Love, people, caipirinha

В этом практически стыдно признаться, но всё-таки Генри принимает как факт: присутствие рядом Арми на интервью его не просто расслабляет, а почти развращает. Как щелчок тумблера — срабатывает переключатель: стоит Арми улыбнуться, хлопнуть длиннопалой ладонью по плечу и кивнуть в сторону съёмочной площадки, как исчезает не только вся нервозность, но манерность, зажатость, страх показаться нелепым и смешным. Странная штука: Арми таким показаться не боится. Он странно шутит, громко и от души смеётся, немного пошлит и делает такие потрясающе забавные выражения лица, что в этот момент, наверное, в него нельзя не влюбиться. Хотя дело не только в этом. Вернее, дело совсем не в этом. Потому что даже когда он говорит о весьма серьёзных вещах, ни у Генри, ни тем более у интервьюера не получается его перебить: любой его ответ — целая история, рассуждение, личная философия, умещённая в короткий, законченный рассказ. Генри кажется: сам бы он так не смог — ораторских умений бы не хватило. Или уверенности. Или раскрепощённости. Потом понимает: смог бы. С другой интонацией, но — теми же словами, почти точь-в-точь, только Арми взял и выложил все его заключения по этому поводу — успел до того, как Генри облёк свою мысль в слова. Потрясающая синхронность, понимание с полуслова, возможность отвлечься друг на друга и уйти от каверзных вопросов, которые Арми умело сглаживает так, что не подкопаться. Конечно, не стоит исключать, что язык у него всё-таки помело, хотя Генри знает, сколько времени Арми проводит наедине с Элизабет перед интервью, чтобы настроиться, разобраться, порепетировать: хорошо, когда жена — журналист. Вроде бы стоит сказать: прагматичный подход, молодец, парень, обеспечил себе полезное окружение; но когда он на неё смотрит… Нет, Арми делает это не только из прагматичности. Слишком бесхитростный. Слишком искренний, в чём-то даже наивный. Мальчишка. А за всей этой наивностью — цельнометаллический стержень, не сломать, не погнуть. Если только расплавить — но не каждому это под силу. Или Генри только кажется, что Арми неприступен, потому что сам боится надломить, раскрошить — неверным словом, неуклюжим движением… — Хорошо, что ты с ним рядом, — как-то говорит Элизабет, перегнувшись через его руку, чтобы взять с тарелки канапе. Они на фуршете, вокруг не то чтобы много народу, но Арми в другом конце зала шутит с Алисией и Дебики, пока Элизабет, кажется, не оставляет ему путей отступления: он не помнит, о чём они завели разговор, но наверняка это касалось промо-тура, потому что иначе Генри не знает, как они подошли к тому, к чему, собственно, подошли. — В каком смысле? — Понимаешь, — говорит она, бросив взгляд через зал, и Генри едва сдерживается, чтобы не посмотреть туда же, — он терпеть не может фотоколлы на дорожках и одиночные интервью, потому что без репетиции и наставлений сразу теряется и может сболтнуть глупость. Не считая того, что это его естественное состояние, на интервью он крайне уязвим. Думаю, ты понимаешь. Генри послушно кивает, прикрывая губы бокалом шампанского, и всё-таки кидает взгляд туда же, куда смотрит Элизабет: на расслабленного, шумного, смеющегося Арми, опять рассказывающего девчонкам какую-то байку, так живо и карикатурно сопровождая это всё жестами, что забавность и ироничность ситуации можно понять даже на расстоянии. Любитель абсурдности с душой нараспашку. И откуда такой?.. — С тобой он расслабляется. — Слова Элизабет ловят на полумысли, заставляют отвлечься от созерцания Арми и перевести взгляд. Лиз смотрит на него почти в упор, и в её глазах что-то странное — не злое, не строгое, скорее… зачарованное. Как если бы она тихо радовалась. — Это заметно только со стороны, Генри, и то не всем, и могу сказать с уверенностью: с тобой он ведёт себя расслабленно. Ему не нужны какие-то особые указания и советы, он просто говорит: слушай, там будет Генри, это не должно быть сложным. И он прав. Ваши шутки естественны, не нужно никаких репетиций для этого, всё происходит само собой. Это особый уровень взаимопонимания для него. — Она пожимает плечами, улыбается — и снова бросает взгляд на Арми, до того ласковый, до того влюблённый, что что-то в груди почти тоскливо сжимается. — Поэтому я рада, что ты рядом с ним. Генри не знает, что на это ответить: слишком сильно для откровения, слишком много для него одного. Поэтому он опрокидывает в себя остатки шампанского и отворачивается к столу. Элизабет, кажется, успокаивающе касается его плеча. Но он не уверен. — Слушай, я уже волноваться начал, что ты опаздываешь!.. Арми почти подскакивает на месте, и Генри не может сдержать улыбки: большой парень, а ведёт себя… А потом замечает: и пальцы на кружке с кофе, и каплю на кончике носа, и нервозность в преддверии лёгкой паники перед интервью: вскинутые брови, приоткрытый рот, немного рассеянное внимание, словно ждал его, Генри, и готов был сию секунду броситься искать, если бы он не появился. Естественно. Конечно бы он так сделал. Ведь что может быть естественнее того, что они рядом. Вроде как вместе. Пусть совершенно не так, как хотелось бы Генри. — Извини, задержался, — улыбается он, подходя ближе, вплотную, почти нависая, а когда Арми вскидывает голову и как-то подозрительно щурится, Генри не удерживается: проводит пальцем по спинке его носа и легко щёлкает по кончику. Улыбается шире: — Снова нос в кофе испачкал. — О, правда? Генри смеётся. Для них это всё — само собой разумеющееся. И естественно взаимно.