Love, people, caipirinha

Первыми его поздравляет конечно же семья. Как обычно, в порядке старшинства, не нарушая традиций, – сначала мама с отцом: интересуются, как он решил провести день рождения, всё ли у него в порядке, прости, не можем приехать, но в конце следующей недели соберёмся, постараемся, обязательно, просто потерпи, и Генри посылает им воздушный поцелуй, когда Пирс с Саймоном занимают вторую линию – снова собрались дома обеими семьями, чтобы отпраздновать его день рождения: жёны в четыре руки накрывают на стол, пока племянники наперебой пытаются влезть в кадр. Этим же вечером они, конечно, встретятся в игре, но это будет вечером, а пока им хочется урвать внимание главного виновника торжества. Когда в начале десятого он заканчивает с жарким, звонит Ники, обещает заехать, говорит, Шарлотта приготовила что-то интересное, но остаться не смогут – сам понимаешь. Окей, отвечает Генри, заезжай; Кэл тычется носом в ладонь и по-медвежьи похрапывает, зовя на улицу. И то верно, решает Генри, они ещё сумеют сойти с ума от бесконечных звонков сегодня, бессчётных постов в инстаграм с поздравлениями, тысячи личных сообщений – смс и на аккаунты; даже немного жаль, что нельзя это оставить на Чарли. Сам Чарли вместе с Хизер звонят где-то ближе к двенадцати, когда Кэл, вдоволь нагулявшись, вытягивается на траве позади дома и довольно греет бока на солнце. Генри гладит его по мягкой шерсти, треплет по довольной морде и ложится рядом, закрывая глаза козырьком бейсболки: торопиться некуда, и довольный трёп племянников почти убаюкивает. Перед тем, как выключить телефон, Генри по привычке проверяет сообщения в твиттере, зачем-то заглядывает в инстаграм, но ничего не меняется. Наверное, надеяться незачем. Но привычка остаётся. Вздремнуть не получается, телефон не замолкает, поэтому они с Кэлом бредут обратно домой. В честь дня рождения стоит испечь торт, где-то там завалялся рецепт, который давно хотелось попробовать, и раз сегодня всё-таки намечаются одинокие домашние посиделки, почему бы нет – тем более это займёт время. Это займёт достаточно времени, чтобы не отвлекаться на всякую ерунду. Ответить всем и каждому, даже если не сразу, он всё равно успеет. День проходит лениво, инстаграм полнится поздравлениями (Генри не может сдержать смеха, когда читает публикацию Персиваля, и что-то внутри тоскливо отзывается, когда он в седьмой раз пересматривает поздравление Гая), обе линии обрываются от звонков, но тот, кого он действительно ждёт, кажется, совершенно забыл о нём. Немного обидно, потому что Генри вообще-то надеялся, но… В конце концов, это нормально. Мало кто остаётся друзьями после съёмок. В смысле, не то чтобы они прекратили быть друзьями, просто работа разбросала их по разным полюсам: теперь у них мало точек соприкосновения, почти нет времени – свободного, личного, нет причин, чтобы просто позвонить и поболтать… Да, это нормально. Должно быть нормально. Но что-то всё равно душит: это не в его правилах – забывать. Забывать о действительно важных вещах. Какие вещи становятся по-настоящему важными и каким образом, Генри старается не думать. Потому что, наверное, он занял не такое уж важное – или хотя бы прочное – место в жизни человека, чтобы стать для него чем-то значимым. Можно сказать, что это вопрос социального выживания: рядом остаются те, кто заслужил. Он, видимо, нет. Не до конца старался или думал, что сделал всё возможное. Наверное, не сделал. Чего-то не хватило. Генри усмехается, вставляя свечи-цифры в самодельный торт. Просто, но со вкусом. Торт, в смысле. Кэл довольно теснится к ноге и заглядывает на стол, но Генри шутливо грозит ему пальцем, а потом всё-таки треплет за ухом: погоди, дружок, скоро нормально сядем, будет у нас и полноценный ужин, и вино, а потом отполируем это сладким – мы ведь заслужили. Они заслужили. Генри заслужил – разве он так много просит? Никаких жертв – просто один-единственный звонок. Или сообщение. Что-нибудь. Наверное, он просто безнадёжный романтик, раз так цепляется за сегодняшний день. Даже не за день – за возможность. За одну-единственную, хрупкую, ускользающую возможность. Ему ведь правда не нужно многого. Но телефон молчит, словно всё сказал, словно истратил на сегодня свои запалы; все, кто должны и кто хотел, его уже поздравили, и уповать на то, что вселенная – ха – его услышит, не приходится. Это ведь просто слабость. Просто маленькое эгоистичное желание, которое, хотелось бы, исполнилось сегодня. Но с их профессией – и жизнью – полагаться стоит только на себя, а не на желания. А это – просто ещё одна упущенная возможность. Наверное. Генри накладывает мясо, пока Кэл крутится под ногами: жаркое пахнет просто упомрачительно, и не поделиться с лучшим – единственным, пожалуй – другом этой вкуснятиной просто кощунство. Да, вот так, всё отлично: они устроят себе лучший вечер, будут слушать музыку и танцевать, и, возможно, Генри всё-таки зависнет с племянниками в сети, чтобы сбросить напряжение и отвлечься, занять мозги, просто не думать о… Генри зажигает свечи, когда телефон всё-таки оживает. Снимает трубку уже не глядя – кто бы мог?.. – Боже, чувак, прости, что так поздно! Надеюсь, я не опоздал с поздравлением? Позвонил. Вот же чёртов… – Я как раз собирался задуть свечи, – отвечает Генри – и, да, чёрт возьми, улыбается, как идиот, потому что Арми всё-таки позвонил. Сегодня. Сейчас. Позвонил – сам. Позволил услышать голос – такой же, как обычно, глубокий и ровный, по-доброму смешливый, только теперь – наполненный раскаяньем и теплотой – искренними, будто ему правда чертовски жаль. Правда. Это Арми. Это чёртов Арми мать его Хаммер. Правда он. Он смеётся, что-то говорит, и Генри следует за его голосом, когда видео всё-таки включается, мелькает улыбчивое лицо Элизабет, потом неугомонным вихрем проносятся Хопс с Фордом – и где-то со стороны снова слышится голос Арми, когда камера наконец останавливается на кухонном столе: – Мы не можем тебе ничего подарить, прости, но торт – это всегда крутая идея, так что… Мы готовили его вместе. Как тебе?.. Цифры-свечки, эмблема А.Н.К.Л., минималистичный силуэт Наполеона Соло из тёмного и белого шоколада – настоящий шпионский торт; Генри, наверное, согласился бы и на Супса, но то, что он видит, говорит куда больше для него самого, чем, возможно, думал Арми. Это говорит куда больше, чем хотелось надеяться самому Генри. Потому что, чувак, прошло пять лет. Пять чёртовых лет с премьеры. Три чёртовых года с последнего упоминания на вечеринке Гая. Арми тогда написал, что скучает. Знал бы он… Просто если бы он знал. – Слушай, ты можешь их задуть, – говорит Арми, заразительно смеётся, камера ползёт куда-то вбок, и Элизабет журит, чтобы Форд не лез, но камера всё равно ловит этого маленького непоседу. – Форди! Форди, хочешь поздравить дядю Генри? Сегодня у самого Супермена день рождения… Поздравляет его не только Форд, но и Хопс, и Элизабет; Генри задувает свечи – и на своём торте, и на том, на шпионском – набирает в грудь побольше воздуха, выдыхает – как будто это всё взаправду, будто они празднуют все вместе, – и Арми гасит их под шумные аплодисменты семьи. Генри ощущает себя её частью. Полностью. Всецело. Они смеются, и шутят, и дурачатся, и даже Кэл потяфкивает, когда Арми берёт в руки гитару и они вместе поют что-то деньрожденное – не набившее оскомину «Хэппи бёздей», но что-то в этом духе; и словно не было всех тех лет, что они не виделись, потому что Арми – всё тот же: он никогда не забывает по-настоящему важные вещи. Ни сегодня, ни через год, ни через десять. Потому что Арми сам выбирает, что и кто становится для него значимым. Генри просто цепляется за эту возможность. За эту – и за сотни других. В этом году Генри снова не загадывает желаний – самое сокровенное уже сбылось – и вздыхает почти спокойно: сегодня ему подарили ещё один шанс – а значит, можно себе позволить любить Арми и дальше.