Любовь хранит тройной тулуп

2031ый год США, Калифорния, Лос-Анджелес Нейтан открыл глаза. Юзу сполз с его плеча, утыкаясь теперь носом в рёбра, влажное пятно на рукаве, как Нейт и предсказывал, неприятно холодило кожу. Часы показывали девять с четвертью, но спать больше не хотелось. Поэтому Нейтан аккуратно вывинтился из-под одеяла, взял телефон и вышел из комнаты чуть ли не на цыпочках: разбудить Юзуру всегда было легче лёгкого, и обычно он, просыпаясь не самостоятельно, тихо зверел. Начинать разговоры о сотрудничестве с озверения потенциального делового партнёра Нейтан не собирался. Он уже пил чай — хватит кофе на ближайшие пару часов — и откусывал от сэндвича под скроллинг ленты, когда его легко обняли сзади. Нейтан опустил телефон на стол и накрыл ладонью тонкую руку у себя на ключице. В их жизни, разделённой на множество частей в первую очередь расстояниями и границами, было очень мало таких моментов, и каждый из них они хранили в памяти — дороже, чем чувство триумфа на верхней ступени Олимпийского пьедестала. Нейт очень надеялся, что Юзу на его предложение всё-таки согласится, и моментов таких станет гораздо, гораздо больше. И прибавится ещё множество других. — Проснулся? — поинтересовался он. Юзуру сзади хмыкнул и зевнул, словно отвечая на вопрос без слов: — Не для разговора точно. Я за водой сюда шёл. Попью и обратно. — Угу. — Нейт обозначил движение, и Юзу понятливо подался назад, давая ему встать. Стаканы так и торчали в посудомойке кверху донышками — разгрузить её накануне Нейтан, как обычно, забыл. Он налил воды, отдал стакан. Юзу то ли фыркнул — мол, я бы и сам, то ли усмехнулся благодарно; спросонья его иногда было тяжеловато понять. Отпил сразу большой глоток, вдохнул-выдохнул, зачем-то потрепал Нейтана по плечу и вышел. Нейт секунду смотрел ему вслед, прежде чем отвернуться к посудомойке. Раз уж подумал, надо расставить тарелки по местам, и быстро, пока Юзу ещё не уснул обратно. Через пару минут вернувшись к смартфону, он заметил, что тот мигает индикатором — пришло сообщение. Писал Раф. Конечно, он до сих пор работал, и если хоть где-то мелькал вопрос «почему он не уходит», то ворчал, что с катка его вперёд ногами вынесут, частенько прибавляя к этому недоброе «не дождётесь». О своих намерениях Нейт ему рассказал, и судя по тону сообщения и его содержанию, Раф уже понял, что отговаривать его нет смысла. Да он и не отговаривал, скорее… в своей манере изъявлял беспокойство и проверял, насколько сильны его уверенность и желание. Видимо, проверку Нейтан каким-то образом прошёл: Раф звал его приехать, поговорить, посмотреть на его новисов, да и не только. «Может, твоя молодая горячая голова сообразит, какие советы им дать». Ну и, в целом, на самом деле он явно хотел попросту увидеться — разговаривали они в последний раз по видеосвязи, и Нейт тоже соскучился. Он отбил короткое «Буду», потом добавил «Через час» — Раф неопределённостей не любил. Потом одним махом прикончил чай, написал ещё и сообщение Юзуру — вместо записки на холодильнике, проснётся и увидит. Телефон его тренькнул где-то в коридоре, и Нейтан, хмыкнув, вытянул его из кармана белой куртки, тихо вошёл в спальню и оставил трубку на тумбочке — потом наверняка же опять забудет и перероет полдома в поисках. Оделся Нейтан быстро, и уже через десять минут катил по солнечным улицам в Лейквуд — судя по мокрому асфальту, дождь всё-таки прошёл, но быстрый, порадовав Лос-Анджелес долгожданной свежестью. На льду неожиданно оказалось почти пусто — только вращалась в углу парочка детей — Уотерс и Шерман, точно, Раф о них ему рассказывал — да катал дорожку Стив Гоголев. Нейтан махнул им рукой — коротко, чтобы не мешать — и встал рядом с Рафом, который немедленно обнял его за плечи и чуть встряхнул. До сих пор он чуть что тянул его в объятия, как после прокатов, как в киках — с возрастом его тактильность только возрастала. Оставшиеся ещё волосы сияли тёмной сединой, чуть прибавилось морщин — «нервы, Нейтан, это всё нервы, подожди, сам поседеешь, если правда решишься» — но глаза горели по-прежнему, как десять и пятнадцать лет назад. — Хорошие? — Нейт кивнул на ребятишек, перешедших от прямых вращений к волчкам. Выглядело это, конечно, на первый уровень, но лет-то им сколько было… — Плохих не беру, — привычно ворчливо отозвался Раф. — Остальные подтянутся ещё, а у этих расписание спозаранку, со льда в спортзал пойдут. Не то чтобы… — Стив! — раздался вдруг из дальнего угла катка женский голос. — Я всё вижу, ну где твои руки? Говорила она по-русски, но это были простые слова, и запаса Нейта для их понимания хватило. Стив остановился и фыркнул — грустно, разумеется: — Ты хочешь, чтобы я ответил так, как хочу ответить? — Нет. — Обладательница голоса вышла из своего угла, и Нейт против воли улыбнулся. Нельзя было ей не улыбаться — во-первых, они давненько не виделись, во-вторых, от её появления на катке словно зажгли новую лампочку. — Ладно, отдохни, я знаю, что… Её взгляд дотянулся до Нейтана, речь прервалась, и она быстро зашагала в их с Рафом сторону, огибая лёд по короткой дуге. Стив махнул рукой, выехал, сел на лавочку и жадно принялся пить воду — Нейт по себе помнил, насколько может вымотать дорожка, да ещё и когда с руками поссорился, и они, ну… известно где. Конкретно в данный момент. Через секунду у него на шее с радостным вскриком повисла Алина, и он перестал думать о дорожках и Стиве, обнял её в ответ, даже подумывая приподнять над полом, но не решился — она никогда этого не любила. Её розовая толстовка оказалась очень мягкой на ощупь, а короткая стрижка — аж до мочек ушей — безумно ей шла. Он видел в инсте, но вживую — ещё нет. — И вы мне не сказали! — с деланым возмущением обратилась она к Рафу — к счастью, по-английски. — А Мэрайю с Адамом тоже позвали? — Позвал бы, — Раф подпустил в голос такой же несерьёзной сварливости, — но ты сама не хуже меня в курсе, что они оба сейчас в шоу, Лина. Телепортацию ещё не изобрели, за час из Франции не долететь, да и охота была деньги терять ради этакой встречи выпускников, сама подумай... Полным именем он её никогда не звал, с самого её перехода — как сам сказал однажды Нейту, «это упрощало контакт». А ещё вечно поправлял её, когда она, на их русский манер, называла его «Рафаэлем Владимировичем», терпеливо повторяя, что тут это не слишком уместно. В первый год она появлялась в Лейквуде редко — Нейтан удивился бы, если бы она решилась на переезд сразу после смены тренера, по примеру Медведевой. Русские СМИ и так смешивали Алину с грязью упоённее обычного, и если бы она ещё начала жить в Штатах, именно жить ей бы и не дали. В первый раз на ставшем ему родным катке Нейт увидел её за две недели до этапов — чуть напуганную, нервную, но решительную настолько, что он вспомнил себя образца произвольной Пхёнчхана. У неё было уже всё — но хотелось ей не почивать на лаврах, отнюдь. «Я хочу кататься и получать баллы, — объясняла она в интервью после разрыва отношений с Хрустальным. — Просто кататься я могла бы и в шоу, но это не то. Это не то, что мне нужно, это не то, ради чего я брала все свои медали. Поэтому я восстанавливаю карьеру, и поэтому у меня нет возможности делать это по-другому». Она вообще тогда дала несколько достаточно злых интервью, срывая с себя маску скромницы, не умеющей связать двух слов без бумажки — громыхнуло на весь мир фигурного катания. И в тот сезон ей это аукнулось — низкие баллы, придирки судей, восьмое место национального чемпионата — но она каталась. За баллы. В восемнадцать лет. После того, как очень многие называли её приостановку — завершением. Её тогда ещё «доедал» пубертат — подробностями она ни с кем не делилась, но Раф иногда смотрел видео прокатов, что она ему присылала, и тяжело и красноречиво вздыхал. А потом случился две тысячи двадцать первый и Конгресс ИСУ, на котором подняли возраст выхода из юниоров во взрослые. Конечно, только со следующего Олимпийского цикла, в Пекин всё ещё могли поехать пятнадцатилетние, но это был язык пламени, которым занялся бикфордов шнур. Раф не скрывал своего злорадства. Алина — тоже, хотя и пыталась. Нейт никогда не расспрашивал её о предыдущем штабе: отчасти сам понимал, что не стоит, отчасти слушался Рафа — «один вопрос, и я тебя обвиню в том, что ты боевой дух моих спортсменов подрываешь». Но поднятие ценза её радовало, это было яснее ясного. Она тогда сказала Нейту: «Это неправильно, я ведь понимаю. Думаю: а подними его раньше, и где бы я была теперь? Но… мне их так жалко. Безумно жалко, я же знаю, что с ними творится. Может, теперь станет легче, и они уйдут туда, где кататься можно дольше, чем до семнадцати лет». На Пекин она не отобралась — тогда все как с цепи сорвались, русская федерация, как выразился Раф, «прокатила» и её, и Женю Медведеву, и даже Щербакову с Трусовой. На Олимпиаду от Алининой страны поехали, разумеется, «главная надежда» Валиева, чудом не потерявшая триксель к восемнадцати годам Косторная и — неожиданно для всех — Туктамышева, которая на Чемпионате России сиганула два тройных акселя и свой худо-бедно доведённый до ума квад. Они с Валиевой были единственными на том национальном, кто приземлил все свои прыжки, да к тому же ультра-си, в обеих программах, и — это уже по едкому выражению Алины — «федерации просто ничего больше не оставалось». «Это будет Мортал Комбат, — шутила Мэрайя. От Америки ехали она, Брейди и, конечно же, Алиса — тоже, так сказать, успела. — Знаешь, как на русских сайтах пишут? “Не Олимпиада, а... Ru-bi-lo-vo”, вот! Только я не совсем понимаю, что это значит». Они попытались выяснить у Рафа значение этого приятного уху русского слова, но тот, взвинченный, отмахнулся. Когда спросили в чате Алину, она ответила сначала что-то вроде «это как мой бывший хореограф с музыкой обращается», но потом снизошла до объяснения: сленговое словечко, обозначающее в данном контексте большую свальную драку. «Ваше регби — типичное rubilovo», — привела она пример напоследок, и стало гораздо яснее. Да, русские в своих предсказаниях были довольно точны. Нейтану повезло — женскую произвольную поставили только на следующий день после мужской, и переживать за соотечественниц и вообще нервничать у него просто не осталось сил. Он помнил, что подскочил очень рано — хотя к себе в отель вернулся поздно: ночевать вместе они с Юзу не решились даже тогда — промаялся с час, пытаясь снова уснуть, а потом звякнул Рафу и поехал с ним и Мэрайей на каток, встретившись после официальной тренировки. Мэрайя, конечно, дёргалась. «Я понимаю, что мне вряд ли светят призы, — сказала она тогда, — но хочу откатать хорошо». На тренировке она ошиблась пару раз, и вечное напутствие Рафа о «выигранных тренировках» ей, похоже, не очень помогало. Но в итоге она стала шестой, в десятке, и радовалась этому как пьедесталу... Ряды ломились от людей, но свободные места всё-таки оставались — довольно далеко, но экран было видно неплохо. После короткой лидировала Косторная — Туктамышевой не совсем удался выезд с каскада, а Алисе — с трикселя. Валиева и вовсе шла пятой — как поговаривали, именно тогда, к Олимпиаде, «повылезали» последствия её юниорских травм, и ещё, похоже, российская сборная, снова выступавшая под нейтральным флагом, не хотела рисковать даже с разрешённым обезболивающим. Программы Нейтан, признаться, запомнил паршиво — его до сих пор не отпустил вчерашний триумф, а ещё начал догонять недосып. И сейчас, почти десять лет спустя, от воспоминаний остался только сухой итог: не самые высокие баллы Валиевой — словно все поняли, что короткий век её тренера начал клониться к закату; степ-аут то ли на флипе, то ли на лутце у Косторной — третье место — и внезапное золото Туктамышевой, повторившей свою чистую произвольную с России и Европы. Серебро взяла Алиса, и страна ликовала так, словно оно было таки золотом. «Её теперь сожрут, — сказала Алина о победительнице. — Вот увидишь: все ещё минимум год будут орать, что она украла золото у Камилы. И неважно, что Камила не на подиуме». Ей было лучше знать такие вещи. Впрочем, Нейтана в своё время тоже обвиняли в «краже» медалей Юзуру, но они хотя бы хохотали над этим вместе. К Пекину Алине было почти двадцать, и на вторую Олимпиаду в своей жизни она не попала. Зато попала в Милан, на третью — и этого, как и в двадцать втором с Туктамышевой, не ожидал никто. Возможно, она сама — тоже. А Раф вообще не хотел отбора — по медицинским показаниям Алины. Тому их разговору в двадцать пятом Нейт был свидетелем — пришёл на каток, увидел на льду злую и бледную Алину, а у борта — судя по спине, такого же злого Рафа, и замер в тени. Вообще Раф уже понемножку начинал учить его этому своему приёму — «сделай вид, что исчез, дабы не смущать учеников, а сам наблюдай». Тогда Нейтан отчего-то захотел исчезнуть по-настоящему. Может, из-за выражения лица Алины, а может, из-за бумажек, небрежно валявшихся рядом с Рафом на скамье. Бумажки он узнал даже издалека, по печатям и логотипам — эпикриз и рекомендации. Он вспомнил, что в тот день у Алины были врачи и обследования, а дела Рафа позволили ему прийти на каток только во второй половине дня — ну и, судя по всему, он сейчас распекал её за то, что она сразу после клиники прискакала на тренировку. Или за то, что вообще туда прискакала. Подслушивать Нейт не хотел, не хотел просто катастрофически, но чувствовал кожей: происходивший разговор был нужен обоим его участникам, а если он сейчас просто пошевелится, то наверняка выдаст себя, они замолчат и уже не договорят откровенно. Так что он тупо замер у двери, вслушиваясь в русскую речь. Понял он тогда примерно четверть, но Алина ему пересказала — позднее, выбежав со льда, врезавшись в него и обняв вместо того, чтобы отскочить. На радостях. *** 2025ый год США, Калифорния, Лейквуд Рафаэль подозвал её — совсем негромко, но очень весомым тоном — когда она криво выехала аксель. Всё ещё криво: на этой тренировке Алина ещё ни разу не сделала его чисто: дважды уронила, четырежды оступилась, и только последние три попытки можно было с натяжкой счесть удачными. Блин. А всё лишние мысли, роившиеся под черепом после посещения врачей! Никак она не могла их прогнать, никто не дал ей для них мухобойки, она всё ещё часто думала о том, чему не было места на льду. Истеричка, правильно писали в своё время… Ехать к бортику ей совсем не хотелось — в конце концов, она почти специально бросила бумаги от докторов на видном месте; ей казалось, что так будет проще, чем пересказывать тренеру их слова. И сейчас Рафаэль выразительно тряс в воздухе этими бумагами, а когда Алина остановилась напротив него, не менее экспрессивно швырнул их на скамью, где они его и дожидались. — И вот с этим набором ты ещё хочешь в Милан, — выговорил он вместо приветствия. — Молодец, нечего сказать. — Я… — Она вдохнула, выдохнула — несколько раз, успокаивая разошедшиеся лёгкие. — Да. Хочу. Не так всё страшно, я же не падаю на раскатке, переломов нет, спина… — Спина, — передразнил Рафаэль, кладя на борт ладони в неизменных перчатках — руки у него мёрзли даже летом. — Спина, Лина, и голени. И колени на сдачу. Всё, что я вижу — огромный риск того, что ещё несколько — ладно, при хорошем раскладе несколько десятков — прокатов, и тебе будут нужны титановые суставы. И штыри. Алине захотелось пнуть бортик с досады. Рафаэль почему-то всё ещё пытался беречь её — несмотря на все пять лет сотрудничества и её постоянное «всё в порядке». Ему никогда не было достаточно её заверений, что она всё сумеет, даже с болью в руках, ногах, спине, ступнях, голове и где только можно. Ему было недостаточно, он говорил, что гораздо лучше видит, сумеет она или нет. Ему не хватало её слов, он ей не верил. Поначалу это обижало, позднее Алина, конечно же, поняла всё — и опыт, и то, что тренеру виднее, и что вообще-то тренер должен быть заинтересован именно в том, чтобы сберечь спортсмена, а не поломать на части, пусть даже спортсмен охотно ломался сам. Но иногда до сих пор Алину подтачивала иррациональная обида. Иногда хотелось услышать то, от чего она в Калифорнию и сбежала — равнодушное: «Можешь — катай», которое никогда не действовало как обезболивающее. — Не надо про риск, Рафаэль Влади… — начала было она. — Не надо «Рафаэлей Владимировичей», Лина, — перебил он. Его голос стал похож на вытащенную из морозилки бритву. — Я вижу то, что вижу. В конце концов, тебе двадцать три, и… — Лиза выиграла Пекин в двадцать пять! — выкрикнула Алина, притоптывая ногой. — Сейчас уже не нужно быть весом тридцать килограмм, чтобы кататься! Даже если мне придётся посреди сезона ставить титан, и он меня утяжелит, ну и что, перестану есть, в конце концов, и… Она замолчала — лицо Рафаэля исказилось в гримасе, до того жуткой, что захотелось отпрянуть, и только годы… ну, в общем, предыдущие годы и их опыт удержали Алину на месте. Правая рука его дёрнулась, и Алина зажмурилась, почти веря, что ей сейчас прилетит в лучшем случае по уху, хотя Рафаэль никогда, ни разу за все пять лет, ни с кем такого не делал. Но ничего не почувствовала — только услышала сочный звук шлепка ладонью о борт. Она рискнула приоткрыть один глаз — а после и второй, потому что от жуткого выражения лица напротив ничего не осталось. Рафаэль смотрел устало, чуть печально, и немножко зло, но злился, наверное, не на неё. — Ты с лутца рухнула? — тихо поинтересовался он. — Не говорю «с дуба»: всё ещё верю, что тебе хватает ума по деревьям не прыгать. Лина, ты с каким тренером разговариваешь? Какое, к чёртовой матери, «перестану есть»? Если ты об этом ещё раз хотя бы подумаешь… — Полиция мыслей, — невесело фыркнула она. Самые тяжёлые симптомы РПП её миновали — некоторые из тех, кто вообще знал о других проявлениях, чуть ли не называли её за это счастливицей. Но период, связанный с этими расстройствами, аукался ей до сих пор, и хотя она предпочла бы вымарать его из своей жизни, он всё ещё догонял — и часто вот в таких вот идеях, иногда прорывавшихся наружу. — Простите. Рафаэль со вздохом стянул с руки перчатку, крепко взял Алину за плечо, пристально глянул в лицо, словно мог найти на нём что-то, что убедило бы его всё-таки рискнуть её спиной, голенями и коленями. На сдачу. — Ты всё равно не отберёшься, — рубанул он с горечью. — Тебе не позволят. Ты настолько не у того тренера, насколько может быть. — Лиза… — начала Алина, но Рафаэль досадливо цокнул языком: — Прекрати ссылаться на Лизу. Особенно в этом. Она вышла и в своём возрасте — как это вы говорите? — порвала всех, но она не была первой за многие годы русской фигуристкой у своего тренера. И как бы ваша федерация ни придерживала подопечных Алексея Николаевича, ей он всё-таки свой. А я — нет. И я её никогда не щадил, сама знаешь. — Сейчас федерации не за кого хвататься. — Алина постаралась отозваться ему в тон, и судя по удивлённой полуусмешке напротив, у неё получилось. — Те, у кого она могла бы быть в рукаве, уже… не на коне, вы тоже сами знаете. Может, им даже не останется ничего кроме как смотреть на самих спортсменов. А я… — А ты сделаешь всё, безусловно, — сухо закончил за неё Рафаэль. На правое плечо легла вторая рука — в перчатке, но разницы Алина почти не чувствовала. Ей очень хотелось опустить голову под его пристальным взглядом, рвануться из рук, пойти штамповать каскады — только бы доказать, продемонстрировать, убедить, что она может, что не надо её списывать, что… — Никаких бэшек, — отрубил Рафаэль. — Никаких челленджеров, поняла меня? Щадящие тренировки, напишу тебе отдельный план, будешь слушаться так, как никогда не слушалась. Четверной у тебя хромой — ладно, чёрт с ним, дошлифуем, но аккуратно, и только попробуй скакать его больше положенного. Так… этапов у тебя два, хорошо, пройдёшь в Финал — значит, пройдёшь, но не пытайся нестись к золоту, очертя голову. Показалку слепим с одним каскадом, и не спорь, вращения покажешь и шаги, они тебя за это и любят. Всех с шоу шли… куда-нибудь, без тебя обойдутся, золотая ты наша, ничего, перебьются. А после национального — посмотрим. И если попытаешься вернуть лутц-ритт до того, как я решу, что можно, я тебе клянусь, я такое устрою, что обратно в Москву побежишь, забыв коньки, ясно? — Не устроите. — Губы растянулись в улыбке примерно после слов «скакать больше положенного». — Никто не сможет мне устроить ничего… подобного. Уж точно не вы. Рафаэль махнул рукой, наконец-то отпустив её плечи. Алина отвернулась, улыбаясь ещё шире — явно читавшаяся досада на лице напротив была какой-то показушной, не совсем настоящей. Рафаэль придумал план, Рафаэль определённо был рад, что она не хочет сдаваться. И он доведёт её до Милана — в целости и сохранности, и может, она даже попадёт там в десятку. Ей не нужны были медали — ей было нужно катание и подтверждение того, что называть её однодневкой давно не имело никакого смысла. Подтвердить это к Пекину она не смогла — но сейчас выйдет, пожалуй, даже эффектнее.