The Two Of Us / Только мы вдвоем

Габриэль Агрест сидел в машине, ожидая, когда откроется дверь. Он чувствовал через окно, как холод парижской зимы пытается проникнуть в его почти герметичную жизнь, снежинки стараются попасть в полностью запечатанный контейнер, который был его транспортным средством. На парижских улицах начал падать снег, и Габриэлю это никогда особенно не нравилось. Дверь машины открылась, и он вышел. Чистые ботинки едва касались снега. Для шведа было ужасно промокнуть, но больше мужчина ничего не мог поделать. Хорошо, что он захватил с собой сменную обувь. Ну, знаете, как любой здравомыслящий человек. Итак, Габриэль вышел из машины, его водитель стоял по стойке смирно, пока мужчина не отпустил его, чтобы забрать вещи из багажника. Он посмотрел на здание и глубоко вздохнул. Рождество всегда было трудным временем.

***

— Эмма! — воскликнула Маринетт. — Эмма-Беатрис Дюпен-Агрест, спустись сюда! Великолепная светлая шевелюра, слишком похожая на ее отца, выскочила из-за лестницы. — Да, мама? — дерзко спросила она. — Ты должна спуститься сюда и помочь с украшениями! — Маринетт обернулась, подумала секунду и крикнула. — И не бери с собой телефон! Стон был слышен по всему дому. — Но, мама. — Она ждет звонка Андре! — донесся смех из гостиной. — Заткнись, Гейб! Маринетт вздохнула. — Адриан? Поможешь? Адриан посмотрел на нее из-за дерева, где устанавливал последние декоративные элементы, и ухмыльнулся. И все же после всех этих лет установка рождественской елки была одной из вещей, которые он любил больше всего. — Прости, принцесса, я был занят в другом месте. Маринетт собиралась что-то сказать, но это совершенно вылетело у нее из головы, когда раздался звонок в дверь. — Я открою! — ответил Гейб, прежде чем исчезнуть на лестнице. Маринетт и Адриан посмотрели друг на друга. Чего именно мог так взволнованно ждать этот мальчик? — Бабушка! Маринетт улыбнулась. Конечно. Какой бы замечательной ни была Сабина как мать, она каким-то образом превзошла саму себя как бабушка. Для нее не было редкостью брать детей на каникулы в Нант, где она больше не жила: женщина на некоторое время вернулась в Париж, просто чтобы быть поближе к семье. Маринетт была на 100% уверена, что каждый раз, когда дети возвращались, у них было на несколько фунтов больше, чем когда они уходили. И вот, почти как шторм, Эмма пробежала рядом с Маринетт и чуть не рухнула с лестницы. — Бабушка! — тоже воскликнула она, и Маринетт могла только представить, как ее дети обнимают ее мать. Чувство чистой… радости было таким невероятным, что ее сердце, уже расширившееся до предела, почему-то почувствовало себя немного стесненным. Словно ощутив это, Адриан подошел ближе и положил руку ей на плечо. Маринетт улыбнулась ему, а затем высунула голову из-за перил. — Мама! Добро пожаловать домой! Сабина поднялась по ступенькам, чтобы встретить дочь и зятя. Конечно, она выглядела прекрасно. Она была одета в красивое красное платье, которое могло иметь только одно происхождение, и если бы не несколько белых прядей волос, которые украшали ее голову, вы бы не смогли сказать, сколько ей лет. По крайней мере, Адриан никогда не мог сказать наверняка. Сабина поцеловала Мари в щеку, а затем направилась прямиком к Адриану, обняв его за широкие плечи. Мужчина никогда не устанет от такого милого жеста, даже спустя пятнадцать лет. Позади Эмма и Гейб поднялись по лестнице, прихватив с собой ее чемодан и, судя по всему, коробку с выпечкой. — Мама, — упрекнула Маринетт. — Ты слишком их закармливаешь. — Я кормила тебя так же, и ты жива, — улыбнулась она. Маринетт добродушно закатила глаза. — Кроме того, насколько я знаю своего зятя, он присматривается к этой коробке с тех пор, как она появилась. Маринетт повернулась, и глаза Адриана действительно были прикованы к коробке. Она прочистила горло, и блондин смущенно рассмеялся. — О, тише, дорогая, ты же знаешь, что я принесла твои любимые, — Сабина взяла коробку из рук Эммы. — Я принесла всем их любимые блюда. — Бабушка — лучшая! — Гейб, такой же любитель сладостей, как и его отец, ухмыльнулся. — О, правда? Голос пришел с холодом зимы. Он просачивался снизу через открытую дверь, и Маринетт слегка похолодело. Все замолчали, когда Габриэль Агрест поднялся по лестнице, глядя на Сабину. Затем он посмотрел на Адриана и Маринетт и кивнул, а затем его взгляд на целую секунду остановился на Эмме и Гейбе, прежде чем он продолжил говорить. — Тогда, полагаю, я должен вернуть подарки, — сказал он беспечно. — Такой позор, платье тоже было сшито на заказ. Оглушительный вопль пронесся по комнате, Маринетт и Адриан вздрогнули, почти готовые схватиться за оружие, даже спустя столько лет. Вместо этого они увидели, как Эмма радостно обняла Габриэля. — Дедушка, ты этого не делал! Застигнутый врасплох, но не отвергающий ее, Габриэль обнял Эмму одной рукой, его лицо расслабилось, и Адриан начал почти путать его со счастьем. — Не сделал что? — спросил он. — Не обеспечил самую модную вещицу самой красивой девушки Парижа? Что ж, тогда, если ты скажешь, что я не… — Нет, нет, нетнетнетнетнет, — засмеялась Эмма. — Конечно, ты это сделал! Ты потрясающий! Маринетт и Адриан услышали то, что все еще пугало их прямо перед сном. Габриэль Агрест усмехнулся. Эмма отстранилась и дала Габриэлю немного пространства. Гейб смотрел на мужчину, одетый в черное, как его мать, и зеленые глаза его отца — Маринетт была почти уверена, что именно так Габриэлю снилось большинство кошмаров. — Габриэль, — поприветствовал старший Агрест. — Сэр, — холодно сказал Гейб. Габриэль нахмурился. — Я просил тебя не обращаться ко мне «сэр». Гейб пожал плечами. — И я уже говорил тебе, что предпочитаю, чтобы меня звали Гейб. Маринетт и Адриан напряглись. Вместо этого Габриэль просто поднял бровь. — Ты такой же своенравный, как и твоя мать. Гейб снова пожал плечами. — Это подарок. Не многие люди могли устоять против Габриэля Агреста, но Гейб Дюпен-Агрест превратил это в искусство. — Это так? — спросил Габриэль, и теперь Маринетт услышала озорство в его голосе. — Что ж, тогда, если ты так переполнен подарками, я полагаю, что мой не нужен. — Невежливо отказываться от подарков, — быстро поправил Гейб. Пятнадцатилетний мальчик все еще остается пятнадцатилетним мальчиком. Габриэль позволил улыбке на мгновение заиграть на его губах, прежде чем кивнуть своему водителю, который снова спустился вниз. — Очень хорошо, я полагаю, тогда мы не будем грубить? Гейб только слегка улыбнулся, до последней капли внук своего деда. Габриэль посмотрел на Сабину, и его мягкость вернулась. — Сабина, — сказал он, протягивая руку. — Ты выглядишь совершенно сногсшибательно, как мечта, я знал, что оно подойдет тебе. Сабина рассмеялась. — Ты слишком мил со мной, Габриэль. Не волнуйся, я также захватила с собой булочек с корицей. Наконец Габриэль повернулся к Адриану и Маринетт. Они оба на мгновение застыли на месте, снова двадцатилетние и под его каблуком. Не говоря ни слова, Габриэль положил руку на плечо Адриана. — Сын, — сказал он торжественно. Но было что-то еще. За этой торжественностью скрывалось что-то, что-то чудесное, и только Адриан мог это видеть. Там было счастье, спокойствие и довольство. Габриэль Агрест был счастлив быть там, и только Адриан мог это увидеть. Габриэль крепко обнял сына, и блондин был единственным, кто мог сказать, что он дрожит. Наконец, Габриэль повернулся к Маринетт. — Маринетт. — Отец. Между ними на мгновение возникло тихое напряжение, пока оно не растворилось в том, что Габриэль тоже нежно положил руку ей на плечо, прежде чем притянуть ее в объятия. Это все еще было неловко, как вы можете себе представить. Вся история неловкости не могла передать, каким был этот момент, но он тоже был каким-то совершенным. — Да ну! — воскликнул Гейб. Габриэль отстранился с ухмылкой на губах, когда его водитель появился в поле зрения с лестницы. — Подожди, это что…? Габриэль дважды кивнул. Улыбка Гейба засияла, как всегда у Адриана, но он не бросился вперед, чтобы обнять Габриэля. И все же каким-то образом во взгляде, которым он одарил своего дедушку, было достаточно любви, чтобы его привязанность казалась не меньшей, чем та, которую проявила его сестра. Гейб подбежал и взял большую коробку из рук водителя, в то время как Эмма танцевала с платьем через плечо, и они оба исчезли, оставив взрослых. — Ну, я думаю, мы их больше не увидим. — По крайней мере, у тебя есть мы! — раздался веселый голос с лестницы. Адриан улыбнулся. — Женевьева! Ты пришла! — Только с трудом, я почти не мог вытащить ее с работы, — добродушно сказал Джейкоб. — Кто знал, что визажисты были более востребованы, чем модели? — О, пожалуйста, я не настолько опоздала. — Ты действительно опоздала, мама. Маринетт улыбнулась. — Андре. Так рада видеть тебя! Андре застенчиво улыбнулся, поднимаясь по лестнице и тайком изучая квартиру. Маринетт точно знала этот взгляд. — Эмма! Спускайся сюда! Андре покраснел, как будто его поймали. Маринетт изо всех сил старалась не рассмеяться. — Ты начинаешь вечеринку без нас? — спросил Нино. — Хм, очень грубо? Как будто им было по пятнадцать, Адриан и Нино стукнулись кулаками. — В чем дело, братан? — Вы двое когда-нибудь повзрослеете? — спросила Алья, целуя Сабину в щеку, прежде чем направиться к Мари. Нино повернулся, остановился перед следующим человеком и замер. Габриэль Агрест посмотрел на него. Все еще стоя на той же высоте, Нино мог бы поклясться, что этот человек возвышался над ним. — Мистер Леиф. — Э, э, привет, — заикаясь, произнес он. — М. Агрест. — Мисс Сезер, — поприветствовал Габриэль Алью. Девушка улыбнулась. — На данный момент, сэр, вы можете называть меня просто Алья. Я думаю, что знаю ваш офис лучше, чем вы сами. Габриэль кивнул. — Да, Алья. Нино пришлось поднять челюсть с земли. — Холодно, холодно, холодно! — …сказала тебе взять пальто… — Да, но это платье не подходит для пальто… Препирательства доносились снизу, и не было никаких сомнений в том, кто это был. Натали и Кларисса встретили их в фойе, ее приветствие было таким же формальным, как и всегда. В настоящее время Натали работала с Клариссой в цветочном магазине. Женщина отрастила волосы, хотя все еще носила брюки. У них был золотистый ретривер и полосатый кот, которые повсюду ходили вместе. Хлоя прислала сообщение, что не сможет присутствовать, но в тот же день прибыла большая ваза с цветами, так что Маринетт была почти уверена, что это было сделано по доброй воле. — Хорошо, все! Пойдем в гостиную, там теплее! — позвала Маринетт, и Адриан повел всех в гостиную, где горел камин. Все заняли свои места, и Маринетт воспользовалась моментом, чтобы осознать все в своей жизни. — Где дети? — спросил Адриан. — Прямо здесь, папа, — ответил Гейб. Они стояли у дерева, Эмма в красивом темно-синем платье, которое гармонично сочеталось с ее сапфировыми глазами, и Гейб, прижимающий скрипку к плечу. Он указал на пианино в комнате, но Адриан улыбнулся и покачал головой. Гейб кивнул. — Ну, в этом году мы решили сделать что-то особенное! — начала Эмма. — Так как мы хорошие люди с подарками от всего сердца… — …И у нас не было денег, чтобы купить подарки… — перебил Гейб. — Мы решили сделать что-нибудь веселое! — она улыбнулась и указала на Гейба. В свою очередь, парень прижал скрипку к плечу и начал играть. Медленно голос Эммы заполнил комнату. Сердце бьется быстро, Цвета и обещания Как быть храбрым? Как я могу любить, когда боюсь упасть? — Потанцуем, миледи? — голос тайком проник в уши Маринетт и заставил ее вздрогнуть. Она повернула голову и увидела, что ее муж выжидающе смотрит с открытой ладонью. С улыбкой, от которой у Адриана каждый день сводило живот, она взяла его за руку и начала медленно танцевать по комнате, не обращая внимания на фотографирование Женевьевы или воркование Альи. Я умирал каждый день, ожидая тебя Дорогая, не бойся, я любил тебя. В течение тысячи лет Люблю тебя в тысячу раз сильней. Мир исчез, когда все, что осталось, — это они, скрипка и голос Эммы. Тикки и Плагг лежали там, что когда-то было дверным люком Маринетт на крыше пекарни. — Похоже, Эмма поет, — тихо сказала Тикки. — Мы должны войти. — Хорошо, — сказал Плагг, — но не позволяй им увидеть нас, или я никогда не услышу конца этого от Гейба. — Кстати, Маринетт оставила нам немного печенья и Камамбер. Плагг загорелся. — Она должна была быть моей подопечной. Тикки рассмеялась. Снег продолжал мягко падать на улицах Парижа, когда канун Рождества подходил к концу.