро. Когда писательница, с помощью Якова, сняла пальто, на её ожерелье все девушки кинули такие голодные взгляды, что Гуро подумал что зря притащил невесту. -Аташинская Елена. Найдена мёртвой в собственной гостиной. Убитая частично подверглась действию огня, в области правой руки. На шее имеются следы удушья. — диктовал Ковлейский, но когда он заметил что Николь ничего не написала, он сказал: -Николь Васильевна, давай-те уже пишите скорей, у меня жена на ужин гуся купила, вы знаете что будет если я опоздаю? Дети мне один клюв оставят. Пишите, пишите. -Извините. — сказала поэтесса, и кинула взгляд на труп. Рука юной писательницы начала писать слова очень похожие на нонсенс… и упала в неглубокий обморок. К девушке мигом подлетел Яков, и начал трясти, приговаривая: -Милая прошу тебя очнись… Никки… Ну давай же. огда Гоголь открыла глаза, Евгений сказал: -Николь Васильевна, ну что с Вами опять? -Господин Ковлейский, перестаньте отчитывать МОЕГО писаря — громогласно сказал Гуро, вставая на защиту Николь, и помогая ей встать. -Значит, эта Аташинская собиралась за купца Кирильня, а у купца оказались связи. Он даже до губернатора дошёл чтобы это дело разобрали. — говорил Яков, но тут его перебил тихий голос Николь: -Он знал её. -Простите? — сказал Евгений. -У-убийца хорошо знал её, они были близки. — сказала запинающимся голосом Гоголь. -Вы позволите? — проговорил следователь, указывая пальцем на скомканную бумагу. И Николь покорилась. -Вулкан, крест, барашек. А что это? — спросил Ковлейский. -Не знаю… Оно само написалось. — тихо ответила поэтесса. -Вулкан, крест, барашек. Вам это ничего не говорит, господин Ковлейский? — сказал Гуро. -Вулкан, это её лошадь. — ответил Ковлейский. -А кучер у неё есть? — спросил Яков с некой издёвкой.***
-Сомов Иван, кучер, он же по совместительству слуга. У неё наследников не осталось, так что его теперь на аукцион, а там уж как фишка ляжет. — учтиво сказал Ковлеский. -Эх, Ваня, горе-то какое... — проговорил Гуро, и прошёлся назад-вперёд. -Ты крещёный, Вань? -Ну я же не турок какой. — усмехнулся кучер. -Ну да… Покажи-ка, Ваня, крест. — попросил Яков, и положил руки на плечи сидящего, когда Иван достал его, дознаватель с мгновение посмотрел на Сомова, и резким движением руки, вырвал его. -Николь, душа моя, посмотри-ка, тут на ладошке, видишь, какие-то царапины. Ничего не напоминает? — спросил Яков у Николь, которая присела на корточки рядом с Гуро. -Крест. — ответила Гоголь. -Ну-ну, крест, это с нападавшего сорвала, когда он её душил. Вот так вот зажала. — сказал начальник Третьего Отделения, и разместил крест в ладони убитой. -Так, так, так, барашек, барашек. — немного удивлённо сказал Гуро. -Это ты её так называл? Когда вы наедине оставались. Ну да, кудряшки потому что. Что, Ваня любил барыню? Да? -Любил, пуще жизни любил. И она меня. — ответил Сомов. -Ну, а что-ж она замуж-то пошла если у вас так всё хорошо было? — спросил Яков. -Так нищета заела, денег не было, вот она и пошла за чухонца этого. Не могу я так говорить… Жить. — зарыдал кучер, понимая что будет он сидеть в тюрьме за убийство любимой. -Когда проплачется - забирайте. Ну что-ж господин Ковлеский, с успешно раскрытым делом. Тебя, Николь особенно, ты сейчас поподробнее запротоколируйте, про «барашков» по-акуратнее, не каждый поймет. Ну что, Ковлеский, Вы теперь должны Николь, галочка в отчёте Вам пойдет, а не ей. -Ничего, я этой дуре не должен, она только падать в обморок умеет и всё! — прокричал Евгений. -Сегодня Вы, господин Ковлейский, повели себя так, как я считаю недопустимым. — медленно произнес Гуро. -Я, кажется, Вам сказал, чтобы Вы не оскорбляли Николь Васильевну. -Яша, перестань, он случайно. — прошептала Гоголь. -Нет, Никки, это просто так оставлять нельзя. Так вот что я хочу Вам сказать, я думал, что Вы послушаете меня. Вы оскорбили Николь, что значит оскорбили напрямую и меня. Это значит что Вы и Ваша семья будете разлучены, и отправлены в разные точки ссылок, и никогда не увидитесь. -Нет! — истошно взвыла Александра, падая ниц. -Нет, господин Гуро. Не надо ссылки, не надо ссылки. Но лицо дознавателя каждой своей черточкой выражало непреклонную суровость, во взгляде не было ни капли сострадания. Было жалко смотреть как Александра вцепилась в своё платье, рыдая у ног Гуро. Яков отступил от Ковлейской, как будто боялся испачкать о неё свои сверкающие сапоги. Александра рыдала с такой силой, что эти звуки эхом отдавались по всему залу. -Пойдём, Николь. — неожиданно для всех Яков сменил интонацию голоса с ледяного на нежный. -Пойдём, Яша. — таким же голосом проговорила невеста Гуро. -Надеюсь, ты не очень расстроилась из-за этого инцидента? — робко спросил дознаватель, помогая Николь надеть пальто. -Ну… есть немного. — ответила юная поэтесса. -Давай прогуляемся по парку? — спросил мужчина в алом пальто, когда они вышли из Третьего Отделения. -Может быть мне что-то тебе купить, чтоб поднять тебе настроение? -Ну… даже не знаю... — игриво сказал невеста Якова. -Купи мне, пожалуйста, яблоки с виноградом. -Всё что захочешь, душа моя. — проворковал Яков. Когда они дошли до рынка, где продавали фрукты, какие душе угодно, одна торговка так смачно плюнула, что чуть не попала в Николину, и Яков решил, что лучше бы он Гоголь домой отправил, а не тащил сюда. Вот они уже дошли до лотков где продавали виноград, увидев неплохую гроздь винограда, дознаватель встал в очередь. А в это время писательницу окружили мужчины-бродяги, и попросили деньги на пропитание (точнее на водку), поняв что с ней можно неплохо развлечься, они пошло улыбнулись, и начали её похабно лапать. Тут у дознавателя кончилось терпение, и он бесшумно подошёл и едко спросил: -Господа, а Вы что делаете? — у пьяниц задрожали колени, ведь-то что произошло с семьёй Ковлейских, уже облетело весь Петербург, и быстро между собой переглянувшись, убежали от гневного дознавателя и испуганной Гоголь. Яков поднял Николину на руки, все сразу же поняли, что он показывает кому предналежит Николь. Гуро очень удивился тому что он практически не почувствовал веса Никки, ведь он очень внимательно следил, чтобы брюнетка плотно питалась. Дойдя до парка, Гуро чуть не упал, если бы не молниеносная реакция дознавателя, крепко прижав к себе, ему в нос ударил запах духов писательницы. Он был новый, нежно-сладкий, опьяняющий, и там был аромат роз и ванили. Отпустив Николь на землю, Яков неспешным шагом шёл рядом, а юная поэтесса просто была счастлива. Они были благодарны судьбе, Яков за то что он встретил Николину, а девушка за ответную любовь. Сколько будущая чета Гуро была в парке было известно только ей. Дознаватель быстро почувствовал что его спутница жизни устала, поэтому он поймал бричку, и помогая брюнетке подняться, зашёл следом. Следователь и подумать не мог, что к его будущей жене будут приставать прямо на его глазах. «Нужно будет их в Сибирь сослать, чтобы не повторилось.» — подумал Яков. Когда они доехали до их поместья, парочку ждал неожиданный сюрприз. На пороге особняка, ждал госпожа Гуро и почему-то хмурилась. Заметив их, она подошла к поэтессе и спросила: -Яшенька, а это ещё кто? -А ты что здесь делаешь? - парировал следователь. -Николь Васильевна, Вы не подходите моему сыну. — отрезала мать Якова. -Свадьбы не будет, я не разрешаю.