Свободны

Шрам. Шрам, тянущийся от левой щеки, рассекает верхнюю губу близ уголка надвое, придавая редкой и скромной, но сияющей улыбке еще больше шарма. Откуда он и как давно красуется на его лице? Чьих это рук дело? Излишнее внимание лишь вгоняет его бледное лицо в краску, от чего чувство неловкости в его теле только нарастает. Он начинает нервно покусывать нижнюю губу. В одно мгновение его движения становятся неловкими, неуклюжими и странно чопорными. Однако, когда дело доходит до военных обязанностей, уверенность так и сочится из-под тяжелых лат, прячущих под собой широкие мужские плечи. Сжимая стальной эфес меча, будто схватившись за свою стихию, командора переполняет ощущение превосходство – власть, данную Инквизицией, но ни честолюбие, ни идея собственного могущества никогда не питают их обладателя. Единственное, что прячется за всем этим, было чувство собственной идентичности – чувство собственной нужности, привязанности к правому делу. Всегда хотелось спросить, что же будет дальше, когда дни Инквизиции будут сочтены, и она потеряет свой смысл. Потеряет ли и он свой? Что будет потом, когда череда убийств и охота за марионетками Корифея закончатся? Как скоро все забудут ужасы войны и кровью запятнанные судьбы, потому что другого пути не дано? – Если я передвину ферзя на четыре клетки по диагонали, – командор потянулся за фигуркой к шахматной доске, - то Вашему королю совсем не останется путей отступления. Его оппонент ничего не отвечает – лишь внимательно всматривается в своего короля, зажатого между тем самым белым ферзем и потертой белесой ладьей, чью верхушку будто кто-то некогда погрыз от скуки. Битвы очень даже похожи на интриги, что не выходят за грани шахматной доски. Это, конечно, баталии и действа не того масштаба, к которым привыкла Леди Тревельян, ведь здесь можно обдумать каждый свой ход в тишине и без лишних раздражителей извне, что сдавливают тебя и готовы превратить в жижу, как лекарь, толкущий целебные травы в ступке. Командор слыл ярым любителем игры в шахматы и в то же время самым безнадежным картежником на ближайшую дюжину миль от Скайхолда, прячущемся в Морозных горах. Иногда казалось, что именно Варик знает намного больше, чем дражайшая Лелиана и её пташки. Но Инквизитор не любительница особо совать нос в чужое белье, если того не требует дело. – Дыхание Андрасте, это Дориан Вас научил? Словно обычная партия в шахматы не может пройти без трюков, - командор передвинул ферзя, ставя черного короля под удар. – Шах… – И мат, – обглоданная фигурка ладьи покрылась инеем по воле ленивого движения пальца оппонента. Магия ощущается в воздухе. Солнечные лучи падают на сверкающую поверхность, и фигурка играет новыми красками. На мгновение командор подозрительно оглянулся, выпустив облегченно облачко пара изо рта. Но, заметив обледенелую ладью, он тут же немного скривился, и отвел занесенную над ней руку. Глубоко вдохнув, мужчина оторвал взгляд от доски и немного рассеяно осмотрел зеленый сад крепости. Подумать только – общими силами Инквизиции удалось вновь вдохнуть жизнь в задний дворик, облагородив заросли и обвалившиеся постройки. Это было, пожалуй, самое умиротворенное и прекрасное место в этих стенах. Несмотря на холод и леденящие пейзажи вокруг, небольшой садик выглядит, как пышный и цветущий оазис посреди безмолвных белых хребтов. То ли древние эльфы, то ли ферелденцы, некогда населявшие крепость, оставили после себя скромную беседку, скрытую в густых розовых кустах. Идеальное место, чтобы предаться нежным и страстным порывам любви. Но сие прекрасное место служило не только духовным и любовным пристанищем. Какие истории могут поведать эти древние стены? Сколько девичьих слез и полночных утех они повидали? Могут ли они рассказать секреты и сохранить взамен другие? Каждым ранним утром, когда солнечные лучи едва обволакивали снежные горные пики, когда Леди Инквизитор удавалось переночевать в крепости, чуть свет она уже с такой заботой и трепетом вилась над молодыми росточками, что, подобно вылупившимся желторотым птенчикам, проклюнулись из черной почвы в глиняных горшках. На ней не было того привычного боевого камзола из грубой кожи на завязочках, что, как корсет, обнимал ее хрупкий стан. Каштановые волосы, которые обычно были собраны в пучок, легонько подрагивали на ветру, наслаждаясь свободой и оголяя округлое женское личико. Когда-то мать заплетала их в тугую косу, когда они были особенно длинными и густыми. Попрощаться с локонами было совсем не сложно, иначе они могли бы стоить ей жизни в бою. Правда уже никто не проведет по ним нежными тонкими пальцами и не расчешет непослушные концы. Все сложилось далеко не по плану – не так, как мечтательно пророчила матушка на ухо своей дочурке. Ни прекрасный знатный юноша, ни венок, ни белая вуаль так и не стали явью. Все кончилось отъездом в Круг. В порыве детского гнева,магический дар пробудился, перебив всю посуду и окна на маленькой кухне. Нельзя было сказать, кто испугался больше – другие жильцы поместья или же сама малышка Тревельян. Ни пару массивных сапог, ни бриджи, что придавали Вестнице мужланский вид, нельзя было увидеть на ней в такое утро. Лишь хлопковая посеревшая сорочка, стертые в коленях льняные штаны, что зимой греют, а летом пропускают прохладу, да пара сандалей, которые она никогда не застегивала. Едва пробудившись от сна, она спешила навестить свои саженцы, боясь, что злой холод здешних угодий погубит ее детища. В такие моменты, будучи добровольно отстраненной от обязанностей, а точнее сбежавшей или, в шутку говоря, дезертировавшей, она чувствовала себя ни Инквизитором, ни божественной Вестницей Андрасте, ни магом. Она была простой девицей, что находила отдушину, возясь в черноземе и корнях, срезая колкие веточки и собирая ягоды. Изредка, после утренней молитвы, её покой нарушала матерь Жизель. Свежие плоды и срезы Вестница собирала в маленькие мешочки и с милой и немного детской улыбкой на лице передавала преподобной. Такой была лидер Инквизиции, а точнее её истинная сущность. В бегах ее только и видели. Тогда же, восседая напротив командора, в Вестнице,закованной в свое повседневное снаряжение, было трудно разглядеть то умиротворенное и невинное создание из утреннего сада. Напротив, в таком образе она вписывалась в общую массу – как раз под стать командору, чьи золотистые кудри, как островок, окруженный пышным соболиным воротником, нельзя не заметить издалека, словно восходящееиз-за холмов солнце или цветущий подсолнух посреди выгоревшего поля. Щетина на скулах изящно подчеркивает немного угловатые, но мужественные черты лица. Ткани бордовых тонов, что стягивает на поясе ремень, окутывают его полированный нагрудник. По левую руку в ножнах всегда присутствует стальной меч, который редко кто видел в действии, хотя скорее самого бывшего храмовника, что погряз в бумажной волоките своей каморке при башне. Но выглядит он, нужно сказать, всегда с иголочки – всячески старается держать планку и не ударить в грязь лицом перед подчинёнными из казармы. – Похоже, что общество мага не особо приятно командору, – Инквизитора сжимает губы в тонкую линию и вопросительно приподнимает брови. Давняя рана на сердце Вестницы вновь начинает полыхать старой болью. Если же кто-то не видел в ней Инквизитора или Вестницу, то обязательно считал ее магом. И наверно никто уже не пытался разглядеть в ней человека – своего рода жертву сложившихся обстоятельств, тело из крови и плоти, наделенное душой и эмоциями. – Почему же? Хотя легкомысленно так применять свои способности, – он произносит это с некой игривостью в голосе, будто просит прощения, а затем мило и как-то по-детски улыбнулся. Каждый раз, когда командора охватывало смущение, он ловко заводил руку за шею, словно почесывал затылок, и устремлял свой взгляд куда-то в сторону, либо же сквозь собеседника, но заглянуть в глаза он никогда не решался. Встреча взглядов для него была чем-то интимным, смелым и немного нахальным, чего он из собственной нерешительности не мог себе позволить. Инквизитору стало не по себе от подобного радушия командора, потому что это не то, к чему она привыкла, будучи членом оствикского Круга Магов. Оба прекрасно знают, кто они есть на самом деле, и не потому что каждый предоставил свою подробную биографию и родословную для тщательного ознакомления. Конечно нет. Что Инквизитор, что командор чувствуют друг друга на другом уровне, более чутком– на, так сказать, профессиональном, как бы смешно это не звучало. Напряжение, периодически возникающее между двумя противоположностями, было знакомо им не понаслышке, но оно скорее притягивало этих двух, нежели отталкивало или вызывало ненависть. Парадоксально видеть бывшего храмовника и мага за одним столом, ведь одному дано сеять разрушение и хаос, а другому усмирять этот природный дар. Искра уже не раз пробегала между этими двумя, но и каждый по-своему противился ей. Оба питают некоторое сожаление ко всей сложившейся ситуации вокруг вечного противостояния служителей Церкви и неугодных ей, потому что во основе этого давно лежали совсем другие чувства. – Я прибыла на Конклав с другими членами Круга, – Тревельян будто знает, чего ждал от нее Каллен, сидящий в кресле, напротив. По крайней мере, ей всегда так казалось, что люди ждут от нее оправданий за то, кто она, за свой дар, который как огромное застывшее багровое лириумное пятно отпечаталось на ее судьбе. Но только ли её? Его медового цвета глаза выглядели опустошенными, сам же командор нервно покусывал кожаную перчатку, касающейся обветренных губ. – Свободы – это все, чего желала я… Нет, большинство из нас… – шепнула Вестница. Инквизитор с нотками сожаления в голосе приложила руки к груди, будто все еще пыталась защитить ту самую черную фигурку короля, которую она после проигрыша не выпускала из рук. Чувство совести и вины поедало ее изнутри, словно она и была корень всего того магического зла и любопытства к неизвестному и пагубному. Якорь на ладони испускали зловещее зеленое свечение, отзываясь пульсирующей резью по всему телу. Повязка, намотанная поверх, служила лишь для того, чтобы скрыть эту злосчастное орудие от посторонних глаз, дабы оно не смущало других. Любой негатив подпитывал скверну, доставляя мучения ее владелице. – Мне не за что винить магов, – командор Каллен нарушил молчание. – И не за что питать злобу или ненависть. Особенно к Вам, Леди Инквизитор. – Потому что Вы питаете страх, – слова Инквизитора разят не в бровь, а прямо в глаз. После этих слов командор сглотнул, тем не менее, он всячески пытался скрыть свое потерянное самообладание. Каллен молча выпрямил спину и отчужденно посмотрел на Вестницу – не в глаза, а все также сквозь. Но взор его не выглядел опустошенным, как это бывало ранее, напротив, его физиономию можно сравнить с мальчуганом, которого поймали на кухне ворующим сладкую выпечку. В своих движениях, своих привычках и повадках он еще юн и неопытен, будто зеленая душа томилась в зрелом теле. Они не выбирали, какими появиться нам на свет, но могли изменить исконное и решить самостоятельно, кем стать. Искушение уже не первый раз заводит командора в тупик. Именно же искушение к запретному или, как бы он сам называл, неправильному – тому, что противоречило его внутренним принципам, которые ему с раннего возраста прививали другие храмовники, одновременно манило переступить черту и побороть вездесущую неуверенность, как это было на одной из многих зарей, когда Каллен страдал от бессонницы и кошмаров. Созерцание раннего, еще спящего, неживого Скайхолда приводило его буйные мысли в порядок, усыпляя бдительность командора, которая бывало отчасти перетекала в паранойю. До того момента бессонные прогулки ограничивались лишь осмотром сохранившихся смотровых башен по всей стене и белесыми хребтами, сверкающими при свете восходящего солнца, пока Каллен не решился взглянуть немного глубже во владения крепости. Сначала удивление, потом же категоричное отрицание увиденного, ссылаясь на лириум, и наконец принятие, сопровождающееся любованием. В первые секунды увиденного Каллен принял скромный силуэт за фигуру той самой Героини Ферелдена – Нерии Сураны, чей лик сохранился свежим и юным в сердцах ею встреченных. В груди командора немного кольнуло, и по телу разлились боль и теплая тоска. Так было с ним первый и последний раз, когда он, будучи юнцом-храмовником, заглядывался на нее, одну из лучших своего рода – первую ученицу Ирвинга. Но после восстания в Цитадели Кинлох, Каллен больше не встречал Героиню и ее до боли полюбившиеся торчащие уши из-под белой копны волос. Замысловатый долийский узор, словно поцелуй самой Гиланнайн, что отправила ее в путь, украшал широкий эльфийский лоб. Гордые зеленые глаза в последний раз сверкнули в коридоре у выхода и скрылись за большой металлической дверью крепости. Век столь молодой чародейки оборвался так быстро и неожиданно, как и жизнь архидемона Пятого Мора. Нельзя сказать, что Каллен страдал от потери, скорее от вето, лежащего в корне между храмовниками и магами – от упущенного, нет, запрещенного шанса узнать свою спасительницу и первую любовь ближе. Она была другой во всех смыслах. Сурана никогда не стыдилась своего дара и шла с уверенностью всем наперерез – с ней считались и её слушали. Проблема лишь в том, что она была такой. Ключевое слово «была». Но там, в глубине сада, была не тень из прошлого, но тоже, волей неволей, герой своего времени, в чей маленький садовничий мирок Каллен долго не решался войти. Сначала он долго наблюдал, как кондор, со стены, пока, бывало, его не окликала стража. Мгновения казались ему минутами, когда на самом деле счет шел на часы. Но такого стороннего созерцания было мало командору, потому принять решение, перечащее его здравому смыслу и личному кодексу, было тяжело, но осуществимо. Таким образом бессонные прогулки перестали быть таковыми и приобрели некие манящие и азартные черты. Став немного ближе к саду и его обитательнице, Каллен начал захаживать на балкон близь жилых помещений второго этажа. – Давайте пройдемся по стене, – заманчивое предложение хоть и звучит довольно уверенно из уст командора, но опущенные глаза выдавали его смущение. Леди Инквизитор лишь безмолвно кивает головой, чувствуя как розовеют её щеки. Стоило лишь подняться на высоту, как порывистый ветер обдает парочку морозной свежестью. Нос командора сразу же краснеет от холода. Вид у него был немного глуповатый, но здесь он ощущал себя твердо – смело, словно король в своих угодьях. – Примерно такой же вид открывался с балконов Крепости Кинлох, – Каллен глубоко вдохнул леденящий кровь воздух. – Только вместо горной белизны и снега, тебя окружает спокойная гладь изумрудного озера. – Вам приходилось бывать в Башне Круга? – удивленно поинтересовалась Вестница. Хотя факт службы был ей давно известен, её тревожили немного другие подробности. Склонив голову немного набок, Леди Тревельян внимательно рассматривала своего собеседника. Своими немножко игривым поведением Вестница как-то по-особенному задевала Каллена, который в порывах смущения отвечал ей кривой улыбкой, фальшиво почесывая затылок. – Конечно, – соглашается мужчина. – Но неужели Вы все еще хотите прикрываться своим неведением? – Что же Вы имеете ввиду, командор? – Инквизитор действительно не поняла до конца заданного вопроса с подвохом. Распознать какие-либо эмоции с лица Каллена оказалось очень трудно, он лишь бесстрастно стянул одну из перчаток, оголив широкую бледную ладонь, и протянув ее навстречу девушке. Целеустремленно, будто, ответив вопросом на вопрос, Леди Тревельян уж очень задела Каллена. Притворство Инквизитора начало действовать на нервы. Но уверенность командора, пропитанная слабым гневом, чудесным образом развеялась, так что можно было заметить легкое потряхивание озябшей руки, в чем командор поспешно обвинил собачий холод. Вестница одарила ладонь вопросительным взглядом, но, тем не менее, с долей опаски вложила свою руку. Едва хрупкая кисть коснулась чужой длани, как сильные пальцы сомкнулись на ней, словно капкан на попавшем в него животном. Теплая и не такая грубая на ощупь, как ожидалось. Остановился ли Каллен на скромных любованиях Вестницей с садового балкона? Ему и этого даже тогда было мало. Что он мог противопоставить своему притяжению? Ведь обеты Ордена больше не держали его, разве что морально. Вечное сомнения и метания из одной крайности в другую только разжигали влечение к Вестнице на подсознательном уровне, от чего Каллену хотелось сократить дистанцию, нежели просто наблюдать со стороны, подобно скрытным шпионам. Инквизитор не замечала присутствия командора, либо же просто делала вид, и это играло командору лишь на руку. Для нее в те моменты существовали только эльфийский корень, веретенка и немного кровавого лотоса для проделок Сэры. Она часто выращивала и по просьбам для нужд солдат, но в основном это были запросы шпионов и прочих тайных агентов в лице Сестры Соловья. Каллен долго колебался перед закрытой дверью в сад в тот день, когда все же решился переступить черту, начерченную самим собой в голове. Вновь отбросив мысли, присущие храмовникам, командор тихонько отворил тяжелую дверь и ступил на усыпанную листьями веранду, по которой гулял легкий ветерок, разбрасывая опавшие кущи. Вестницы не было видно, но всем своим нутром Каллен чувствовал её присутствие. Магическое присутствие перестало быть привычным делом, но командор не потерял хватки. Даже самому ему уже не было странно, что её магическую ауру он мог отличить от других – настолько особенной казалась она ему. Оглядев пышные заросли, командор занял место на каменной лавке близ розовых кустов у беседки. Был слышен шум воды, доносящийся из открытого колодца в самом центре сада. На мшистом кладчатом ободке красовалось сохнущее деревянное ведро, чья ручка была обмотана толстой разбухшей веревкой. Здесь же рядом, упав на бок, лежало второе, но поменьше. Запах мокрой земли и немного розового благоухания окутывали командора. Запрокинув голову от блаженства, Каллен закрыл глаза. Место казалось ему поистине прекрасным и умиротворенным. Время для него остановилось, и разум заполнили воспоминания из детства, проведенного в Хонлите на берегу озера. Громкий и заразительный хохот старшей сестры Мии, обыгрывающей его в шахматы, всегда заставлял улыбаться командора, как последнего дурачка, даже спустя столько лет разлуки. Детские забавы и прогулки на берегу Каленхада, пожалуй, были самыми яркими и единственными ниточками, что связывали Каллен с его истоками и семьей. Где бы командор не был и куда бы тяжелая судьба его не занесла, любимая сестра всегда находила его, присылая скромные весточки, от которых он почему-то отчаянно бежал. Каллен стыдился себя, а точнее того, кем он стал, ведь он уже не тот маленький братик, что хватался за юбку матери или сестрицы. Так детская мечта об идеале доблести и справедливости стали его ночными кошмарами, поглотивший юношеское пламя в груди. К счастью и к своему разочарованию в Ордене, ему предстала возможность изменить этот мир в роли командора армии Инквизиции. Неся обмякшее тельце среди всего этого хаоса и истерии вокруг смерти Верховной Жрице, Каллен и не подозревал, что в его руках находилась надежда этого мира, и куда и как далеко заведет жизнь их двоих можно было только гадать. Когда Кассандра завела заключенную в тесную комнатушку, внутри командора что-то сломалось, что-то тяжелое, но хрупкое с хрустом переломилось и вдохнуло в него новые силы. Из дальнего угла сада послышались шаги, а затем появилась и сама щуплая фигура Вестницы. Командор почему-то не осмелился ее позвать, будто боялся спугнуть дикого зверька. Но и Вестница не обращала внимание на гостя, либо же считала нужным проигнорировать его присутствие. Так близко и в тоже время так далеко. Каллен ощущал себя живым и приземленным в присутствии Вестницы. С её появлением жизнь обрела какой-то новый смысл – цель, к которой Леди Инквизитор вела за собой своей невидимой рукой, вселяя веру в решивших посвятить себя борьбе за мир. И Каллен не был исключением. Иногда ему казалось, что он тянется не за лидером, а сестринской рукой. Но в корне его безоговорочного стремления за Вестницей лежали чистые чувства и влюбленность. Он хотел быть всегда там, где и она. Как можно ближе, чтобы была возможность разглядеть её манящие изгибы, румянец на щеках и редкую улыбку. Страшнее всего было заглянуть в спокойные серые глаза или слишком долго рассматривать черты лица. Особенно прекрасным казался ему ее нос с едва заметной горбинкой. Даже тогда, стоя на стене, командор то и дело поглядывает на него, все еще сжимая руку Вестницы. Он не знал её - не знал, какой её любимый цвет, какие цветы из сада ей нравятся, сколько ей лет отроду или занято ли её сердце. – Не стоит стыдиться, своего дара, Леди Инквизитор, – с этими словами он еще крепче сжал её руку, и начал вытягивать излишек маны, накопившийся в теле Инквизитора. Вестница немного вздрогнула, когда силы начали покидать её тело. Глаза от страха выглядят большими, но она не спешила выдернуть руку. Еще пара секунд и командор разжал пальцы, освобождая мага. Ошеломленная и напуганная Вестница не сразу притянула отпущенную ладонь к себе. Из глаз полились слёзы. Горькие слезы. Там в саду на ней неизменно болталась хлопковая сорочка, вырез которой страдал от отсутствия пуговиц, придавая Вестнице немного неряшливый вид. Огрубевшая кожа на пальцах потрескалась из-за долгой возни в земле, но Леди Инквизитора это ничуть не смущало. Рубцы, ожоги, шрамы, ссадины, трещины… Кому как не ей знать о всевозможных травмах на теле. За пазухой она крепко держала какой-то крупный сверток, измазанный в грязи и смоле. Присев у одного из горшков на колено, Тревельян положила перед собой загадочную ношу. Ловко потянув за бант, она заставила кулёк распуститься, явив свое тайное содержимое ее взору. Разного рода садовые инструменты предстали на выбор Инквизитору: ножи, лопатки, секаторы и прочие заурядные игрушки, о которых Каллен было мало известно. Даже на её щеках были темные пятна. Так она напоминала еще и маленькое дитя, угодившее по уши в самую глубокую лужу грязи. Из лучших побуждений, самого себя не помня, командор набрал немного воды в ведро и поднес к Вестнице, чтобы она могла вымыть ладони и лицо. Наконец Леди Инквизитор подняла свои глаза и одарила Каллена удивленным взглядом, но, тем не менее, приняла его помощь. Лишь пара дюймов отделяла их друг от друга. Сквозь тонкой рубаху было видно, как вздымалась с каждым глотком воздуха грудь Вестницы. На спине прорисовывались маленькие бугорки позвоночника. Мягкая ткань точно повторяла изгибы плеч, оголяя впалые ключицы. Слова будто застряли в горле командора так, что он более не мог издать и звука, не говоря уже об связной речи. Смущенный и немного раздраженный Каллен вновь оказался в нелепой ситуации, в которую он сам себя и загнал. Руки, ведомые невинным влечением, сами тянулись коснуться, провести вдоль замечательных неровностей её неидеального, но обворожительного тела. В очередной раз фальшиво почесывая затылок, командор натянул не менее фальшивую улыбку и со всех ног поспешил к выходу из сада, не оглядываясь на Вестницу, вопросительно смотрящей ему вслед. Деревянная дверь громко захлопнулась за его спиной, и командор с облегчением сполз на пол, хватаясь за голову и утирая капельки пота со лба. Сердце бешено колотилось в груди от стыда и собственной глупости. Не хватало еще упасть в обморок наедине с ней, когда в очередной раз выдастся возможность. – Вы хотели меня усмирить, - всхлипнула Вестница, утирая слезы. Ее сиплый голос почти сорвался на крик. Снова эти воспоминания, от которых сжимается все в груди, становится трудно дышать и хочется забиться в дальний угол, но лишь бы все забыть. От сказанного Каллен замер на мгновение, в панике перебирая все события своего прошлого, проведенного в Кругах, будто он сам некогда рисовал судьбоносный знак солнца на лбу Вестнице. Чувство собственной вины, настолько глубоко засевшей в сердце командора, поедало его изнутри уже многие годы. Но собственноручно ему никогда не доводилось отнимать у магов самое сокровенное, что у них имелось, пребывая взаперти. После этой мысли, командору стало немного легче, но старая и давно забытая ненависть вновь вспыхивает в его сознании, заставляя вспомнить пытки, что он некогда пережил в крепости Кинлох. И вновь он видит облик Сураны перед собой – той, что вытащила его из магического плена, и той, над чьим беззащитным телом он когда-то держал закаленное и наточенное лезвие, готовое в любой момент закончить испытание Истязания. Но сам Каллен никогда не отрицал и не уходил от ответа: если бы ему пришлось тогда все-таки лишить жизни Нерию, то теплые юношеские чувства взяли бы верх над долгом. Уж слишком мягким было его сердцу. А если бы он и смог забрать её жизнь, то пришел бы кто-нибудь тогда вызволить его из плена в тот несчастный день на самой вершине башни? Но перед ним вновь была не Нерия, а Эвелин, которую никто не звал по имени, потому что это бы было равносильно, что переступить личную черту. И именно этого Каллену и хотелось – узнать не Инквизитора, а девушку, что спрятана за этим титулом, увидеть в ней не тень Героини Ферелдена, а человека со своей собственной неповторимой судьбой. – Мне больно это слышать, Леди Инквизитор, – немного стыдясь ответил Каллен, опустив затуманенные глаза. – Многое ли Вы, командор, знаете о боли? – беспристрастно бросает Вестница, вспоминая сколь братьев и сестер по несчастью потеряли себя от рук храмовников. – Достаточно, чтобы остаться единственным выжившим после восстания в Башне Круга. Воздух вокруг них наэлектризовался, и Каллену меньше всего хотелось прибегать к тонкостям его прошлой должности, а еще меньше к оружию. Один на один с магом он никогда не сражался, но и чем-то достойным это не считал. Сама идея кровопролития никогда не вдохновляла его, ведь Век Дракона давно был окрашен в багровые тона, а люди только и делали, что резали друг другу глотки. – Так это были Вы… – протянула Эвелин. – Тот самый… Обозленный взгляд Инквизитора смягчился, и она как-то странно задумалась, рассматривая Каллена в упор, будто перед ней стоял некий долийский артефакт, нашептывающий эльфийские тайны. Такое внимание вновь смутило командора, ведь он, подобно открытой книге, предстал перед Вестницей, которой было известно больше, чем ему о самом себе. Хотя, наверно, так лишь казалось. Каллен уже смирился с тем, что от себя и своих воспоминаний нельзя сбежать – они найдут тебя снова в твоей же голове или другой твоей жизнидалекими отголосками прошлого. Эвелин, как заколдованная, медленно приблизилась к Каллену, пока расстояние между ними не сократилось. Обсохшими губами командир ощущал легкое дыхание Вестницы. Теперь же она смотрела прямо в глаза, и этого взгляда Каллен уже не мог избежать. Сердце снова забилось громче и чаще, отдавая с каждым ударом в уши. Тесно, жарко и взволнованно – командор невольно расслабил некогда сжатые в тонкую линию губы, сделав пару вдохов от нехватки воздуха. Будто невидимый кинжал приставлен к горлу. Инквизитор смотрела недолго, но внимательно и немного с опаской, будто через эту игру в гляделки она проникла в самую глубь подсознания командора – глубь, в которой он прятал все самые болезненные воспоминания, откуда им лучше никогда не вырываться наружу. – Вы этого не заслужили, – после короткого молчания Эвелин пускает опечаленные глаза, ведь никто никогда не заслуживал быть заклейменным. В эти минуты Каллену было особенно тяжело. Ему казалось, будто все самое темное и злое вырвалось наружу – как выпотрошенная тушка, тонущая в багровой жиже, так и он в круговороте своих страхов и ужасов, что ночами не дают ему покоя. На побледневшем лице выступил холодный пот. Почему именно он, а не кто-то еще оказался не в том месте и не в то время? – Магия крови оставила свой след, – по-своему странно и с некоторой ноткой меланхолии замечает Вестница, будто пережитое Калленом было лишь проказами глупых детей, сыгравших в богов. Покопавшись в походной сумке, что всегда болталась на бедре, Эвелин вытянула смятый платок, пропитанный запахом каких-то приятно пахнущих трав, и протянула его нахмурившемуся командору, что отчаянно пытался подавить некогда похороненные воспоминания. – В этом мы с Вами похожи, – Каллен бережно принял дар Вестницы. – Жертвы обстоятельств. Можно вечно бояться прошлого и бредить им до потери памяти, но какой в этом смысл, если такое нельзя назвать жизнью. – Может быть, – Инквизитор подозрительно посмотрела на Каллена. – Только вот Вы свой выбор сделали сами, командор. – Справедливо, – согласился он. – Как и у магов есть выбор не прибегать к крови. – Конечно, ведь мы все грезим о жизни в заточении с самого рождения, - Инквизитор не приняла его слова близко к сердцу. Поздно и бессмысленно искать виновных в судьбе храмовников и магов с их вековым укладом. Скорее Каллен был действительно прав – они жертвы – жертвы далёких и давних решений, жертвы прошлых деяний, за которые расплачиваются другое поколение своими судьбами, своей кровью и временем. – Эвелин, – Каллен первый, кто назвал ее по имени. Она прозвучало так странно и незнакомо, словно не его дала ей мать при рождении – словно оно было чужое, как и все вокруг. А где на самом деле её место? Ни родная усадьба, ни оствикский Круг не отзывались в сердце тоской, ни даже бывалая связь с людьми, что были для нее близки, не находили отголосков в ее мыслях. Тонкие ниточки давно оборваны, а мимолетные отрывки воспоминаний стали чем-то нереальным и потухшим. И лишь боль и отчаяние все еще зияли свежими отпечатками на теле и душе. – Эвелин, – командор вновь позвал её по имени, чем выводит Инквизитора из оцепенения. Их взгляды встречаются. Вопрос лишь в том, кто прекратит эти гляделки? Но ни он, ни она не сводят глаз друг с друга. – Я не держу зла ни на магов, – как мужчина, Каллен первый пошел навстречу. Это не слабость и не трусость, ведь куда мудрей и рациональней найти общий язык, - ни тем более на… тебя. Мы теперь свободны. Впервые мысль о свободе закралась в голову Эвелин. То, чего она так желала, теперь принадлежит ей, но с частыми походами и вылазками, все это ушло на второй план, даже, наверно , потеряло свой смысл. – Свободны, – она вторила его словам, пока всеми силами пыталась поймать истину за хвост. – Да, от старых обетов и обязательств, – командор, казалось бы, и сам был удивлен своим словам. Мир перевернулся с ног на голову. Жизнь более не ограничена стенами Круга, щитами и мечами храмовников или их правилами. Но как все это ушло из под носа Эвелин? На смену одним заботам пришли другие, которые связывают ей руки не меньше, чем было прежде. – Каллен, а как давно существует Инквизиция – наша Инквизиция? – вопрос ее прозвучал так, будто последние события прошли мимо Эвелин. – Пару месяцев, – озадаченно отвечает командор, чем еще больше выбил Вестницу из колеи. Столько всего изменилось за это время. Казалось, что весь этот период Эвелин так до конца и не понимала, как далеко завела ее жизнь. Топи Крествуда, Глубинные тропы, Драконы из Внутренних земель и Штормового берега и даже потеря убежища остались за плечами. От осознания подкосились ноги, и Каллен поспешил протянуть свою сильную руку. Веки налились свинцом, как и тело слабостью. И вот уже через мгновение лишенное чувств тело Эвелин заключено в объятья командора, который ожидал такого исхода меньше всего.

***

Одинокая тонкая свеча тихонько потрескивала, излучая желтый свет и тепло. Расплавленный воск стек на подсвечник, наполнив его до краев. По всему ободку кромки свисали застывшие серые капли. В покоях было очень темно, но можно было разглядеть силуэты и вытянутые тени, отброшенные на стены догорающим фитилем. Эвелин нащупала кровать под собой и облегченно вздохнула – это ее покои. В душной комнате пахло гвоздикой, мятой и лимоном. Ясно одно – отравить ее никто не пытался, но возня в ногах заставляла насторожиться. Вестница долго не решалась перевернуться на другой бок. Нечто или некто тяжелый изредка вздрагивал, сжав её лодыжки, спрятанные под одеялом. Камзол более не стягивал её плечи, уступив место свободной сорочке. Голова раскалывалась надвое от боли. Кровь стучала в ушах так, будто перепонки вот-вот должны были лопнуть. Что произошло? Неужели очередная вылазка не увенчалась успехом, и ее огрели со всей силы по черепушке? Но Эвелин ни нащупывала швов, ни ран по всему телу. Она попыталась перевернуться, и хватка на её ногах ослабла. – Вы уже пробудились, миледи? – сонный мужской голос прозвучал в паре метров от Эвелин. Устремив свой взор во мрак, она разглядела плывущие очертания лат. Каллен невозмутимо потирал заспанные глаза. – Командор, – смущенно отозвалась Вестница, крепко сжимая край одеяла, пытаясь сфокусировать глаза во мраке. – Вы упали в обморок, – спокойно докладывает Каллен, будто он все еще был при исполнении. – Лекари уже осмотрели Вас. Переутомление. Сам командор смущен не менее, оставшись наедине с Эвелин. Он был честен с собой – его тянуло к ней, но может ли она ответить ему тем же? – У вас очень чуткий сон, – замечает Эвелин, поджимая освобожденные ноги к себе. – Если это можно так назвать, – немного ухмыляется он в ответ. – Издержки прошлого. – Потому Вы, командор, захаживаете в сад на рассвете, – вопрос прозвучал немного странно, будто Вестница подкрадывается к правде издалека. – Бессонница? – Да… То есть нет. Не только это, – заикается Каллен, сжимая маслянистую склянку в кулаке, данную лекарем. – Я знаю, до чего доводит лириум, – слова Эвелин все звучали очень проницательно. – Но мы ведь теперь свободны. – Именно, – соглашается командор, и откупоривает маленький сосуд с пахучим зельем. – Лекарь сказал нанести масла на виски и нос, Каллен озадаченно сделал паузу. – Так спадет давление. Эвелин едва заметно кивнула ему в полумраке, и подвинулась ближе к командору. Немного смочив пальцы в жидкости, Каллен бережно заправил ее вьющиеся локоны за ухо. От его прикосновения Эвелин слегка дрогнула, и не подняла опущенных глаз. Она ощущала его дыхание на себе, и лишь благодаря ему могла понять, где находится Каллен и насколько он близок к ней. Свеча почти не источала света и должна была вот-вот погаснуть. Он легонько коснулся её виска, оставив масляные мазки после себя. Завороженно и сосредоточенно, будто выводил знаки на коже Эвелин – своего рода ритуал. Было слышно, как вырывается учащенное дыхание из его груди. От него пахло дегтем и немного потом. Вновь макнув большой палец в масло, он ставит метку меж бровей Эвелин, а затем ведет ее вдоль переносицы, по горбинке до самого острого кончика, где палец соскальзывает вниз. Эвелин чувствовала запах и вкус масла на губах, что касался Каллен, смотрящий ей прямо в глаза. Едва он хотел оторвать палец от губ ее, как хрупкая рука Вестницы сомкнулись на его кисти. – Эвелин, – в третий раз командор назвал её имя. – Свободны, – прошептала она ему в ответ. Испустив последние лучики света, корешок фитиля хлопнул и погас, оставив двух в кромешной темноте.