Love, people, caipirinha

Первое впечатление с завидной частностью бывает ложным, но Генри почему-то всё равно обманывается, когда заключает: Арми Хаммер — это чёртов первозданный хаос. Даже будь он в полтора раза ниже, всё равно оставался бы слишком заметным: он везде, буквально повсюду, из каждого угла слышится его смех, он слишком много болтает, мелькает то тут, то там, появляясь словно из неоткуда, но не успеваешь заметить, как Арми уже греет место в другой компании и травит байки, хохмит и откровенно придуривается. Язык без костей. Слишком много шума на квадратный метр. Слишком яркая жизнерадостность — от такой можно и задохнуться. С ним определённо будут проблемы. У Генри с такими людьми в принципе возникает много проблем, потому что они не понимают, что такое личное пространство, потому что они врываются, не замечая предупреждающих надписей, и не оставляют ни одного спасительного островка, где можно было бы спрятаться и переждать эту эмоциональную бурю. Такие люди некомфортные. Им не объяснишь, что нужно соблюдать грани разумного. Поэтому Генри готовится отстаивать свои позиции. У него достаточно времени, чтобы выстроить линию поведения и доходчиво объяснить Хаммеру, что не следует нарушать личное пространство, иначе последствия будут непредсказуемы. Тем более рядом Гай и Лайонел — неплохая моральная поддержка для сдерживания одного гиперактивного, шумного американца. Но первое впечатление сменяется вторым так быстро, что Генри не успевает понять: он что, правда думал, что Арми может причинить ему вред? Дело даже не в том, что сдерживающим фактором Арми является Элизабет («Вы женаты уже три года? Серьёзно?»), просто он сам по себе оказывается… другим. Искренним, но отстранённым. Смешливым, но серьёзным. С душой нараспашку, но уважающим свои и личные границы. Неконтролируемым, но дисциплинированным: не по-армейски вымуштрованным, нет; эта дисциплинированность скрытая, неявная, она в его жестах, словах, поступках, умении отступить на шаг и сделать два вперёд; Арми словно следует каким-то своим правилам, знает, что сказать, как сказать, и даже в его шутках — только потом Генри понимает — нет никакой пошлости, даже если он очень старается. Арми Хаммер оказывается воплощением дисциплины, отчаянно старающимся казаться хаосом. Быть может, поэтому многие обманываются: они не хотят видеть дальше своего носа. А Генри — внезапно для самого себя — увидел. Разглядел. И не смог отказаться от того, чтобы увидеть ещё больше, подобраться вплотную, открыть сундук, который Арми упорно пытается выдать за ящик Пандоры. Теперь следует действовать аккуратно: не обмануться, проигнорировать пыль, пущенную в глаза. Это, можно сказать, серьёзный, даже отчаянный шаг — Кэвилл, когда в последний раз ты предлагал съехаться девушке? — вот только с Арми это всё получается как-то естественно, без всяких ужимок, недомолвок и двусмысленностей; Генри просто пишет: «Ты можешь пожить у меня». Добавляет: «Можем репетировать сколько угодно». И ещё: «Надеюсь, ты умеешь готовить». Последние два сообщения звучат так смешно, словно Генри оправдывает этот поступок, но когда Арми отвечает ближе к вечеру «Я привезу пиццу. Выберешь фильм?», напряжение почему-то мгновенно проходит. Жизнь под одной крышей теперь наполнена азартом: Арми продолжает хохмить, подкалывать, производить слишком много шума и занимать слишком много места — не физически, конечно, хотя порой кажется, что ничего не стоит споткнуться о его чертовски длинные ноги; но вместе с тем Генри замечает — нарочно выискивает — и то самое, скрытое от посторонних глаз: умение поддерживать порядок, быть кропотливым, щепетильным, порой — въедливым до мелочей, серьёзным, вдохновенным, упорным, иногда — настоящим маньяком: настолько Арми оказывается жадным до знаний, до причин и связей, спрятанных между строк. И это обескураживает. Это заставляет думать, сколько ещё сокрыто в этом парне, который в момент знакомства действительно смог заставить думать, что у него нет ничего, кроме гонора, амбиций, болтливого языка и — что ж, тут не поспоришь, — красивых глаз. — История Советов, система исправительно-трудовых лагерей, «Вторая волна угрозы мирового коммунизма», а это… — Генри поднимает со стола пухлую тетрадь с закладками по краю, — ты выписал свои реплики из сценария? Арми, не отрываясь от книги (кажется, что-то о геополитических отношениях Советов и Штатов в период после Карибского кризиса), машет в его сторону рукой: — Положи на место, пожалуйста, я ещё не закончил. Генри вскидывает брови: нет, парень, ты определённо ненормальный, — но тетрадь возвращает не сразу: взгляд мельком цепляется за ровные, убористые строчки — у Арми оказывается очень аккуратный, разборчивый, красивый почерк. И сами записи под стать: классифицированные, разбитые по блокам, схемам и спискам, с удобными подзаголовками, выделенными маркерами, и какой-то внутренней подсистемой, которая, кажется, понятна только Арми. Идеальное пособие. — Ты всегда так делаешь? — М? — Арми наконец отрывается от книги, поднимает взгляд — и, словно вынырнув из собственных мыслей, тянет к Генри руку и осторожно забирает тетрадь, возвращая на место; на секунду зависает, будто пытается понять: что-то здесь не так, — и педантично поправляет стопку книг, сдвинув корешки вровень. Затем — кивает самому себе и снова поднимает взгляд на Генри: — Что-то не так? Я закончу и всё уберу, тебе ведь это пока не мешает? Генри не может сдержать по-доброму снисходительной улыбки. Боже, этот парень смотрит так, будто извиняется за всё, что сделал, и даже за то, что не сделал, но мог бы; но даже если он спалит дом, кажется, Генри не сможет на него рассердиться, потому что… Потому что. Эта причина останется его маленьким секретом. — На ужин стейк с пастой, ты не против? — Вообще-то они могли бы выбраться куда-нибудь в ресторан или заказать еду на дом, но почему-то именно сегодня даже на миг никого не хочется впускать в этот замкнутый уютный мирок, который, кажется, стал больше — и светлее — на одного человека. У Арми на губах вздрагивает благодарная улыбка, и, подобрав под себя ноги, он удобнее устраивается на диване в окружении материалов, записей, пособий и книг. — Я закончу часа через полтора, — обещает он, — а после ужина помою посуду. Генри в ответ улыбается и скрывается на кухне: они заслужили плотный вкусный ужин, который, наверное, стоит раскрасить парой пинт светлого «Гиннеса». А потом, быть может, они посмотрят какой-нибудь фильм прошлого года. И снова обсудят сценарий «Агентов». И… Это слишком похоже на совместную жизнь. Проживание под одной крышей, когда притёрлись достаточно, выработали систему правил, создали собственные порядки и обычаи — не только режим, разделение обязанностей и обозначили личные границы, но что-то более глубокое, может быть даже интимное. Что-то вроде дисциплины. Захлопнув дверцу духовки, Генри осторожно выглянул из кухни — так, чтобы не потревожить чужой рабочий процесс, — и прижался плечом к косяку, наблюдая, как Арми, подоткнув кулаком висок, что-то записывает в тетради, периодически бросая взгляд на разложенные перед ним книги. Увлечённый, заинтересованный, погружённый — та его сторона, которую, наверное, могла видеть только Элизабет. А теперь, вот, видит Генри. Это не кажется чем-то постыдным или чем-то, что Арми мог бы воспринять как вторжение в его личное пространство — потому что он сам открывается, постепенно, шаг за шагом, сам показывает ключи от своих замков, только просит: не позволяй хаосу проникнуть в мою жизнь, не рушь наведённый в ней порядок. Генри улыбается: баррикады, возведённые Арми, неприступны, но он и не собирается лезть на них, потому что главное — оказаться по одну сторону. И тогда всё остальное станет по плечу.