В свете луны

И потом, если уж начинаешь прятаться от других, значит, ты боишься делить с ними удовольствие. Это само по себе уже болезнь. Надо бы разобраться, почему мы так упрямо не желаем лечиться от одиночества. Луи Фернард Селин, «Путешествие на край ночи»

      Это было его персональным проклятием. Сколько бы родители ни пытались его убедить, а никаким даром оно не являлось. У всех есть над ним преимущество. И разве это дар?..       Он давно понял, что никто не в состоянии ему помочь. Врачи раз за разом твердили, что такое случается, до конца эта особенность не изучена, однако однажды он встретит того самого человека, который вернёт его миру краски. Буквально.       Только время шло мучительно медленно, и даже психолог не был в состоянии убедить, что в этой жизни есть смысл. Да и разве мог тот, кто видел цвета всю свою жизнь, различал что-то кроме чёрного, белого и оттенков серого, помочь ему? Вряд ли. Одними «однажды» никогда не будешь доволен. Жизнь слишком скоротечна, чтобы всё время только и надеяться на призрачную родственную душу, которую, возможно, он никогда и не встретит…       Не от кого было ждать поддержки. Все твердили лишь то, что вскоре всё изменится в лучшую сторону, но он не хотел слышать подобное. Антонио хотел, чтобы его признавали таким, какой он есть, а не пытались раз за разом убедить, что когда-нибудь его кто-то спасёт. Нуждался ли он в спасении?..       Спустя годы приятелями он так и не обзавёлся. Нет, к нему тянулись люди, с ним хотели общаться, однако сам, иногда против воли, он отталкивал новых знакомых. Он не считал себя достойным их внимания, а порой боялся, что рано или поздно окажется, что дорогой человек всё время лишь точил нож, чтобы вонзить в спину верного друга.       Одиночество порой съедало, но стоило ли ему препятствовать? Иногда казалось, что это именно то, чего он заслужил. Его судьба. Провести всю жизнь в одиночестве, ведь надежда на встречу с родственной душой умерла уже очень и очень давно.       Антонио не понимал, зачем до сих пор живёт. Возможно, слишком он драматизировал, слишком преувеличивал ситуацию, однако ощущение отчуждённости от окружающих, не покидавшее его всю сознательную жизнь, давило снова и снова. Он чувствовал, что для него нет места в этом мире, но почему-то продолжал существовать.       Возможно, ради того самого момента. Может, в глубине души он всё же хотел, чтобы его спасли, но себе ни за что не признался бы.       Единственное, что заставляло его чувствовать себя иначе, раствориться и забыть о том, кто он есть, хотя бы ненадолго, — это музыка. Он и сам сочинял мелодии, да только никто и никогда их не услышал бы. Антонио не считал, что способен на что-то дельное, скорее, это было лишь хобби, поддерживающее его в самые трудные моменты. Вряд ли когда-нибудь сумел бы он создать что-то по-настоящему великое, а если его произведения — не нечто грандиозное, есть ли смысл выставлять их на публику?       К счастью, для того, чтобы ощущать и понимать музыку, не требовалось различать цвета. Музыка не унижала его и раскрывалась перед ним в полной мере, позволяя коснуться прекрасного, передавая самые разные эмоции и переживания.       Конечно, в современном мире музыканты также уделяли много внимания шоу, различным эффектам на сцене во время выступлений, но, к счастью, далеко не всегда возникала необходимость смотреть их, чтобы понять, о чём хочет сказать автор. Но живая музыка имела массу преимуществ перед записью, поэтому иногда Сальери позволял себе выбираться на концерты. Было нечто особенное в том, как в данный момент чувствовал свою мелодию исполнитель, как передавал её, как взаимодействовал с публикой. Творческие люди действительно удивительны, и Антонио искренне восхищался ими, никогда, однако, не относя себя к их числу.       Что привело его сюда? В начале недели он заметил небольшую афишу на стойке продажи билетов. Антонио редко видел нечто подобное среди рекламируемых концертов и сразу решил пойти. Афиша обещала выступление органиста, некоего Моцарта, чьё имя успело наделать шума в определённых кругах.       Концертный зал был не очень большим, однако людей здесь было довольно много, чему Антонио даже удивился, ведь ему казалось, что классическая и близкая к ней музыка сейчас уже непопулярна. Видимо, он ошибался.       Органист опоздал на полчаса, если не больше. Сальери только шумно выдохнул, услышав, как объявляют имя музыканта. Он жутко не любил ждать и сейчас только надеялся, что выступление будет действительно стоящим. Естественно, отсутствие пунктуальности никак не влияло на уровень творчества, однако раздражение Сальери вполне могло повлиять на восприятие. Все организационные моменты он старательно пропустил мимо ушей.       Зал наполнился тишиной, когда органист наконец-то сел за инструмент. Сальери особенно нравилось это напряжение, когда все замирают в ожидании, словно творец сумел их околдовать, ещё даже не притронувшись к клавишам.       А после магия действительно началась.       Зал наполнился некой особой атмосферой чего-то загадочного, мистического, что было свойственно органной музыке. Мелодия то бежала куда-то вперёд, веселая и радостная, то вдруг наполнялась щемящей тревогой, чувством опасности. Этот контраст очаровывал, погружал во что-то невероятное, кидающее из стороны в сторону, но всё же не отпускавшее, что-то живое.       Для Сальери было традицией прослушивать первые произведения с закрытыми глазами, чтобы полностью прочувствовать атмосферу, после чего рано или поздно всё равно возникало любопытство, как же выглядит тот гений, тот волшебник, что околдовывает и заставляет хотеть слушать ещё и ещё…       Но когда Антонио открыл глаза, первым потрясением для него был вовсе не органист, который, впрочем, и без того сидел спиной к залу, хотя его быстрые и ловкие движения, несомненно, привлекали внимание. Но первым, что заметил мужчина, было вовсе не то, как Моцарт отдавался музыке, нет. Шторы на сцене были красными.       Антонио не сразу заметил, что задержал дыхание. Этого не может быть. Не может.       Вдох. Выдох.       Наконец оторвав взгляд от штор, чья необыкновенность заканчивалась на том, что они были красными, он обратил внимание на самого музыканта. И вновь забыл, как дышать.       Эти движения очаровывали и вызывали ощущение абсолютного восторга, однако, что не менее важно, костюм на Моцарте был из золотистой ткани, переливающейся на свету.       Цвета дурманили его разум, окажись он в иной ситуации, наверняка моментально начал бы рассматривать всё вокруг в поиске новых красок. Однако сейчас он не мог. Всё его внимание было приковано к нему.       Сальери еле вышел из транса, когда концерт закончился. Он не смог заставить себя аплодировать вместе с торжествующим залом, всё ещё немного не в себе от шокирующего события.       Его спаситель с улыбкой на лице шутливо кланялся со сцены, приветливо и с любовью улыбаясь своей публике. Он явно наслаждался происходящим, однако, вечно этот момент длиться не мог. Напоследок Моцарт отправил воздушный поцелуй залу и скрылся за кулисами.       Волнение тут же возросло. Сальери не мог его упустить.       Пропихиваясь сквозь толпу, наступая на ноги людям и забывая извиняться за это, он бежал. Казалось, время для окружающих застыло в этом моменте, и лишь для него оно мчало, мчало, грозясь забрать того, кого, возможно, он ждал всю жизнь.       А он ждал.       Антонио притворщик. Он считал одиночество своей единственной отрадой, тем, что уготовано судьбой. Он кормил себя этими мыслями и уверял, что спасения никогда не будет. Спасения нет.       Но он продолжал бежать. Мчался по незнакомым коридорам, игнорируя недовольные возгласы о том, что ему нельзя здесь находиться. Лёгкие сильно подводили, но он продолжал бежать, в надежде не потерять того самого человека… Оставалось лишь молиться, что интуиция вела его правильным путём, что не ошибался на редких поворотах, отдаляясь от золотистого свечения, озарившего его душу.       И он не ошибся. Моцарт общался с какими-то девушками, улыбаясь и активно жестикулируя, и Антонио вдруг остановился в нескольких метрах, стараясь отдышаться. Зачем он здесь? Должен ли он здесь находиться? Что он собрался говорить музыканту? Что, если Моцарт не поверит в его бредовую историю?..       — Вам плохо?       Его голос выражал беспокойство, отчего Антонио ещё больше пожалел о своём поступке. Кто он такой для этого человека? Чужак, не более.       — Вы в порядке?..       Органист стоял совсем близко. Антонио осмелился поднять голову, заглянуть в глаза, чтобы узнать их цвет…       Стоило им встретиться взглядами, Моцарт изменился в лице. Помимо беспокойства оно выражало искреннее удивление. Антонио не мог понять, с чем оно связано, пока Моцарт осторожно не притронулся к его щеке.       — Какие красивые глаза… И что это за цвет? ...почему же порой люди не хотят лечиться от одиночества? Возможно, им кажется, что одиночество — для кого-то проклятие, для кого-то дар свыше — неотъемлемая часть их судьбы. Но порой случается и так. Один человек способен изменить всё. И даже самая серая жизнь вдруг обретает новый цвет.