— Что на этот раз ты натворил?
У Моцарта никогда не получалось быть серьёзным, сколько бы он ни старался. Антонио всегда забавляла и вызывала какой-то трепет эта деталь. Лицо Вольфганга имело слишком мягкие и приятные черты, когда он хмурил брови, пытаясь казаться авторитетным грозным учителем, выходило скорее такое выражение, словно подростка обидели новостью, что его любимый сериал плохо продуман, не более. Смех да и только.
— Ничего необычного, учитель. Написал на стене в восточном крыле, что Розенберг сосёт…
— Избавь меня от подробностей, прошу.
Едва заметный румянец на щеках Моцарта заставил Антонио ещё шире улыбнуться.
— Что смешного?
Антонио лишь покачал головой. Конечно, его бы весьма порадовало зрелище разозлённого Моцарта, пытающегося цензурно отчитать его, но говорить о том, что учитель был слишком милым, не особо хотелось. Пусть считает свой образ хорошо продуманным, только вот такого вряд ли кто-то будет бояться. Скорее, наоборот.
На самом деле здесь его уважали. Не за строгость, но за хорошее знание своего предмета и умение правильно и интересно подать материал. Он умел заинтересовать в музыке даже тех, кого она касалась в последнюю очередь. Занятия у Моцарта для многих были чем-то вроде комнаты отдыха, ведь каждый ощущал себя здесь в тёплой и уютной атмосфере. Ни у кого не повернулся бы язык сказать о нём что-то плохое. Его действительно уважали за удивительную доброжелательность, умение найти подход к любому человеку и бесконечное понимание, какое редко можно встретить со стороны преподавателей. Моцарт был из тех, к кому ученики приходили высказаться, когда оказывались в трудных ситуациях. У всех и каждого были клички, прозвища, про всех можно было встретить надписи то тут, то там в школьных туалетах и на партах, но не про него.
Когда дело доходило до воспитательной беседы, он всегда был таким. Притворялся строгим, хотя его добрая и мягкая душа не знала границ и просвечивала сквозь суровую маску.
— Который это уже раз, Антонио?
— За эту неделю или за месяц в целом? — ухмылка не сходила с лица хулигана. Его действительно приводило в какой-то особый восторг происходящее сейчас.
Моцарт лишь тяжело вздохнул.
— Чего ты добиваешься? Того, что тебя отчислят? За тобой нет таких влиятельных родителей, чего не сказать о тех парнях, с которыми ты водишься. Ты уверен, что стоит?
— Вы каждый раз у меня это спрашиваете. Думаете, мой ответ изменится?
— Я просто не могу понять, зачем это всё. Ты не такой уж плохой человек, я уверен, но, кажется, связался не с той компанией. Ты же знаешь каждый раз, что в итоге попадёшь ко мне. На что ты надеешься, если не даёшь нормально с тобой поговорить?
Действительно, на что он надеется? Возможно, на исключение, чтобы сбежать уже наконец-то из дома куда подальше. Только вряд ли, даже оставив школу позади, сумеет он забыть сидящего напротив мужчину…
— Вы не психолог, чтобы пытаться мне помочь и уж тем более меня исправить.
— А ты вот, прошу заметить, способный ученик, который напрасно тратит свой потенциал. Я с ролью психолога справляюсь лучше, чем ты с ролью учащегося, понимаешь?
Антонио лишь промолчал. Не хотелось ничего рассказывать учителю. Он доверял ему, как доверяли многие, но не хотел, чтобы этот тёплый человек узнавал его тёмные и противные тайны. Моцарт наверняка до последнего не оставлял бы попытки оказать какую-либо помощь, а Антонио не хотел его обременять. С ролью психолога он действительно справлялся неплохо, а значит, его проблема далеко не единственная. Зачем грузить лишний раз?
Поэтому он молчал.
— Можешь ли ты всё-таки постараться и объяснить одну вещь? Почему мы никак не можем связаться с твоими родителями?
Антонио дёрнулся от одного упоминания.
— А оно вам надо? Связываться с ними? — от ухмылки на лице, конечно, не осталось и следа.
— Надо. Пойми, если даже встанет вопрос о твоём исключении, его непременно нужно согласовать с ними. Иначе никак. Мы не имеем права не ставить их в известность.
— Я вполне в состоянии самостоятельно посвятить их в суть проблемы.
— Мы не можем тебе этого позволить. Послушай, ты же понимаешь, к чему всё идёт, правда? У администрации не будет иного выбора, кроме как обратиться в опеку, чтобы уже они разбирались с происходящим. Сомневаюсь, что тебе хочется, чтобы к этому приплетали ещё и их. Ты же понимаешь? У тебя будут проблемы. Ты ещё несовершеннолетний, так что…
— Да-да. Одна дорога мне — детдом. И что вы предлагаете?
— Для начала неплохо было бы тебе взяться за ум. В прошлом году ты был в числе лучших учеников и не ври, что сейчас для тебя учёба стала сложнее. Если только потому, что у тебя совсем нет желания учиться.
— Верно подметили. Мотивация у меня на нуле.
— Уверен, у всего есть свои причины, даже если ты не хочешь рассказывать, какие именно. Что мотивировало тебя раньше? Мне казалось, у тебя был интерес ко всем предметам, вероятно, он куда-то делся?
Антонио точно знал, что учился ради того, чтобы видеть улыбку на лице своей матери… Разве мог он сказать об этом Моцарту?
Поэтому он лишь продолжал молчать, не желая говорить ни слова о том, что происходило в его жизни.
— Может, я смогу что-то для тебя придумать? — продолжал Моцарт, понимая, что ответа на заданные им вопросы не последует. — Что тебе интересно? Деньги? Может, ты коллекционируешь монеты или ещё какие-то вещи? Что тебя интересует?..
— Вы.
Антонио не успел вовремя прикусить язык до момента, как ответ прозвучал. В иной ситуации он наверняка залюбовался бы тем, как порозовели от смущения щёки учителя, в дополнение этому бесценному выражению удивления…
— Я? Как я могу интересовать тебя?.. В каком смысле?..
Антонио решил, что больше нет смысла скрывать то, что уже очевидно прозвучало. Глупо было бы пытаться отмахнуться и перевести всё в шутку.
— В том самом, о котором вы в первую очередь и подумали, учитель.
— Это какая-то шутка? Сальери, это несмешно! Очередной розыгрыш?
— Сами подумайте. Я столько всего вытворяю, точно зная, что попаду к вам на профилактическую беседу. Очевидно, вы мне не противны.
— Не противен не значит интересен, тем более, в таком смысле!
— На подобных чтениях нотаций мы с вами всегда только вдвоём. У вас обычно целая очередь из желающих высказаться, не пробиться. А тут — хоп! — билет в один конец. И я могу спокойно наблюдать за вами, не боясь, что кто-то что-то заметит. Вы-то не замечаете.
Вольфганг опешил и отвернулся, видимо, тщательно стараясь скрыть смущение, что, впрочем, у него выходило очень и очень неважно.
Антонио на самом деле жалел обо всём, что сказал. Смутил он учителя или нет, это ещё не значило, что тот вообще будет согласен когда-либо с ним разговаривать. Скорее, наоборот. В мыслях парень уже приготовился уходить, бросать школу, встречать у своих дверей опеку и вновь погружаться в круговорот проблем, проблем, проблем…
— И чего ты хочешь? — Моцарт внезапно повернулся, заглядывая в глаза Антонио, словно в них пытался прочитать все ответы.
Такого парень точно не ожидал. В голове у него не было ни одной приличной мысли, но он понимал, что наглость — просить о таком. Наглость и верный сценарий, по которому учитель больше никогда не станет с ним общаться.
— Хочу поцелуй. Вас не затруднит? За каждый высокий балл.
Моцарт был очарователен в своём смущении. Образ строгого учителя окончательно лопнул и забылся.
— Это наглость, Антонио. Ты же понимаешь? Отношения между учеником и учителем невозможны, тем более в стенах школы.
— А что вы предлагаете? Как видите, одни лишь беседы с вами не особо мотивируют. Я хочу большего.
— Осмелел, да? О чём большем может идти речь, когда мы с тобой…
— Да-да. Я вас понял. Ухожу, учитель. Не поминайте лихом.
Антонио действительно собирался уходить. Его совершенно не радовала перспектива портить отношения ещё и с этим человеком. С кем угодно, но не с ним. Моцарт же неизвестно что о нём теперь думает. Подумать только! Мужчина, учитель, ещё и старшего него. Целая коллекция запретов.
— Стой!
Антонио даже не надеялся, что его окликнут. В полном недоумении он развернулся, ожидая, что скажет его учитель.
— Если к концу следующей недели ты напишешь все работы на высший балл, то обещаю поцелуй. Я знаю, что это будет непросто, но ты не выглядишь как человек, любящий простые пути.
Парень не верил своим ушам. В мыслях он уже садился зубрить материал, даже если того не позволяла обстановка дома, однако в силу характера ему сильно хотелось поторговаться.
— Всего один? Учитель, но я же буду так много трудиться, разве я не заслуживаю большего?..
— Не наглей ещё сильнее, Сальери. Я и так ставлю под угрозу свой авторитет. Тебе, может, всё равно, вылетишь ты отсюда или нет, но для меня, поверь, моё место дорого.
— Хорошо, один. Но долгий.
— Долгий поцелуй в щёку тебя устроит? Иди уже, пожалуйста. Время беседы давно кончилось, и нам обоим пора заняться своими делами. Как учителю и ученику.
— Да-да, соответствуем своим социальным ролям. Вы знали, что вы хреновый психолог?
***
Обстановка дома не особо менялась. Снова и снова крики, ругань, звуки побоев и прочие радости жизни. Как же он устал от этого.
Учиться в подобных условиях было достаточно сложно, поэтому по возможности он уходил в парки, садился в самое тихое и отдалённое место и занимался. Его вполне мог увидеть кто-то из его опасных приятелей, однако какая разница? Каждый из них рискует остаться со сломанным носом, если посмеет возникать на этот счёт. На самом деле ничего не мешало ему поддерживать и статус плохого парня, и статус примерного ученика, однако второй до этого времени действительно потерял для него смысл.
А сейчас мотивация действительно была. На самом деле Антонио радовался даже простому «молодец», сказанному в его адрес, однако то, что он случайно упросил учителя на что-то большее, несомненно, не могло не радовать.
Домашние проблемы не так сильно трогали, пока он был занят учёбой. К счастью, большинство предметов действительно легко давались ему, поэтому медленно, но верно, он втянулся.
Преподаватели были ошарашены его внезапным успехом. Те, кто ещё помнил его как способного ученика, удивлялись и радовались, что он наконец-то решил взяться за ум. Однако с другими зачастую возникали проблемы. Какие-то работы заставляли переделывать под чутким надзором учителя, не верившего, что главный школьный хулиган способен на что-то кроме попыток довести всю администрацию до белого каления.
Конец недели близился, а вместе с ним и возможность получить заслуженное вознаграждение. Но, как полагается, согласно закону подлости, в последний момент всё пошло под откос.
Отец снова устроил погром, и в этот раз избежать побоев не удалось. Антонио даже слова сказать не успел, не то, что как-то препятствовать или убежать от удара кулаком прямиком в челюсть.
И что теперь?
Это опять повторяется.
Бежать некуда.
Он же говорил. С его родителями не стоит связываться.
***
Антонио не появлялся в школе уже два дня. Вольфганг надеялся, что хулиган явится хотя бы затем, чтобы получить вознаграждение за свои старания, однако он ошибался. Парень так и не пришёл ни на занятия, ни в кабинет Моцарта, ждавшего его весь день.
Надо сказать, учитель действительно собирался поощрить Антонио. Он всё ещё не был уверен насчёт поцелуя, однако ещё с прошлого года помнил, какие сладости любил Сальери. Возможно, это было не то, чего он ожидал, однако парня наверняка бы порадовало внимание со стороны любимого человека.
Но сейчас, весь на нервах, Моцарт думал о том, что, заявись сейчас Сальери и попроси хоть сотню поцелуев, он бы их получил. А заодно получил бы затрещину за то, что заставляет так за него переживать.
Очевидно, у Антонио были какие-то проблемы, о которых он не собирался рассказывать. Очевидно, дело касалось его родителей. Как бы Сальери ни старался скрыть, он реагировал на каждое слово о его семье слишком негативно и резко. Ему не хотелось, чтобы в эту тему лезли, чтобы в ней копались и пытались проследить какие-то связи. Однако иногда, чтобы узнать о проблемах человека, достаточно просто с ним пообщаться, даже необязательно задавая наводящие вопросы.
Достаточно просто уметь наблюдать. Моцарт умел. И волновался каждый раз, когда Антонио пропадал, ведь эти два дня далеко не первый случай.
Он просидел в кабинете до вечера. Давно надо было уходить, ведь его работа окончена. На что он надеялся?
Закат пробивался сквозь облака розовым, окрашивая небо в невероятный нежный цвет. Наблюдать такую красоту, несомненно, приятно для эстета, но не в день, когда так много думаешь и так мало обращаешь внимание на окружение.
Дорога до дома казалась бесконечной. Моцарт двигался медленно, всё ещё о чём-то думая. Почему-то в нём всё ещё жила надежда на что-то…
Он заметил парня, сидящего на бордюре. Его нельзя было перепутать с кем-то другим. Он сидел, сгорбившись, и как будто плакал… Моцарт никогда не видел слёз Антонио. Никогда.
Вольфганг осторожно приблизился, однако, услышав шаги, парень резко дёрнулся и поднял голову.
Он действительно плакал. При виде учителя его глаза расширились. Антонио поспешил отвернуться, ведь представать в подобном виде не хотелось.
Моцарта встревожил даже не сам факт слёз на лице парня. Гораздо больше в глаза бросались синяки и опухшая нижняя челюсть.
— Что стряслось? — Моцарт моментально рухнул на колени рядом с парнем, чтобы сравняться с ним. Он очень хотел помочь, но волнение внезапно и так резко возросло, что все мысли путались в бессвязный клубок.
— А на что похоже? — буркнул Антонио.
Он ожидал встретить кого угодно, даже своих дружков, хотя, конечно, он надеялся, что не встретит вообще никого в подобной ситуации. Но учитель…
— Поднимитесь, пожалуйста. Не нужно за меня переживать. Идите, куда шли.
— И оставить тебя здесь? Ага, как же.
Моцарт сел на бордюр рядом с Антонио. Уходить он явно не собирался.
— Только не включайте психолога, прошу. Мне не нужны воспитательные беседы.
— Ты ничего не сделал, чтобы говорить с тобой о таком.
Антонио промолчал. Он и не знал, что можно было бы сказать в такой ситуации. Жаловаться на жизнь? Просить учителя о помощи всё равно не хотелось, даже если он мог эту помощь оказать. А слушать наставления психолога не хотелось.
Достав из кармана кожанки потрёпанную пачку сигарет, он выудил одну. Зажигалка, как назло, где-то затерялась.
— Я не целуюсь с курящими.
Сальери опешил и остановился.
— То есть?..
— Твои результаты значительно улучшились за прошедшую неделю. Директор даже пожал мне руку и поблагодарил, якобы я исправил тебя. Но я же не исправлял.
Антонио засмеялся.
— Видите, вас за психолога считает даже школьная администрация. Думаю, наш школьный психолог вас ненавидит за то, что вы отнимаете его звание.
— Он не так часто появляется на рабочем месте, чтобы вообще заметить, что его хлеб отнимают. Кажется, его скоро уволят.
— Думаю, этого никто не заметит. Не удивлюсь, если должность достанется вам.
— И кто я? Музыкант-психолог?
— А почему нет?
Моцарту это показалось забавным, и он не смог сдержать улыбки.
— Знаете, — внезапно начал Антонио, — я сбегу. Однажды обязательно. Может, сегодня же ночью соберу вещи, может, позже, но я обязательно сбегу. Не уверен, что выдержу здесь слишком долго.
— И куда же ты сбежишь? Не думаешь даже школу закончить?
— А есть ли смысл? Образование я смогу получить и позже, если возникнет такая необходимость. А работу можно найти и без него.
— Думаешь, будешь счастлив?
— А сейчас я смогу быть счастлив?..
Ответа не последовало. Антонио не смог договорить.
Губы Моцарта были такими приятными и мягкими, раньше он мог представить лишь в своём воображении, насколько хорошо целоваться с учителем.
Поцелуй не был долгим, но Антонио точно никогда его не забудет.
Небо давно укрыло тёмно-синим одеялом в звёздах. Они сидели, наслаждаясь тишиной. Так, словно этот вечер был для обоих последним.
— Учитель, я всё равно сбегу, я не смогу так жить. Но знаете…
Антонио не смог сказать вслух своих мыслей. Выражать нежность своих чувств оказалось в разы сложнее, чем он думал.
— Знаю. Не переживай. Знаю.
Хотелось, чтобы утро никогда не наступало.
